Непростительно

От рассветов в Непале всегда захватывало дух. По долгу службы я много где побывала, но в этом месте было что-то такое... почти медитативное. Расположенное между Индией и Китаем, на стыке двух культур, оно не обзавелось ни преобладающим населением, ни туризмом одной из них. Оживленные рыночные площади полнились музыкой и красками жизни, в то время как в окрестностях городов практически не ступала нога человека. На больших высотах господствовали арктические льды, зато равнины можно было назвать азиатским тропическим раем. Как такое крошечное место могло вместить столь многое? Возможно, мне следовало бы знать ответ на этот вопрос, ведь из-за небольшого роста и не устрашающей внешности часто недооценивали как раз-таки меня. Однако о моей вполне заслуженной репутации известно было достаточно. Я сражалась когтями и зубами, чтобы добиться успеха и сделать себе имя. Эта тяжелая битва требовала постоянных жертв и упорного труда, но я чувствовала, что оно того стоило... В большинстве случаев. Когда на горизонте наконец забрезжил рассвет, я смогла немного расслабиться. Миг спокойствия впрочем был моментально забыт, стоило зазвонить моему телефону. Прошло немало времени с тех пор, как я в последний раз видела этот номер, и, глядя на него сейчас, я чувствовала, как замирает сердце. Не уверена, что готова к новостям, которые мне сообщат на том конце провода. «Пожалуйста, пусть это будут хорошие новости», – выдохнула я в застывший воздух. Иной вариант развития событий... Что ж, его было бы слишком тяжело принять. Но спрятаться от правды я не могла. Мне в любом случае придется столкнуться с фактами лицом к лицу. Палец завис над кнопкой «принять вызов». Я закрыла глаза и сделала вдох. – Хэзевей слушает. – Джанин. – Страж Альберта Петрова была одной из немногих, кому дозволялось звать меня по имени. Как правило, я старалась соблюдать формальности, но поскольку она, по сути, добровольно согласилась на единственное назначение, от которого отказалась я... Альберта заслужила право на фамильярность. Затаив дыхание, я ждала любых новостей, которые она могла мне предоставить. – Мы их нашли. Они живы. Я вознесла к небесам безмолвную молитву и наконец выдохнула. Тот факт, что они уцелели, иначе как чудом не назовешь. Я не переставала надеяться, однако циничная часть меня готовилась к худшему. Осознание того, что они в безопасности, накатило волной облегчения, развязав узел страха, который душил последние два года. Внезапно обессилев, я рухнула в стоявшее неподалеку кресло, но всё еще отчаянно нуждалась в информации. – Их уже вернули в школу? – Пока нет, но страж Беликов задержал их, сейчас они в самолете. Должны прибыть через несколько часов. Облегчение в голосе Альберты невозможно было не заметить. Страх и чувство вины слишком долго висели над нашими головами. – Спасибо. Вы дадите мне знать, когда они приземлятся в Академии? – Конечно. Я позвоню, как только увижу их собственными глазами. Возникшая пауза была тяжелой и многозначительной. Я понимала, что за этим последует. Каждый звонок Альберты сопровождался одной и той же просьбой. – Джанин, вы должны приехать. Даже после стольких лет... Может быть, именно потому, что прошло уже столько лет, Роуз не помешала бы пара материнских напутствий. И не рассказывайте мне, что должны работать. Я знаю, что лорд Селски с радостью предоставит вам отпуск по такому случаю. – Альберта, – вздохнула я, – она нуждается не во мне. Ее матерью были скорее вы. Чистая правда. Уродливая, но всё равно правда. Мы быстро попрощались, хотя было ясно: дискуссия не окончена. В следующий раз просьба повторится. Я оставила Розмари на попечение Академии незадолго до ее четвертого дня рождения, без раздумий отказавшись от родительских прав. Честно говоря, будь у меня возможность, я бы сделала это еще раньше. Я не создана для материнства, и Розмари служила бы постоянным напоминанием о моем выборе, включая те решения, о которых я предпочла бы забыть. Страж Петрова практически сразу взяла Роуз под крыло, заботясь о ней правильнее, чем я когда-либо... Правильнее, чем когда-либо удалось бы мне. Розмари было лучше с ней, в Академии, и чем меньше я вмешивалась в жизнь девочки, тем лучше той жилось. По крайней мере, я так считала, пока несколько лет назад они с Василисой внезапно не исчезли. Мне сообщали, что она нарушает правила, дерется и в целом доставляет неприятности буквально с детского сада. Однако, даже с учетом ее «послужного списка», никто не ожидал, что она действительно сбежит, да еще и прихватив в довесок последнюю представительницу рода Драгомиров. Это было настолько безответственно, что все изначально заподозрили подвох. Мишенью была Лисса, и я не сомневалась, что несмотря на свою неопытность Розмари защитила бы лучшую подругу. Эти двое были близки, как сестры, – ближе, чем это возможно. Когда стало ясно, что девушки не похищены, их объявили в розыск. Спустя год без малейшей зацепки было маловероятно, что мы когда-нибудь снова о них услышим. Я так переживала, что даже думала позвонить отцу Розмари и заручиться его помощью. Но я не