Это меняет дело

      Его вихрастая голова вечно загораживает обзор. Это раздражает.       Само его существование, что красная тряпка для быка — каждый парень в классе считает своим долгом соревноваться с ним в любой ерунде, каждая девчонка готова кинуться ему на шею при первой же возможности. Знаменитый на всю школу Кассян, собранный, спокойный, отличник, четвёртый дан по дзюдо, играет за школьную бейсбольную команду. Такой идеальный, что аж бесит.       Один Марго спокоен — он смотрит на Кассяна снизу вверх, но доброжелательно и немного покровительственно. По-взрослому. Кассян не против, кажется, ему и вовсе нет никакого дела до того, кто и что о нём думает. Только иногда Люз замечает, как он призрачно улыбается или едва заметно сводит брови домиком. Но кому нужно смотреть на него настолько внимательно, если всех вокруг устраивает гладкая красивая картинка, которую Кассян нацепил на своё лицо.       Люз одёргивает себя, отворачивается к окну, за которым видна баскетбольная площадка. Ей тоже незачем пялиться на школьного идола, лучше уж смотреть, как медленно надвигаются грязно-серые тучи. Воздух влажный, через пару часов пойдёт дождь.       Мелкие холодные капли падают на голову и плечи, тренировку клуба лёгкой атлетики переносят в спортзал. Люз недовольна, толпа людей по одной крышей — всегда хаос.       Софита без стеснения убегает с тренировки, чтобы покрутиться вокруг дзюдоистов, послать пару легкомысленных улыбок Кассяну. Он отвечает ей сдержанно, а затем переводит взгляд на Люз, которая наблюдает за ними издалека. Смотрит так же внимательно, как она наблюдает за ним — есть в этом что-то неприятное. Может быть, и ему неприятны прямые взгляды издали.       Всю следующую неделю Люз усиленно делает вид, что Кассяна не существует. По крайней мере, пытается. К сожалению, это больше похоже не на успешное игнорирование а на старую притчу про белую обезьяну. Попробуй не думать о белой обезьяне, и ты только о ней и станешь думать.       В пятницу на обеденном перерыве, он усаживается через четыре стола от неё и приподнимает ладонь — не то приветствие, не то жест примирения. Люз по наивности раздумывает над этим на пару секунд дольше, чем нужно, и этого хватает, чтобы Софита успела стащить у неё из тарелки яичные рулетики. За это они оба достойны самых отборных проклятий, которые Люз даже не трудится произносить вслух.       Она терпеливо продолжает свои тренировки — спортивный фестиваль уже завтра. Единственное, на что она надеется — что погода не будет такой поганой. Дождь следует за ней по пятам, нагоняет уже на обратном пути, когда она возвращается с пробежки домой.       Бутылка гречишного чая шумно падает на дно торгового аппарата. Люз забирает её не сразу, она снова беспричинно смотрит издали на людей — маленькая девочка стоит под козырьком круглосуточного магазина, сжимает в руках пакет, через тонкий пластик виден дайкон, пачка яиц и дынные булочки. Девочка готова к ужину, но не к проливному дождю, у неё нет ни зонта, ни дождевика, даже обувь открытая.       Непринуждённость Люз слишком натянутая, когда она подходит к девочке, одновременно отпивая прохладный чай. Пару мгновений они смотрят друг на друга, затем Люз выдыхает, ей кажется, что изо рта вырывается бледный клочок пара.       — Тебя заберут?       Та качает головой, опуская глаза к дрожащим лужам.       — Дедуля на работе, а братик на тренировке допоздна.       Люз прикидывает, успеет ли добежать до дома до того, как промокнет насквозь, заболеть перед соревнованиями нет желания. Оставить девочку без помощи ей не даёт что-то другое.       Она снимает ветровку из непромокаемой ткани и чуть ли не насильно натягивает её на девочку. Та лишь смущённо отталкивается, но потом принимает помощь, собирает гармошкой длинные рукава, любопытно выглядывает из-под капюшона, который закрыл всю её пышную светлую шевелюру.       — Старайся не идти по лужам, — даёт Люз последнее наставление, а затем выбегает из-под крыши. Она почти не слышит, как девочка кричит ей вслед слова благодарности — в ушах лишь шум ветра и воды, да остатки чая, которые плещутся в бутылке вверх-вниз, вверх-вниз.       