Чужак

Туман, густой и плотный, появился незадолго до восхода солнца. Он наполз с поверхности воды, укутал кустарники, деревья и хибары одеялом белоснежного лебяжьего пуха, будто баюкая их в своих прохладных влажных объятиях. Намного превышая человеческий рост, туман скрадывал окружающий мир, заглушал звуки, погрузив мир в волшебство полусна-полуяви. Казалось, подставь ладони – и ощутишь его невесомую мягкость, взмахни рукой – и меж пальцев взовьются молочно-белые клубы, шагни – и туман сомкнется за тобой, окружит, и уже не поймешь, где ты, откуда пришел и куда направляешься. Чужак пришел на рассвете, когда край солнца, казавшийся в туманной пелене размытым ало-золотистым пятном, выглянул над макушками деревьев Зачарованного леса. Дозорные заметили мужчину лишь когда тот оказался на расстоянии трех десятков футов от высокой, крепко сколоченной сторожевой башни, где туман, разгоняемый лучами восходящего солнца, становился тоньше и прозрачнее, превращаясь в невесомую, исчезающую прямо на глазах дымку. Тяжело опираясь на длинную узловатую палку и чуть подволакивая ногу, чужак шел, то и дело спотыкаясь и путаясь в высокой сырой траве, не замечая, куда идет, хотя в нескольких шагах от него протянулась достаточно ровная дорога, укатанная колесами телег и утоптанная ногами жителей лагеря. – Эй, а ну стой! Кто ты такой? – крикнул один из дозорных, накладывая стрелу на тетиву мощного лука так, чтобы пришедшему это было хорошо видно. Незнакомец вздрогнул от неожиданности, сделал еще пару мелких шагов и поднял голову, щурясь против бьющих чуть наискось солнечных лучей. Губы его приоткрылись, кадык на обнажившемся из-за сбившегося шарфа горле дернулся, будто мужчина пытался что-то сказать, но, так не издав ни звука, он вдруг обмяк и тяжело упал, словно силы в тот же миг оставили его. Ожидая подвох и не забывая внимательно оглядывать подступающий к лагерю лес, чтобы не пропустить возможных врагов, прячущихся в быстро редеющем тумане, дозорный дважды дернул за веревку, и колокольный звон разнесся над еще спящим поселением. Ланселот пришел быстро. Взобравшись на вышку с проворностью, которую сложно было ожидать от столь крупного мужчины, бывший рыцарь Круглого стола выслушал короткий доклад дозорного и быстро осмотрелся. Туман к тому времени исчез почти полностью, задержавшись лишь кое-где в тени деревьев и сплошном массиве густых кустарников. Не обнаружив ни вблизи, ни вдалеке признаков засады, Ланселот торопливо спустился, и, сопровождаемый одним из дозорных и Мулан, не пожелавшими отпускать своего командира одного, подошел к лежащему без движения незнакомцу. Тот был довольно молод, едва ли ему исполнилось больше тридцати лет. Ланселот заметил в мочке уха серьгу, а на пальцах правой руки тяжелые и явно дорогие кольца, но в то же время видел и взъерошенные темные волосы, в которых запутался мелкий лесной мусор, расцарапанное лицо с короткой бородкой, отросшей явно не за один день, сухие потрескавшиеся губы, пестрые изодранные лохмотья, запыленную обувь… Подозревая подвох, ибо в этих краях уже давно не встречали никого из выживших, дозорный сапогом подтолкнул лежащего, разметавшиеся по траве складки бесформенно свободной одежды сдвинулись, и бывший рыцарь увидел на месте левой кисти незнакомца культю, плотно обмотанную обрывками ткани. Опустившись на одно колено, Ланселот легко подхватил безвольно обмякшее тело, и, подняв, понес его в лагерь. Незнакомец пришел в себя лишь через несколько часов. Девушка, все это время сидящая возле него и смачивающая губы влажной тканью в попытке немного утолить жажду и облегчить неизбежную боль иссушенной кожи, вскрикнула, услышав тихий стон, метнулась за дверь, и секунду спустя в комнатке оказался Ланселот. Длинные ресницы спасенного дрожали, словно держать глаза открытыми для него было слишком сложно, губы мучительно шевелились. Ему не сразу удалось произнести короткое слово: – Пить… В этот миг молодой мужчина казался слабым, точно новорожденный. Помогая подняться, Ланселот придержал его за плечи, поднес к губам заранее приготовленную кружку с водой: – Не торопись, – предупредил он. Но, едва сделав первый глоток, незнакомец вдруг потянулся здоровой рукой к кружке, всем телом подался вперед и вверх, и, неудачно глотнув, тут же мучительно закашлялся. – Я же предупреждал, – Ланселот покачал головой, убирая в сторону кружку