Тени прошлого

— Сэйти-тян, давай ещё одну! Младшая сестра требовательно дёргала за рукав домашней юкаты, смотря на него снизу-вверх восторженными глазами. Она делала так каждый раз, когда он складывал из салфеток фигурки и рассказывал какую-нибудь историю, перемещая те перед свечкой и позволяя теням на стене дополнять его рассказ. Это должно было усыплять сестрёнку, но вместо этого, кажется, только больше раззадоривало. — Эта и так была ещё одна. А потом ты ещё попросишь, и ещё. — Глаза только ярче заблестели, и она красноречиво закивала в ответ. — Ну вот. А спать когда? — Когда твои истории закончатся. Ну, пожалуйста, Сэйти-тян. — Так дело не пойдёт. Я не могу тут с тобой всю ночь сидеть — мне ещё уроки делать. — Ну хотя бы одну! Последнюю-препоследнюю. — Честно-честно? — Честно-честно. — Ладно уж, но потом сразу спать. Сэйитиро показательно нахмурился, хотя руки уже сворачивали из салфеток новые фигурки. На этот раз он решил рассказать сестре легенду про черепаху, обогнавшую зайца. Хотя в школе учитель никогда не хвалил его рисунки и не находил в нём особого художественного таланта, когда дело касалось бумаги, ему не было равных. Сэйитиро мог сложить оригами любой сложности, всего пару минут поизучав схему, но лучше всего ему давались вот такие импровизированные фигурки из тонких салфеток, с помощью них и любого светильника он устраивал маленькие представления для сестрёнки и иногда для окрестной малышни. Бумага и тени всегда слушались идеально. — Всё, а теперь спи. — Хочу себе черепаху. — Родители вернутся — попросишь у них. — Хорошо. Сэйитиро задул свечку, ещё немного посидел у футона сестрёнки, поглаживая ту по волосам. На удивление, она быстро уснула в этот раз, хотя он ждал очередных капризов, просьб рассказать новую историю или желания дождаться родителей, которые этим вечером пошли на представление в театр кабуки. Когда дыхание сестры окончательно выровнялось, а нижняя губа расслабленно приоткрылась, Сэйитиро собрал скомканные салфетки и тихо вышел в общую комнату, чтобы заняться домашними заданиями. Ещё через пару часов послышался скрип внешней двери и стук гэта — пришли родители. Они не часто ходили на представления в театр, от силы пару раз в год. Свободного времени от содержания собственной лавки и изготовления тофу оставалось мало, да и деньгам в их семье всегда находилось более насущное применение. Но когда выдавались такие свободные вечера, родители всегда возвращались радостные, помолодевшие: время, проведённое наедине, словно заставляло их заново друг в друга влюбиться. Сэйитиро видел это в блеске маминых глаз, в мягких прикосновениях отцовских рук к её, во взглядах, которыми они украдкой обменивались следующие несколько дней. Они были больше похожи на свою свадебную фотографию, чем на родителей, которых он знал. Но в этот вечер что-то явно пошло не так. Отец, вошедший в комнату первым, был хмур, его подбородок, посиневший к вечеру от щетины, казался каменным, даже на щеках выступили желваки. Мать, задержавшаяся у входа, чтобы запереть дверь и аккуратно расставить обувь, не улыбалась и не светилась, а как будто бы даже немного осунулась и побледнела. Сэйитиро не знал, можно ли и стоит ли задавать какие-то вопросы, только вежливо поклонился обоим и вернулся к заковыристой задаче по геометрии. — Подвинь-ка, сынок, — сказал вдруг отец, усаживаясь напротив него за стол. В руках он держал сложенную вдвое тонкую газетёнку, а может быть очередную агитационную брошюру, которых выпускалось всё больше и больше за последний год. Сэйитиро пододвинул к себе учебник и убрал лишние бумаги со стола. В это время сбоку от отца опустилась на колени мать, в руках которой оказался небольшой поднос с бутылочкой сакэ и парой чашечек. — Что всегда отличало нас, делало народом, не похожим ни на один народ в мире? — зачитал отец, развернув газету. — Три вещи. Они сопровождают нас с детства до глубокой старости: следование национальным традициям, страх перед законом и вера в повиновение. Этого можно не осознавать, но это внушает уверенность: будущее Японии лишено опасностей, Стране восходящего солнца самим Дзимму завещана божественная миссия. Дух Ямато. Япония всегда одерживала верх: Россия, Германия, теперь Китай. Мы идем от победы