Лиза с порога тащит сестру под горячий душ, а потом, через дверь ванной интересуется, куда подевалась ветровка. Люз почему-то врёт, говорит, что забыла на лавочке в парке.       На следующее утро Люз просыпается с мутной головой, щурится — рассвет кажется слишком ярким. После дождей солнце палит нещадно, разогревает влажный воздух почти до кипения. Дышать сложно, кажется, что от всей этой воды в лёгких вырастет плесень. Люз чувствует, что заржавела, всё тело кажется тяжёлым и неповоротливым, а плечи шелушатся. Она раздражённо стряхивает прозрачные чешуи, когда замечает Кассяна. Он стоит на расстоянии двух вытянутых рук, аккуратно держит белый свёрток.       Первая реакция Люз — ругнуться на него, но она даже рта не открывает. Она даже не может вспомнить, разговаривали ли они до этого раньше хоть раз. Наконец он протягивает ей свёрток, его лицо слишком ровное, напрочь лишённое лощёного дружелюбия.       — Спасибо. Я сразу понял, что это твоё, едва Ринго показала.       Люз с запозданием принимает из его рук, как оказывается, свою белую ветровку, разворачивает и по привычке встряхивает. У ткани стойкий запах лаванды, совершенно непривычный, Люз может ощутить его даже с пересохшей слизистой.       — Она не промокла?       Он качает головой.       — Только грязью забрызгалась.       Беглый взгляд не находит на белоснежной материи ни единого пятнышка. Постирал, значит.       — Удачи на забеге.       Люз фыркает и уходит прочь. Теперь, когда она чувствует температуру, выбиться в чемпионы не поможет даже чудо. Глубоко в душе она понимает, что шансов нет, но гордость не позволяет ей отступиться в последний момент, когда подошвы кроссовок касаются трека.       Сначала эстафета — Люз в середине, всё, что от неё требуется, это держать ритм, не замедляться и не слишком ускоряться, просто держать тот разрыв, что успели установить до неё. В другой день она бы молча злилась на такую позицию, но сейчас она почти благодарна тренеру за его решение, достойно начать или закончить забег ей бы просто не удалось.       Дальше сложнее — одиночные забеги даются Люз с трудом. Пусть по общим очкам их школа и лидирует, но сама Люз отстаёт, проигрывает самой себе. С осложнённым дыханием ей не догнать себя здоровую, а если она не может и этого, то ей не победить Софиту, которая держит первенство ещё со средней школы. Это унизительно — готовиться, пожертвовать всё своё время на тренировки, и в итоге не получить ничего из-за одной маленькой оплошности. В этом году у неё был шанс, она могла занять самую высокую ступеньку на почётном пьедестале, но ей не хватает буквально секунды, чтобы занять нижнюю.       Четвёртое место — наименее почётное из всех — место для тех, кому хватает сил, чтобы возвыситься над общей массой, но недостаточно для того, чтобы сравниться с лучшими. Люз тратит пару минут на то, чтобы взглянуть в сторону награждаемых — к ним с цветами идут юноши-спортсмены — взаимный ритуальный обмен почестями и признанием. У Кассяна в руках два букета, один из белоснежных лилий, а другой из гортензии, ярко-синей, как небо холодным осенним вечером. Лилии он передаёт в руки Софите, готовой сейчас же спрыгнуть с пьедестала прямо ему на руки, а после этого, остановив её вежливым жестом, внезапно сворачивает в сторону Люз. Она решает, что самое время уйти.       — Люз, постой, — он не кричит, но его голос, вкрадчивый и мягкий звенит в её голове. Останавливаться нет желания, даже если молча убегать бессмысленно.       Он нагоняет её раздражающе быстро, становится прямо на пути, протягивает пушистые соцветия гортензии, мгновение ждёт, а затем поясняет, будто у этого жеста могло быть хоть какое-то другое значение.       — Возьми.       — Мне не нужен утешительный приз.       — Это не…       — Пойди и раздай цветы всем, раз ты такой добрый.       