и осторожно поддержал мужчину, ожидая, пока не пройдет кашель. С заметным усилием чужак сел на постели, свесив ноги, и, откашлявшись, неловко протянул руку к отставленной на свободный табурет кружке. Ланселот помог ему дотянуться и отступил. Он не считал слабость, а уж тем более болезненную слабость чем-то зазорным, но сила духа этого незнакомого мужчины, стремящегося в своем состоянии быть самостоятельным, произвела на него впечатление. С трудом подняв руку с кружкой и поддерживая ее дно культей в чехле из лоскутов, перехваченных тонкими ремнями, мужчина сделал несколько глотков. И хотя большая часть воды выплеснулась через край, стекая по короткой бородке и одежде, к тому времени, как вода закончилась, и кружка снова опустилась на табурет, взгляд незнакомца уже не казался таким рассеянно-бессмысленным, как вначале. – Где я? Голос звучал хрипло, сорванно. – В лагере спасшихся от заклятья, – ответил Ланселот. И по праву спасителя и избранного предводителя лагеря задал встречные вопросы. – Кто ты? Как ты нашел нас? К нам в лагерь уже давно никто не приходил. Брови незнакомца мучительно изогнулись, будто воспоминания причиняли ему физическую боль. Он коротко коснулся языком лопнувшего, запекшегося сухой корочкой уголка губ, глубоко вздохнул, точно собираясь с духом. – Мое имя Джон. Я кузнец. На нашу деревню напали. Ночью. Я не знаю, кто или что это было. Я видел… видел, как… Его голос сорвался, пальцы здоровой руки сжались, сминая покрывало, а взгляд остекленел, будто он вновь видел ужасы, случайным свидетелем которых стал. – Я видел, как оно вырывало сердца… Ланселот вздрогнул, чувствуя, как сердце, будто почуяв опасность, колотится в груди. Что за чудовище могло сделать подобное? Монстр? Колдун? Какова вероятность того, что ЭТО появится здесь, в лагере чудом спасшихся от заклятья? Ланселот неплохо разбирался в людях, и не сомневался, что сказанное чужаком – правда. Его с малолетства готовили стать воином, так что видел за свою жизнь он немало и слишком хорошо знал подобный взгляд. Так разум пытался уберечь владельца, сгладить воспоминания, избежать боли и ужасов пережитого. А мужчина тем временем негромко продолжал: – Я спрятался под телами и меня сочли мертвым. Я все слышал. Я остался один. Потом сбежал. Бежал… долго. Не помню, сколько. Шел, когда уже не мог бежать. Там был лес. И огры рядом. Не знаю, как не попался. Я торопился уйти подальше от деревни. Я боялся, что они заметят. Потом уже не мог идти. Нашел палку, с ней стало легче. Снова шел. Ночью был туман. И огни. Звучали голоса… – он судорожно сглотнул. – Я слышал голоса тех, кому вырвали сердца. Джон замолчал. Кажется, он даже не чувствовал, что по щекам, очерчивая дорожки, бегут слезы. Лишь смотрел куда-то вперед, ничего не видя перед собой. Ланселот кивнул. Он знал, какими бывают эти леса даже при свете солнца. А уж ночью и в тумане… – Откуда, говоришь, ты родом? Джон вздрогнул, перевел взгляд, точно позабыв о том, что находится здесь не один. – Утиный Брод, милорд. Маленькая деревня на западе, прямо у границы. Я сделал на заказ три десятка подсвечников для местного лорда, а тот подарил мне это. Джон слабо махнул рукой, и кольца на его руке сверкнули в лучах солнца, пробивающихся сквозь крохотное окошко, рассыпали яркие колючие искры по стенам. – Я потому и не ложился спать в ту ночь… Был взволнован. Мне сделали еще заказ. Обещали хорошо заплатить. Я думал о том, что… Джон сглотнул и прикусил губу, отворачиваясь. Унизанные кольцами пальцы снова сжались в кулак. Ланселот смотрел на спасенного им мужчину. Его рассказ звучал правдиво. Действительно, деревня Утиный Брод могла быть на западе, – мало ли крохотных деревушек в этих лесах, где граница между королевствами так широка и тянется по таким непроходимо густым лесам, что охранять ее на всей протяженности от шастающих крестьян и охотников нет никаких возможностей. Но почему все-таки он оказался именно здесь? – Я не сразу понял, что пересек границу королевств, – тихо продолжил Джон. – Думал, направляюсь в город, а сам двигался в другую сторону. Потом уже разобрался, но было поздно. А потом эти огры… и туман… Мужчина резко втянул воздух сквозь стиснутые зубы. – Я оказался на берегу и в тумане увидел эту дорожку… тропинку в воде. Пошел по ней, понадеявшись, что огры не направятся за мной следом. Они же не любят воду. Ланселот признал