к победе. Сэйитиро смотрел на родителей во все глаза — он ничего не понимал. Мать аккуратно разлила сакэ по чашечкам, передавая одну отцу и только потом беря вторую. Тот опрокинул в себя напиток, наплевав на обычную сдержанность, и снова крепко сжал челюсти, она же даже в подавленном состоянии прикрылась рукавом, выпивая свою порцию. — Что это значит? — попробовал поинтересоваться Сэйитиро. — Император отдал приказ о начале войны. Квантунская армия уже в Маньчжурии и начала наступление. Представление в театре сегодня прервали на середине и перед нами выступали военные. Рассказывали пламенно о патриотизме, о расширении территорий, о свете, который несет наш император на новые земли, — отец тяжело вздохнул и разгладил страницы газеты. — Нехорошее у меня предчувствие. По поводу очередной войны и по поводу света нашего императора. Мать судорожно вздохнула, вжав голову в плечи, но снова наполнила чашечки сакэ. Сэйитиро перевёл непонимающий взгляд с отца на неё и обратно. Япония последние несколько лет наращивала военную мощь, как говорил их учитель истории, у них был сильный император, сильное правительство и сильная армия. Какая-то война с менее организованной страной не могла так взволновать его родителей. — Но ведь сейчас нет никого сильнее нас на тихоокеанском побережье. Ни на воде, ни на суше, ни в воздухе, — воодушевлённо начал Сэйитиро, но сдулся под суровым взглядом отца. — Так говорят учителя, так говорят газеты. — Сынок, если верить газетам, мы всегда сильнее всех. Но я помню, как из войны с Россией вернулся только один мой дядя из троих, ушедших на флот. Как из Тёсэна не вернулись двое братьев. Это только на словах в агитках всё просто, — он вздохнул, опрокинул в себя сакэ и зашуршал газетой. — Вот, послушай-ка. «В 1912 году победитель русской армии на полях Маньчжурии генерал Ноги пожелал последовать в могилу за умершим императором: он кончил жизнь самоубийством, вместе с ним то же сделала его жена. Ноги возведён в ранг божества. В память о нём построен храм. Это воодушевляет каждого. Адмирал Того, который разгромил эскадры Рожественского и Небогатова, при жизни получил неземные почести: на торжественных обедах у императора ему было разрешено сидеть всего на одну ступеньку ниже микадо». Понимаешь? Сэйитиро не понимал. То, что зачитал его отец, было примерами великой доблести японского народа, одними из самых ярких, но далеко не единственными. И что плохого в их храбрости и силе, он определённо не понимал. Все мальчишки с самого детства росли на рассказах об отважных самураях, полководцах, генералах и легендарных божествах. Всем хотелось, чтобы и на их долю пришлась возможность проявить себя и показать, что они достойные сыны Ямато. Сэйитиро не хотел думать, что может быть лучшая судьба и иной взгляд на их историю. — Нам всем придётся либо лечь самим под пули и штыки, либо отдать своих детей, чтобы по примеру Ноги пойти за императором. Но в отличие от императоров и полководцев, обычным людям любая война не приносит ничего кроме боли и страдания. Их имена потонут в веках, их дома будут разорены — ничего не останется. — Нет ничего славнее, чем погибнуть на поле боя. Имена павших воинов знают все наизусть, — запальчиво возразил Сэйитиро, гневно глядя на отца. Он ни за что не хотел слышать такие слова от него, не хотел признавать, что тот может идти против воли императора. — Отрицать это могут лишь слабые люди, лишь трусы. Звонкая пощёчина разорвала тишину комнаты, а у Сэйитиро заложило и запульсировало ухо. Это был первый раз, когда отец поднял на него руку. Его всегда сдержанный и справедливый отец, призывавший решать все вопросы словами. Он в неверии уставился на него, тяжело дышавшего и бешено сверкавшего глазами, расплывавшегося перед ним из-за подступающих злых слёз. Это было несправедливо. — Дурак! Я не таким тебя растил, — прошипел отец, сжимая в кулак руку, только что отвесившую сыну оплеуху. — Только дурак может верить в призывы человека, ни разу в жизни не державшего в руках ничего тяжелее книги, сидящего изнеженным задом на шёлковых подушках и мановением руки отправляющего тысячи своих сыновей на верную смерть ради выгоды десятков. Радуйся, что тебе только шестнадцать и тебе не грозит призыв. Иди спать сейчас же!