Букет летит вниз, на песок, исписанный следами кроссовок, Кассян непонимающе смотрит на Люз, прижимает к груди руку, по которой она только что ударила со всей силы.       — Это от Ринго, — как будто оправдывается, не то разочарованный, не то напуганный.       — Тогда почему сразу не отдал? — спрашивает Люз холодно, почему-то ей совсем не стыдно.       — Ты бы не приняла их просто так.       Но если бы она сейчас стояла там, наверху, она бы приняла их? Приняла их даже из рук Кассяна? Поднесла бы их к лицу, глубоко вдохнула, сжала бы крепче, ища остатки тепла чужих рук?       — Не веди себя так, будто знаешь меня, — выдаёт она высокомерно, чувствует, как к носу подступает влага, и вместо того, чтобы шумно вдохнуть её обратно, просто задирает голову, будто ей даже смотреть на Кассяна противно.       Может быть, ей и правда противно. От того, как внимательно, как понимающе он смотрит на неё в этот момент. От того, насколько он прав.       На другой день после спортивного фестиваля, студсовет собирает всех в актовом зале и битый час перекладывает изо рта в рот одни и те же слова о том, как важен спорт, как все гордятся юными спортсменами и их достижениями, а кто не получил призовых мест, старайтесь лучше. За минуту до того, как Люз покинет зал, она понимает, что самая невыносимая из всех поклонниц Кассяна не Софита, а Луна. Глава студсовета — маленькая хрупкая девушка, кажется, что она едва перешла в среднюю школу, но на самом деле уже выпускница.       Получить свои заслуженные награды из рук главы — честь, и именно ею она одаривает Кассяна, в то время как все остальные получают свои похвалы от менее значимых лиц. Даже слепой увидит, как Луна растягивает момент, заставляет Кассяна склониться, чтобы накинуть ему на шею красную ленту, как петлю. Взгляд долгий, покровительственный, но смотрит она иначе, чем Марго. Художник взрослый, мудрый, немного отстранённый, а Луна стоит на вершине, прекрасно знает об этом и пользуется, наслаждается властью.       За секунду до того, как выйти из зала, Люз допускает, что может преувеличивать. Может быть, Луна не высокомерная дрянь. Может быть, приторная идеальность Кассяна имеет какое-то логичное объяснение. Может быть, но прямо сейчас её тошнит, и, горько выплюнув завтрак у пустом туалете, она идёт медпункт, а затем пропускает следующие три дня занятий.       Первый день Люз проводит в полубреду, просыпается только чтобы выпить воды или чаю и ощутить, что тело, липкое от пота, едва двигается, будто все суставы высохли и кости теперь трутся друг о друга на сухую. На второй ей уже лучше, она наконец может удерживать в себе еду. На третий день Люз уже достаточно оправляется, чтобы не тратить большую часть времени на сон, и даже развлекает себя чтением, а ближе к вечеру Лиза заглядывает за штору, которая делит их общую комнату надвое.       — К тебе гости.       Люз удивлённо приподнимает брови.       — Кто-то из кружка?       — Одноклассник, — отвечает Лиза туманно и улыбается. — Красивый.       Люз подкатывает глаза, она сразу понимает, о ком речь.       — Скажи ему, что я сплю.       Лиза, не переставая улыбаться, качает головой и уходит, а возвращается уже с пачкой распечаток.       — Он просто принёс тебе пропущенное домашнее задание, — голос сестры спокоен, но она как будто разочарована, что юноша недостаточно настойчив.       Рассеянно перебирая листы с заданием, Люз замечает записку, которая к учёбе не имеет никакого отношения. «Мне жаль», — пишет он, как будто это его вина, что Люз потеряла возможность взять первенство на забеге и валяется теперь с температурой. На этом всё. Нет просьбы простить, нет нелепых попыток загладить несуществующую вину, нет тривиального для подростковых романов приглашения на чай, на котором они могли бы найти понимание.       «Мне жаль». Из-за того, насколько это послание короткое, скромное, лишённое подробностей и положенной вежливости, кажется, что сожаление искреннее.       