правильность рассуждений. В конце концов, именно поэтому в свое время они все и оказались здесь. Остров, соединенный с сушей узким перешейком, оказался лучшим убежищем, который смогли найти избежавшие заклятья люди. Полоса земли во время прилива почти полностью скрывалась водой, да и охранять его было куда как проще, чем пришлось бы делать это на большом периметре где-то в лесу. К тому же огры не любили воду и открытые пространства, предпочитая находиться среди деревьев Зачарованного Леса, и потому почти не оказывались на берегу. В наступившей тишине был слышен знакомый шум лагеря, наполненного людьми, и неожиданно громко раздалось урчание пустого желудка. Ланселот заметил, как вспыхнули румянцем щеки Джона, как порозовели кончики его ушей, и решился: – Хорошо, Джон, ты остаешься с нами. Мы накормим тебя, дадим прийти в себя. Если захочешь, потом сможешь уйти. Мужчина вскинул голову, и Ланселот заметил испуг в его синих глазах. – Можешь не уходить, если захочешь остаться, – быстро пояснил бывший рыцарь, и увидел, как напрягшиеся было плечи Джона вновь опустились, расслабляясь. – Кстати, я – Ланселот, здешний лидер. Говоришь, ты кузнец? Дождавшись ответного кивка, Ланселот ободряюще улыбнулся: – Хорошо. У нас нет кузнеца, так что работы тебе хватит. Живем мы небогато, но крыша над головой и еда у тебя будут. – Спасибо, – губы Джона впервые тронула улыбка. – Спасибо… ………………… Приказав на всякий случай приглядывать за чужаком, Ланселот распорядился приготовить ему легкой еды, справедливо опасаясь того, что от тяжелой пищи после вынужденного голода ему может стать лишь хуже. С местом для ночлега было проще – возле устроенной под открытым небом кузницы стояла крохотная хибара, оставшаяся от пропавшего несколько недель назад старого кузнеца. Ну да одинокому, чудом избежавшему гибели мужчине ее будет достаточно. Отнести еду вызвалась Саша – та самая девушка, что ухаживала за Джоном, пока тот был без сознания. Ланселот не стал отговаривать ее, заметив, что чужак медленно, придерживаясь за стены, вышел из хибары и осторожно сел на бревно, брошенное вместо лавки у самых ее дверей. По крайней мере, здесь он под присмотром. – Что скажешь? – тихо спросил Ланселот у Мулан, замершей слева, всего в полушаге от него. – Его слова похожи на правду, – признала она, слышавшая за дверью весь их разговор от первого и до последнего слова. Пальцы девушки полуосознанно, точно лаская, скользили по рукояти ее меча. – У него акцент людей западного края, и он действительно выглядит изможденным и обессиленным. И его глаза… ты заметил? Это глаза человека, который в своей жизни пережил слишком многое. Ланселот задумчиво смотрел, как чужак смущенно благодарит Сашу, принесшую ему чашку жидкой похлебки, и как, умостив чашку на коленях, он аккуратно начинает есть. – Я присмотрю за ним, – пообещала Мулан. Ланселот кивнул. Он знал, что воительница не подведет. ………………… Джон постепенно приходил в себя. Вода, еда и отдых придали ему сил, и уже к вечеру того же дня, сопровождаемый Сашей, самолично взявшей на себя обязанность опекать новенького, он, опираясь на ту же узловатую палку, с трудом, но все же смог обойти лагерь и добраться до небольшой, стоящей чуть в отдалении хибары, что должна была стать теперь его домом. Обитатели лагеря приветствовали его, и Джон кивал и смущенно улыбался в ответ. Его историю знали уже все, и деликатно избегали неловких вопросов. Любая хорошая кузница устраивалась у реки или ручья – в работе кузнеца требовалось достаточно воды, да и водная преграда была защитой поселения от случайного огня, способного заняться от малейшей искры, особенно в жаркую и сухую погоду. На самом деле, настоящей кузницы в лагере беженцев не было – был лишь натянутый на четырех распорках кожаный полог, защищающий от дождя каменную наковальню, несколько молотов, щипцов и крюков, пустая бадья для воды, и выложенный из камней и обожженной речной глины горн со скудным запасом топлива. Мулан, незаметно наблюдающая за чужаком, видела, как тот аккуратно изучает доставшееся ему от старого кузнеца наследство – проверяет на прочность камни очага, примеряет в руке тяжесть молотов, рассматривает немудреные инструменты. В его движениях чувствовались уверенность, и девушка поняла, что ее недоверие, хоть и не исчезает совсем, но все же становится меньше. Вновь пришла Саша, принеся ужин – каша