Будни бедолаг

      Мы сидели в душной зале уже более часа. Зачем сгребать всех заранее, если всё равно никто не собирается начинать вовремя? Тем более, что теперь был над нами суд. Собрались все филологи. Надо ведь им… Хлеба и зрелищ, поглазеть пришли…       Обвинителем же нашим выступала злая жена — женщина, во всех отношениях не слишком приятная. Или слишком неприятная, с этими границами мы ещё не разобрались. Дохлый гул расходился по зале даже тогда, когда она говорила. Приводить всей речи смысла не вижу: ничего особенного в ней не менялось, строфы могли заменить одна другую без потери несуществующего смысла. Тезис размусоливался один: Бедолаги необучаемы, неимоверно глупы, неуважительны и недисциплинированны.       Слушать её было тоскливо. На сотый раз повторения той же мысли мы и сами начали уже верить в то, о чём она говорит. Самое паршивое, что и защитить нас было некому. Так мы думали.       И вот, вошёл он. Тот, чей приход возвестили столб света и свежий воздух, вихрем ворвавшийся сквозь открытую дверь зала. Гул притих. Он шёл в полной тишине, неспешно, несколько сутуло, по обыкновению держа в руке телефон и блокнот. Увидев нас, он скользнул взглядом по нашему ряду, мысленно сосчитав, возможно даже отметив про себя, что в этот раз Вик не перепутал, и прошёл к кафедре. В этот момент мы поняли, что бесчинства кончатся нашим триумфом.       — Вы знаете, что́ они сделали?!       — Во-первых, здравствуйте, — начал он, не особо вслушиваясь в горячую речь оппонента, текущую поверх его слов. После он замолчал и молчал до тех пор, пока не замолчала злая жена. — Во-вторых… — он замолчал снова, думая, станут ли его перебивать во второй раз, а после, не найдя сопротивления, продолжил. — Юлить не буду, что вы тут говорили, я не слышал, но скажу, что вы не правы.       — Я сорок лет работаю с детьми, думаете, я не знаю, как надо?!       — Да. Вам трудно понять, но постарайтесь разворошить чертоги вашего разума.       — На их же здоровье! На их же здоровье стараюсь!       — Для.       — Что?       — Неважно. Вам всё ещё трудно, но я попытаюсь объяснить. Дети — они же люди — не понимают, если им не говорить. Вы улавливаете мысль?       — Их нужно бить! Сразу мозги на место встанут!       — Нет, вы не уловили. Чтобы поняли, нужно сказать, хотя бы раз. Чувствуете? Не мысленно, а вслух.       — Я говорила!       В зале встал гул. Наш прокуратор медленно повёл рукой, жестом обводя несогласие.       — Я сорок лет работаю! Они необучаемы!       — Может, вы?       — Что?       — Вы необучаемы. Сорок лет работаете и так не научились… Согласны ли присяжные заседатели?       Скрипторы третьего колена, переглянувшись, кивнули.       – Мы согласны, – объявили они.       Злая жена отступила.       — Вы не знаете! Вы не з-знаете! Вы не з-з-с!.. С-с-с…       Обратившись змеёй, она уползла с трибуны. Гул превратился в крик, но скоро стал смехом, стоило змее юркнуть за дверь.

Победа?

      — Нет, она ещё вернётся, — будто услышав наши мысли, ответил он и сошёл с трибуны. Тишина. Окружённый ею, он покинул зал.