Люз комкает бумажку и швыряет её в противоположный угол комнаты. Чушь. После выходных Люз возвращается в школу, как и до этого, они с Кассяном не обмениваются ни словом. Лишь только бросают друг другу короткие взгляды: он — вопросительный, она — раздражённый. Он всё так же в центре внимания, она по-прежнему проводит время по большей части в компании самой себя.       Дорожка вьётся под ногами светлой змейкой среди травы. О чём он сожалеет? О чём?! О том, к чему не имеет никакого отношения?       Люз на бегу перепрыгивает через бетонную плиту, размеренно дышит, перескакивая через ступеньку, поднимается на мост. Навстречу ей идут люди, и вечер медленно спускается на город, небо постепенно сгущает краски. Через полчаса она должна быть дома, ужинать с сестрой, а пока она продолжает пробежку, пористые подошвы кроссовок мягко соприкасаются с деревянным покрытием набережной.       Неожиданно прохладный ветер ударяет её по лицу, когда она останавливается. Кассян здесь. Стоит у самого края, а с ним собака, крупная, спокойная, так же сосредоточенно смотрит на рябящую воду, как и хозяин.       Он замечает её слишком быстро, она сама не знает, почему в этот раз ждёт, пока он подойдёт, а не уходит сразу же. Поравнявшись, они продолжают идти вдоль реки, Кассян заговаривает не сразу.       — Кажется, ты ненавидишь меня, — он смотрит на Люз спокойно, без ответной неприязни. — Я могу узнать причину?       Она пожимает плечами.       — Никаких особенных причин. Мне было бы плевать, если бы ты не вёл себя так, будто пытаешься понравиться каждому.       — Значит, так это выглядит со стороны? — он звучит немного удивлённо. — Я не знал.       Так просто, словно они говорят меж собой об этом каждый день, из-за этого Люз хочется быть неожиданно честной.       — Это странно. Ты как будто слишком стараешься быть хорошим, но при этом кажется, что тебе дела нет до того, кто и что о тебе думает.       — Похоже не правду, — усмешка лёгкая, хотя должна быть горькой.       — Тогда почему ты спросил у меня об этом сейчас?       — Просто пытаюсь понять.       — Что именно?       — Могу ли я дать тебе то, что ты хочешь.       Люз останавливается, вонзает хмурый взгляд в лицо Кассяна, пёс тычет носом ей в колено.       — Мне от тебя ничего не нужно.       Некоторое время он обдумывает её слова, то, что он говорит в конце концов, сбивает Люз с толку. Он абсолютно серьёзен, и от этого ответ звучит дико и пугающе.       — Я не против, если ты будешь ненавидеть меня. Если тебе нужен объект для ненависти, если тебе это помогает справляться, я готов им быть.       — Ты кем себя возомнил, святым? — выговаривает Люз неуверенно и медленно.       — Нет. Но если я могу дать то, что тебе нужно, почему мне этого не сделать?       Софита хочет обожать его, Дио хочет с ним соревноваться, Луна хочет иметь идеального отличника. Каждому он позволяет то, чего они хотят, угождает, оставаясь при этом в стороне, не получая ничего взамен. Разве это правильно, может ли он сделать хоть что-то, если не делает этого в полную силу? Сможет ли он продолжать оставаться отстранённым, если кто-то потребует всего его внимания, потребует вовлечься целиком? Софита может попросить его начать встречаться, Дио — объявить своим смертным врагом, Луна — заставить вступить в студсовет. И что он сделает, согласится со всеми, даже если все они потребуют его внимания одновременно? Чушь! Всё это до лёгкой дрожи злит Люз.       — Ты не пробовал делать что-то для себя? Тебе самому хоть что-нибудь нужно?       Она готова поклясться, если он сейчас скажет какую-нибудь глупость в духе: «чтобы все были счастливы», она не удержится и от души врежет ему прямо по лицу. Потому что не бывает такого, и не может один человек сделать счастливым весь мир.       — Ты отдала свою ветровку Ринго просто так, — Кассян говорит таким тоном, словно пытается задать какой-то вопрос в ответ.       — Я помогла человеку, который в этом нуждался, а не потакала чьим-то прихотям.       