с мясом, жареная на камнях пресная лепешка, травяной отвар. Мулан нахмурилась. Обычно на ужин все собирались за общим столом, и только дозорным приносили их порции, чтобы тем не пришлось покидать пост. Конечно, незнакомец еще довольно слаб – даже издалека она видела, как дрожит его рука, когда, устроившись на узкой лавке с глубокой миской на коленях, он взял ложку, – и это могло быть обычной заботой… Но взгляды и улыбки, которые Саша обращала к чужаку, казались слишком уж теплыми, слишком… личными. Мулан вздохнула. Рыжеволосой Саше, оставшейся сиротой вместе с младшим братом, не следовало проявлять столь явный интерес к мужчине, на десяток лет старше ее. И пусть сейчас по отношению к девушке Джон вел себя вежливо, не проявляя ответного влечения, но кто знает, как поведет себя мужчина, когда немного окрепнет и придет в себя? Еще один пункт в списке дел, который не стоит упускать из виду… И лишь дождавшись, когда Джон покончит с едой и, поблагодарив, скроется в хибаре, а Саша заберет посуду и уйдет, Мулан тихо покинула свой наблюдательный пункт, направляясь к лагерю и собственному наверняка уже остывшему ужину. ………………… На следующее утро, едва рассвело, Мулан выскользнула из постели, и, тихо одевшись, чтобы не разбудить спящую на соседней койке Аврору, направилась к кузнице. Накануне после ужина она разговаривала с Ланселотом, а перед сном – с Авророй, и хоть те достаточно благожелательно отнеслись к появлению незнакомца, но собственная подозрительность, возросшая за годы скитаний по разным королевствам, не позволяла Мулан вот так, за неполные сутки, довериться чужаку. По привычке ступая совершенно бесшумно, скрытая мутным, быстро редеющим туманом, девушка приблизилась к хибаре, гадая, найдет ли она там Джона, и не окажется ли, что они все совершили большую ошибку, позволив незнакомцу проникнуть в лагерь. Замерев у приоткрытого окна, прислушалась, надеясь уловить доносящееся сонное дыхание, но в хибаре было тихо, и, похоже, пусто. Холодея от охвативших ее подозрений, Мулан торопливо скользнула вдоль стены, обогнула жилище… и едва ли не нос к носу столкнулась с Джоном. Мужчина тихо вскрикнул, отступил на пару шагов, выставив перед собой руку с неизменной палкой, точно пытаясь ей защититься, но, узнав воительницу, остановился, тяжело дыша. Мулан чуть расслабила пальцы, что инстинктивно опустила на рукоять притороченного к поясу меча. – Вы меня напугали, – признался Джон. Шумно выдохнув в попытке успокоить сбившееся дыхание, он опустил руку и вновь оперся на палку. Мулан заметила, как побелели от напряжения судорожно сжавшиеся на деревяшке костяшки пальцев. – Кажется, я стал слишком пугливым. Джон попытался улыбнуться, но улыбка была вымученной, а губы слегка дрожали. – Если вы не против, я бы присел. Его голос звучал виновато. Кивнув, Мулан пропустила мужчину вперед, следуя за ним на расстоянии трех шагов – для того, чтобы успеть выхватить меч, и, сократив дистанцию, атаковать, если вдруг чужак позволит себе сделать что-то… Обогнув дом, Джон с видимым облегчением опустился на лавку, прислонив рядом свою палку. – Присаживайтесь, – кивнул он на свободное место рядом с собой, но Мулан лишь покачала головой, остановившись в двух шагах от него. – Что вы делали? Она не хотела, чтобы ее голос прозвучал обвиняюще, но все же получилось именно так. Что чужак делал спозаранку? Даже бывшие деревенские жители лагеря, привыкшие просыпаться ни свет ни заря, обычно поднимались чуть позже. Джон растерянно пожал плечами: – Я привык просыпаться рано. К тому же всю ночь кошмары снились, поэтому и решил подняться пораньше. Заодно и… вот… Только сейчас Мулан заметила, что его лицо и руки чистые, влажные волосы блестят в лучах восходящего солнца, а вместо вчерашних изодранных лохмотьев на нем мешковатая не по размеру рубаха с немного закатанными рукавами и просторные штаны, стянутые на поясе обрывком веревки. Заметив взгляд воительницы, Джон опустил глаза, неловко подтягивая слишком широкий ворот рубахи. – У меня нет с собой сменной одежды. Я нашел вот это среди вещей бывшего хозяина, и взял переодеться, пока мои вещи сохнут… Он махнул рукой вбок, и Мулан увидела на растянутой между кустов веревке знакомые лохмотья, с которых часто-часто капала вода. Мулан поймала смущенный взгляд синих глаз, устремленных на нее снизу вверх, и почувствовала укол вины. Ну конечно, стоило