сделала этого. Не могла. Между мной и Ибрагимом был бурный роман, который продлился едва ли неделю и оставил мне пожизненное напоминание. Эйб знал о существовании дочери, даже держал ее на руках, когда она родилась, однако частью ее жизни так и не стал. То, чем он занимался, было слишком опасно. Пусть я никогда не назову себя хорошей матерью, по крайней мере, я могу быть спокойна, что обезопасила Розмари от злых людей, которые с радостью бы превратили ее в рычаг давления на отца. Эйб согласился с неохотой, понимая, что безопасность нашей дочери гораздо важнее детско-родительских отношений. Узнай он, что она пропала, что бы он сказал? Возмущался бы, что я так долго тянула с мольбами о помощи? Или, еще хуже, ему было бы всё равно? С нашего последнего разговора прошли годы. Кто знает, как изменилась его жизнь с тех пор? Единственное, в чем я могла быть уверена, – мы с Роуз больше не являлись ее частью. Прежде всего мне было стыдно. Я стыдилась того, что не могу быть матерью, которую заслуживает ребенок. Я стыдилась, что использовала карьеру как оправдание своих поступков. Я стыдилась, что не прилагала никаких усилий для поддержания отношений с дочерью, когда она была младше, из-за собственного эгоизма и боли. Но больше всего мне было стыдно за страх услышать отказ, если обращусь к ней сейчас. В последний раз, когда я ее видела, я проскользнула туда и обратно незамеченной. Роуз всё еще была в крови и синяках после автокатастрофы, унесшей жизни родных Василисы. Обеим девочкам пришлось дать успокоительное, прежде чем госпитализировать, потому что они практически обезумели. Кто стал бы их за это винить? Тогда девочкам было около четырнадцати лет, обе пережили ужасную аварию, которая должна была убить их. Они провели почти час, прижимаясь друг к дружке, в окружении мертвых тел, пока их не нашел патрульный офицер. Обе, по сути, остались в этом мире одни: первая в одночасье лишилась семьи, вторая – самых близких людей, которые у нее когда-либо были. Кто бы на их месте не испугался за будущее? Я должна была обнять свою дочь тогда. Я должна была быть рядом с ними обеими, так же, как принц Драгомир и его родные самоотверженно заботились о Розмари все эти годы. Но я струсила. Увидев свою дочь такой уязвимой, что я могла сказать? «Извини» было бы недостаточно. И почему она должна была поверить, скажи я, что люблю ее? За десять лет я не предоставила ей ни крупицы доказательств. В конце концов, я просто поцеловала ее в щеку, шепнув, как благодарна за то, что она жива, и ушла. Она даже не узнала, что я была там. Горькие воспоминания прервал звонок Альберты. Обе девушки были в порядке. Они оказали сопротивление, но теперь в безопасности за воротами Академии. Второй хорошей новостью было то, что благодаря вмешательству стража Беликова Розмари удалось избежать исключения. Я почувствовала слабую боль, когда осознала, что даже не рассматриваю всерьез подобную перспективу. Разумеется, она всё равно понесла бы наказание, но что бы с ней стало, если бы ее выгнали? Не могу даже вообразить. Я в неоплатном долгу перед стражем Беликовым. Как хорошо, что Роуз цела. Как хорошо, что она в безопасности. Как я благодарна за то, что в этом мире есть хорошие люди, способные за нее вступиться, когда это необходимо. Я признательна ей за то, что она сможет продолжить учебу и, возможно, когда-нибудь все-таки преуспеет в своей карьере. Спустя примерно час я открыла ноутбук и написала Розмари короткое письмо. Затем переписала его. Снова и снова. Все мои слова казались неуместными. В первом черновике я выражала свою материнскую любовь и признательность, во втором – попыталась объяснить, как сильно волновалась, в следующем отчитала ее за то, что она была такой безответственной. Альберта права: следовало встретиться с Розмари, и я это знала. Как и то, что лорд Селски будет более чем счастлив дать мне разрешение. Будучи семейным человеком, когда дело касалось встреч с дочерью, он давил на меня почти так же сильно, как Альберта. И всё же я не могла. В тот момент, когда я оставила Розмари Академии Святого Владимира, отказавшись от родительских прав, не приложив никаких усилий, чтобы стать частью ее жизни, я отреклась и от всего остального. Я не имела права ее ругать. У меня нет права ее любить. В итоге мне удалось набрать два предложения: «Рада, что ты вернулась. Я поступила непростительно». В этих строках было всё и не было ничего. О моем беспокойстве, любви, извинениях и прочем. Но глубоко под простыми словами скрывалось всё, что я хотела бы сказать, и даже больше. Мое сожаление и моя надежда. Я уставилась на текст, почти на десять минут зависнув над кнопкой «отправить», прежде чем внести торопливую правку. Мое сердце разбилось, когда я поняла, что так и осталась трусихой. Да, я была одним из лучших стражей в мире. Я сражалась изо всех сил, чтобы подняться на вершину, где властвовали мужчины. И всё же я не сумела посмотреть в глаза собственной дочери. Изменив одно-единственное слово, я низко опустила голову и отправила электронное письмо: «Рада, что ты вернулась. Ты поступила непростительно».