Они идут в сторону, совершенно противоположную той, куда должна идти Люз. По иронии, маршрут, по которому Кассян проходит со своим псом Френдой, пролегает слишком близко к тому, по которому Люз совершает свои вечерние пробежки, а порой и пересекается с ним. Удивительно, что они встретились в первый раз. Разговор о школе, о тех днях, что Люз пропустила, кажется совершенно неуместным, но они заводят его, не то для того, чтобы разбавить тишину, не то для того, чтобы увести мысли от тем, острым ножом скользящих по душе.       Сдержанно, но в деталях, Кассян рассказывает о том, что произошло в отсутствие Люз. При том, с каким безразличием они оба смотрят на происходящее вокруг них, Кассян замечает и запоминает гораздо больше, но ничему не даёт личной оценки — его рассказ похож на новостной репортаж, или даже отчёт о погоде. Не имеет смысла спрашивать, скучал ли кто-то по Люз, её приятельские отношения с клубом лёгкой атлетики ни к чему никого не обязывают, и всё же она задаёт вопрос не то ради того, чтобы поддеть Кассяна, не то из вполне откровенного любопытства:       — И каково это, когда целую неделю никто не сверлит тебя ненавидящим взглядом?       — Непривычно, — отвечает он и чуть улыбается. Призрачно, так, как она замечала, как он улыбается в минуты, когда ни одна из его поклонниц не смотрит на него. В том, что он показывает ей эту улыбку намеренно, есть что-то неправильное.       Во всём, что происходит сейчас, есть что-то неправильное. Люз никогда не хотела, не хочет сейчас, и никогда не захочет быть одной из бесконечной вереницы поклонниц Кассяна. Она не станет искать с ним драки просто чтобы самоутвердиться через его авторитет, не станет искать в нём идеал, который можно поставить под стекло и любоваться в одиночестве. Она вообще не желает иметь ничего общего с ним, и, может быть, именно поэтому он ведёт себя с ней так неправильно — честно, откровенно, без фальши.       Только разве врёт он всем остальным? Быть может, он честен в своём намерении дать каждому то, что они пожелают от него. Только стоит ли за этим намерением хоть что-то? Корысть, желание быть нужным, альтруистичная любовь — знает ли он, что это такое, чувствует ли он хоть что-то? Человек ли он вообще?       Раньше она только догадывалась, но теперь знает точно: Кассян — это благонамеренная безликая пустота, и всем это нравится. Люз от этого тошнит. Она хочет оторвать ему лицо, просто чтобы доказать, что под ним нет ничего.       Нет ничего неправильного в том, чтобы быть честным. Очистить свою честность до безразличной белизны, не имеющей оттенков — вот что неправильно.       — Спасибо, — говорит он, когда они останавливаются у того самого магазина, где Люз повстречала Ринго. — Теперь мне о многом нужно подумать. Возможно, мне и правда нужно сделать что-то только для себя.       Люз не хочет признавать, но то, что он прислушался к её словам, трогает её. Может быть, так чувствует себя Софита, стоя на верхней ступеньке пьедестала с белыми лилиями в руках, Дио, вовлекая Кассяна в очередную драку, Луна, раздумывая, какие ещё награды может принести школе её идол — устало, но довольно. Значит ли это, что сейчас, намеренно или нет, Кассян дал Люз то, чего она действительно хотела — всего лишь немного внимания и признания. Значит ли это, что теперь и она станет такой же, как и все остальные?       — Уже поздно, проводить тебя домой? — спрашивает он, Люз не может отвести взгляд от его лица — его улыбка светлее и теплее той, что он дарит девочкам в классе.       Её разум разрывается между внезапным осознанием того, как он прекрасен, и того, как сильно она его ненавидит. От смущения или от гнева, но краска подступает к лицу, все мысли разом она заглушает едким выговором.       — Зачем тебе провожать меня? Потому что так положено? Потому что девушкам это приятно? Не смеши меня!       Полчаса назад она должна была быть дома, ужинать с сестрой. «Прости Лиза, — с ужасом выдыхает она про себя. — Я не понимаю, что происходит». А затем срывается с места и убегает.       