догадаться, что после всего случившегося мужчине захочется привести себя в порядок. Она сама бывала и в бегах, и сражениях, и знала, что чистота тела и чистая сухая одежда помогают почувствовать себя лучше. – Я понимаю, вы волнуетесь о жителях лагеря, – тихо сказал Джон, и Мулан, моргнув, удивленно вскинула брови. – Они все под вашей ответственностью, вы должны их защищать, а я всего лишь чужак, и вы не знаете, можно ли мне доверять. Я правда понимаю. Мужчина пожал плечами, и ворот рубахи снова съехал, обнажая ключицу, перечеркнутую узкой полоской старого шрама. – Я не собираюсь причинять зло кому-либо. Наверное, я уйду… позже… когда-нибудь… У меня… незаконченное дело. Но сейчас мне… мне просто нужен угол. Крыша над головой. Еда. Я постараюсь быть полезным для вас. Он говорил сбивчиво, но, кажется, искренне. Ветер шевелил пряди подсыхающих волос, солнце неожиданно яркой рыжиной вспыхивало в темных волосах, золотило короткую бородку. В своей широкий, не по размеру, одежде, он казался моложе, чем был, но в глубине синих глаз затаилась грусть взрослого, умудренного мужчины. Помедлив, Мулан кивнула: – Хорошо. Вы правильно поняли – Ланселот и я отвечаем за жителей лагеря. Нас слишком мало, и мы не можем рисковать. Я буду следить за вами, пока не пойму, что мы можем вам доверять. – Понимаю. Джон был серьезен. – Хорошо, – Мулан все искала, но не могла найти и намека не неискренность мужчины. – И… еще один момент. Я хотела бы поговорить о Саше. Мужчина недоумевающе нахмурился: – Я сделал что-то не так? – Нет. Пока нет, – Мулан с нажимом произнесла «пока». – Но она еще… девушка, и, похоже, она заинтересовалась вами больше, чем следует. – Вот вы о чем… Вы можете не волноваться об этом. Она милая, но не интересует меня… в этом смысле. Мулан недоверчиво хмыкнула. Если вчера, в изодранных лохмотьях, покрытый слоем пыли и кровью из царапин, мужчина все равно казался привлекательным, то сегодня, умывшись и немного приведя себя в порядок, он оказался чертовски хорош собой. Джон горько улыбнулся. – Едва ли можно полюбить кого-то, когда у тебя разбито сердце. Его слова были пропитаны болью, – той застарелой, глухой, безнадежной болью, что въедается в душу, плоть и кровь, что заставляет тебя жить лишь потому, что умереть – слишком просто. – Для этого не обязательно любить, – попыталась возразить Мулан, понимая уже, что спорит просто по привычке, пытаясь, но не в силах найти фальшь в его словах. Она бы не удивилась, если бы чужак промолчал в ответ, не стал отвечать, в конце концов, ей самой было что скрывать в своем сердце. Но, опустив голову, Джон медленно, неловко провел снова замотанной в тряпки культей по здоровой руке, задирая рукав. На внутренней стороне руки, на том нежном участке между запястьем и сгибом локтя была искусно набита цветная татуировка – алое сердце, пронзенное кинжалом, и крупные четкие буквы на обвивающей сердце ленте складывались в имя. Мила. – Я потерял ее, – глухо сказал мужчина. – Она была любовью всей моей жизни, но ее отняли у меня. И было в его словах, в его голосе что-то, что заставило Мулан безоговорочно поверить ему. По крайней мере, в этом. – Простите, – едва слышно шепнула она. Джон тряхнул рукой, вновь позволяя рукаву опуститься, закрывая татуировку. – Все в порядке. Я понимаю ваши опасения. И даю слово, в моих планах не стоит опорочить честь этой невинной девушки. ………………… Несколько дней Джон приходил в себя. Развернувшаяся перед его глазами трагедия и перенесенные усталость, напряжение и голод давали о себе знать, – двигался он медленно, вздрагивал от резких звуков, а руки его начинали мелко-мелко дрожать даже после незначительного напряжения. Однако, не желая быть бесполезным, он вскоре нашел себе работу. Обнаружив среди вещей бывшего кузнеца пару точильных брусков, Джон взялся приводить в порядок оружие, которое ему стали приносить жители лагеря. Ножи и кинжалы, топоры и топорики были у каждого – большие и маленькие, короткие и длинные, широкие и узкие, кухонные и охотничьи… Надо было признать, Джон справлялся со своей задачей мастерски. Мулан, как и любой воин, знала толк в правильной заточке и собственное оружие всегда правила сама, и то, как мужчина оценивал оказавшееся в его руках оружие, как выбирал угол заточки, как, несмотря на отсутствие левой кисти, справлялся со своей работой, вызывало уважение. Любопытства ради, Мулан достала из груды отложенных для перековки вещей небольшой нож, изуродованный неправильной заточкой, и отдала его Джону, а уже к вечеру получила обратно – чуть изменившего форму лезвия и идеально выправленного. Мулан, да и Ланселот лишь хмыкали, поняв, что у женщин в лагере, казалось, в одночасье затупились все ножи, и за пару дней они все побывали у нового кузнеца – кто-то единожды, а кто-то несколько раз, притом, что прежде они все самостоятельно справлялись с этой проблемой. Ланселот поначалу опасался, что появление привлекательного чужака и столь явный интерес женщин к нему может вызвать недовольство среди мужчин лагеря, но этого не произошло. Скромный, тихий, простой, Джон вел себя вежливо, не давая повода для ссор или ревности, но о себе рассказывал неохотно, предпочитая молчать и слушать. Удалось узнать лишь то, что он рано потерял родителей, а после и старшего брата, что еще в молодости лишился руки в битве с ограми, и после этого решил стать кузнецом. ………………… На четвертый день Джон попросил у Ланселота, чтобы ему помогли приготовить топливо для горна, указав породы деревьев и примерное количество, необходимое для начала работы. Бывший рыцарь внимательно выслушал его и пообещал, что все будет сделано. Следующим утром обитатели лагеря проснулись под мелодичный перестук, доносящийся со стороны кузницы. Но с недовольных ранним, еще до первых петухов, подъемом женщин мигом слетели остатки сна, когда, подойдя к вновь ожившей кузне и замерев чуть поодаль, они во всей красе увидели открывшуюся перед ними картину. Обнаженный по пояс, в тяжелом кожаном фартуке, закрывавшим тело от груди и до колен, Джон стоял перед пылающим горном, и его светлая кожа казалась алой и раскаленной, точно вобравшей в себя жар огня. Культя вместо привычных лоскутов была в кожаном чехле, и узкие ремни перехлестывали предплечье, удерживая чехол на месте. Лицо, шея, руки мужчины блестели от пота, влажные пряди челки прилипли ко лбу, но он точно не замечал никого и ничего вокруг, а молот ритмично опускался и поднимался, формируя из нагревшегося до острой белизны металла треугольник, обещающий стать наконечником стрелы. Удар. Удар. Удар. Обманчивая хрупкость фигуры Джона, невольно подчеркнутая мешковатой одеждой, исчезла, – разворот широких плеч и рельефные руки явно указывали на то, что ему не чужда тяжелая работа. С каждым взмахом молота бугры мышц, завораживая взгляды, перекатывались под гладкой кожей, и сложно было не заметить, что крепость искалеченной левой руки ничуть не уступала правой. Удар. Удар. Горячий воздух мерцал над углями, отблики горна невесомо скользили по коже, подчеркивая рельефное тело кузнеца, а язык то и дело быстрым движением увлажнял губы, сохнущие от жаркой близости открытого огня. Удар. Удар. Удар. Напряженные струны мышц горла, четкая линия сосредоточенно сжатой челюсти, вена, пульсирующая на виске… Разогревшийся металл был гибким и податливым в умелых руках, послушно принимая необходимую форму, и Джон сменил молот на самый маленький, корректируя и окончательно выправляя наконечник. Тук-тук. Удар. Отложив молот, Джон правой рукой взял щипцы, и, подхватив сформированный наконечник, медленно меняющий белизну металла на цвет расплавленного золота, опустил его в бадью, доверху наполненную водой. Раздалось шипение, от резкого движения вода плеснула через край, в воздух поднялось облачко пара, и, выждав немного, мужчина достал остывшее острие, отложив его к нескольким уже готовым. Утерев пот полотенцем, лежащим здесь же у бадьи, Джон наклонился, собирая с земли приготовленные накануне ветки и сучья, и женщины дружно выдохнули, залюбовавшись крепкой спиной, узкими бедрами и длинными ногами мужчины, что не могли скрыть даже привычные мешковатые штаны. Что и говорить, задница у него тоже была что надо… Лишь появление Ланселота, встревоженного долгим отсутствием женщин, заставило их вспомнить об обязанностях и разойтись. ………………… Проходили дни, и жизнь обитателей лагеря беженцев, взбудораженных появлением незнакомца, возвращалась в привычную колею. Женщины все так же были не прочь лишний раз обратиться за помощью к новому кузнецу, да и Джон никогда не отказывался от дружеского разговора, но он не навязывал свое общество другим, держался чуть наособицу, так что мало-помалу интерес к красивому чужаку поутих. Лишь с Сэмом, младшим братом Саши, Джон