На следующий день Люз через силу идёт в школу, ведёт себя как обычно, но в глубине души надеется, что смогла разозлить Кассяна, что теперь их неприязнь будет взаимной, и им больше никогда не придётся говорить или даже находиться достаточно близко, чтобы у него даже не было возможности смутить её мысли. И всё же, время от времени, она смотрит за ним, размышляет, к каким мыслям пришёл Кассян, нашёл ли он что-то, что может сделать для себя. Может быть, он вообще выкинул её слова из головы, а может, он просто притворился, что её слова что-то значили. Это было бы в его стиле.       Неделя проходит тихо, а затем, в пятницу, класс начинает гудеть, взволнованными голосами передавая новость: Кассян ушёл из клуба дзюдо, Кассян больше не будет играть в бейсбол. Люз, услышав об этом, смеётся про себя, думает, было бы ещё веселее, если бы он ещё и в один момент решил бросить учёбу.       Дженис тысячу раз извиняется перед тем, как уйти с классного дежурства на занятия хора — у них скоро отчётное выступление, Люз прекрасно понимает её волнение, её желание пренебречь некоторыми обязанностями ради того, чтобы добиться лучшего результата. Это не потакание капризам, Дженис живёт пением, она нуждается в этом времени.       Меловые следы растекаются и ползут под влажной тряпкой, когда в класс входит Кассян, молча начинает поднимать стулья. Люз смотрит на него, кривя губы, и он, наконец, сдаётся.       — Дженис попросила подменить её.       Не сводя взгляда с Кассяна, Люз вытирает большой деревянный треугольник, а затем примеряет его в руке, будто это короткое лезвие.       Треугольник острым углом целится в Кассяна, скрывая улыбку за хмурым лицом, Люз делает выпад.       — Чем займёшься теперь?       Кассян отработанным движением, отводит руку Люз в одну сторону, сам отклоняется в другую, правой ладонью целится в её живот, но останавливается в паре сантиметров.       — Не знаю. Думаю попробовать икебану или рисование.       Он отскакивает назад, уходя от ещё одного замаха, они двигаются медленно, стараясь не налетать на парты, не касаться друг друга.       — Резкий переход от дзюдо к икебане.       — Может быть, именно это мне и нужно.       Люз задумчиво останавливается, переходит из нападающей позы в более спокойную, раскачивает треугольник на пальце, коротко кивает, и они молча возвращаются к уборке, Кассян вновь заговаривает только когда вся работа окончена. Он достаёт из рюкзака прямоугольный кусочек бумаги и протягивает её Люз.       — Что это?       Очередной утешительный приз, записка с сожалениями или благодарность. Может быть, всё сразу.       — Билет в океанариум.       — С чего ты взял, что я пойду?       — Можешь не идти, это твой выбор.       После этого он вкладывает билет в руки оторопевший Люз и уходит, не предлагая проводить домой — уж это предложение она наверняка отвергла бы.       В своей комнате она падает на постель, лежит лицом в подушку, а затем поворачивает голову к углу, в котором всё ещё лежит скомканная записка.       «Мне жаль».       — Мне тоже, — говорит она шёпотом.       Она и правда хочет пойти, но ей претит потакать чужим прихотям, принимать приглашение из вежливости, потому что так положено, потому что это кого-то сделает счастливым. Ей хочется знать, каков настоящий Кассян, как он думает, чего хочет, почему до недавнего времени он думал только о том, как оправдать чужие ожидания, не строя своих. Его противоестественно-альтруистическая натура одинаково привлекательна и отвратительна, Люз теряется в догадках, сможет ли она понять его, просто наблюдая со стороны.       В воскресенье вместо утренней пробежки она отпаривает скромное светло-зелёное платье, находит единственные босоножки, пытается пригладить торчащие волосы. Люз точно знает, ради чего она всё это делает — один-единственный раз пойти на поводу у чьих-то желаний, чтобы понять, ощутить это на себе, есть ли в этом что-то, ради чего Кассян так долго старался.       «А может быть, — внезапно думает она, глядя в зеркало, — он пригласил меня, потому что действительно этого хотел». Может быть, именно это ему и нужно.       — Ой, — она роняет расчёску, руки и ноги слабеют, по телу проносится электрический жар. — Это меняет дело.