сошелся ближе, чем с остальными. Рыжеволосый долговязый парнишка, единственный подросток в лагере, слишком взрослый, чтобы играть с детьми, и слишком молодой, чтобы быть наравне со взрослыми, прикипел душой к тихому чужаку и все свободное время проводил в кузнице, наблюдая за работой и помогая по мере сил. Ни Ланселот, ни Мулан не препятствовали этому. Хоть Джон как кузнец и был неплох, но все же действовать одной рукой ему было несподручно, так что ловкий подросток оказался как нельзя кстати. Мулан видела попытки Саши сблизиться, как видела и то, что Джон держал свое слово. Он был приветлив с девушкой ровно настолько, насколько был дружелюбен с остальными жителями лагеря, но Саша была настроена решительно и не теряла надежды. Да и то, что ее младший брат едва ли не ночевал в кузнице, было поводом в течение дня лишний раз забежать туда. Пожалуй, Мулан даже понимала ее… и немного сочувствовала. В лагере женщин было чуть больше, чем мужчин, а Джон, имея несомненно привлекательную внешность, оказался для Саши одним из немногих близких ей по возрасту мужчин, кто не был женат. К тому же, как позже поняла Мулан, в лагере никто больше не знал ни о татуировке мужчины, ни, тем более, о скрывающейся за ней историей, а сама Мулан, конечно же, не стала бы выдавать чужую тайну. Жалея девушку, Мулан даже как-то улучила момент и, оставшись с Сашей наедине, завела разговор о том, что, возможно, Джон не заинтересован в том, чтобы строить отношения. Но Саша, опустив голову, молча продолжала оттирать копоть с котелка, и Мулан, осознав бессмысленность своего монолога, оставила ее в покое. Оставалось надеяться, что, не получив ответ, она в конце концов сама остынет и прекратит тщетные попытки. А пока Мулан приходилось пользоваться своим положением, нагружая упрямую девушку работой, – благо, в лагере всегда было чем заняться. ………………… Несколько недель спустя лагерь вновь был взбудоражен известием. Да еще каким! Захлебываясь словами, Сэм рассказывал Джону, что Ланселот привел в лагерь женщину, оказавшуюся самой настоящей колдуньей! Точнее, бывшей колдуньей, потерявшей свою волшебную силу, да к тому же еще и матерью той самой Злой Королевы, которая наслала Проклятье на их королевство, и из-за которого они все и оказались здесь. Приплясывая на месте от волнения, Сэм поведал, что женщину зовут Кора, и что Ланселот нашел ее в Зачарованном лесу, в полумиле от узкого перешейка, соединяющего лес с островом беженцев. И хоть женщина утверждала, что не опасна, что она из-за заклятья лишилась магии, и что ей всего лишь нужна помощь, было решено не рисковать и оставить ее в Яме до тех пор, пока все не убедятся, что это – правда. ………………… – Хорошая погода, не правда ли? Мужчина вздрогнул. Еще секунду назад он думал, что был один, и вот она здесь. Смотрит так насмешливо и снисходительно, будто они не в лесу возле наспех сколоченной хибары, а в сверкающем золотом и драгоценностями тронном зале. – К чему этот спектакль? Кора пожала плечами – легкомысленное, беспечное движение. – Захотелось быть в центре событий. Знаешь ли, со стороны, конечно, виднее, но порой приходится брать дело в свои руки. Он невольно сжал руку в кулак, заметив, как женщина сыграла голосом на слове «руки». Конечно, можно было догадаться, что язвительность – семейная черта. – Как вы выбрались из Ямы? Кора презрительно фыркнула: – Неужели ты думаешь, что какая-то землянка удержит меня? К тому же в моем возрасте полезно прогуляться, насладиться лучами солнца… Он едва заметно усмехнулся. Намекни кто другой на далеко не юный возраст колдуньи, и секунду спустя остряк лишился бы языка, сердца и жизни. Как говорится, «Quod licet Jovi, non licet bovi»*… – Не боитесь, что вас заметят? Женщина усмехнулась, будто услышав невесть какую глупость. – Меня не заметят, пока я сама этого не захочу. Простенький отвод глаз – и никто не смотрит именно туда, где я сейчас нахожусь. Вот так. И мужчина понял, что вновь остался один. Почти. Теплые сухие пальцы скользнули по его щеке, и тихий голос вкрадчиво шепнул: – Не скучайте… Капитан. *На латыни это означает «то, что позволено Юпитеру (Зевсу), не позволено быку», с указанием на то, что не все имеют одинаковые права. ………………… Сэм даже и не помнил, как пробежал расстояние от лагеря до кузницы. Взволнованный увиденным, он остановился лишь у самого очага, из которого Джон аккуратно сметал остывшие угли. Вообще-то это должен был сделать сам Сэм, но произошедшее заставило подростка забыть об обязанностях, а желание первым рассказать новость жгло изнутри. – Там…! Там…! Согнувшись пополам, мальчишка жадно ловил ртом воздух, пытаясь отдышаться после быстрого бега. – Что случилось? – его старший товарищ мягко улыбнулся, поняв по выражению раскрасневшегося лица, что вести, принесенные гонцом, уж точно нельзя назвать дурными. Сэм хлопнул ладонями по коленям и выпрямился. Его глаза сияли: – Белоснежка вернулась! Не сдержавшись, подросток издал восторженный вопль и совершенно по-детски запрыгал на месте. – И она не одна, представляешь? У нее есть дочь, совсем взрослая, как ты! И сама Белоснежка, говорят, такая же, как была до заклятья, даже не постарела! Их нашли Мулан с Авророй, и связали, и заставили идти всю дорогу за лошадьми. Сказали, из-за них Филипп погиб, принц Авроры. Они же не знали, что это – наша Белоснежка. А Ланселот узнал ее. Говорят, они с Белоснежкой давно знают друг друга. А теперь они все вместе едят и что-то секретное обсуждают, а я к тебе побежал, чтобы ты пораньше все узнал, от меня! Вот! Сэм снова подпрыгнул, выбрасывая вверх сжатые в кулаки руки. Он никогда прежде не видел Белоснежку, но конечно же он знал о ней, и слышал, о чем говорят люди. Теперь, когда законная королева Белоснежка вернулась, их жизнь наладится! Она придумает, как прогнать огров из Зачарованного Леса, как вернуть всех, кто оказался под заклятием, и все снова будет хорошо! – Пошли, посмотришь на них! А то сидишь тут, как всегда, один. – Я не один, у меня есть ты. Мужчина посмеивался, глядя на бурно веселящегося подростка. Сэм понимал, что ведет себя как ребенок, хотя всегда пытался доказать, что он – взрослый, но сегодня ему было все равно. Он был просто счастлив! – Ага, я! И Саша! – Сэм не терял надежды на то, что Джон и Саша, его самые близкие и любимые люди, будут вместе. – А теперь пошли, посмотришь на Белоснежку. Ну и на дочь ее. Ее вроде Эмма зовут. ………………… Рядом с высоким, облаченным в доспехи Ланселотом женщины казались крохотными и хрупкими, точно фарфоровые статуэтки рядом с булыжником, но на этом сходство между матерью и дочерью заканчивалось. Едва ли вообще кто-то смог заподозрить столь близкое родство этих двух женщин, и дело было даже не во внешности. Белоснежка, – а это, конечно, была она, – вела себя мило и дружелюбно, много смеялась, и даже издалека был слышен ее высокий голос. А вот ее дочь… В интонации коротких фраз слышалась нескрываемая ирония, а вся стройная фигурка казалась средоточием напряженности. Это выражалось и в том, как она сидела, и в ее жестах, и в развороте узких плеч, и взгляде чуть исподлобья… Интересно, какого цвета ее глаза? Наверняка, голубые. Да, пожалуй, так оно и есть. Голубые, как у тех кукол в витринах магазинов. Светлые локоны и голубые глаза – типичная принцесса. Одежда, правда, совсем не в стиле принцессы – короткая кожаная куртка, темные обтягивающие штаны из неизвестного материала, на левом боку в ножнах приторочен меч… Хм, если добавить корсет и заменить эти штаны на кожаные, из нее получился бы неплохой пират… Мужчина поймал себя на том, что приподнимается на носочках, стремясь рассмотреть ее лицо. Красивая… – Симпатичная. Но Саша гораздо красивее, правда? – раздался шепот Сэма, сопровождаемый довольно чувствительным толчком локтем под ребра. Погруженный в свои мысли, мужчина рассеянно кивнул, и лишь после осознал суть вопроса. Ох, Сэм… Не сдержавшись, он взъерошил волосы подростка. – Показал? Молодец, а теперь пошли, у нас сегодня много работы. ………………… – Вы напугали меня. После долгого дремотного молчания акцент в его голосе был заметнее, чем обычно. Киллиан Джонс, известный в нескольких мирах под прозвищем Капитан Крюк, лениво приоткрыл глаза, снизу вверх глядя на стоящую перед ним женщину, чье платье было роскошным в своей простоте, а на стоимость украшений можно было купить целую деревню со всеми ее жителями. – Никогда бы не подумала, что отважного капитана так легко напугать. В голосе колдуньи звучала насмешка, но Киллиан лишь вновь прикрыл глаза и потянулся, подставляя лицо солнечным лучам. Эту укромную полянку он обнаружил совершенно случайно, и порой бывал здесь, отдыхая и душой, и телом. Все-таки играть роль недотепы-кузнеца круглыми сутками было несколько утомительно. Да и по своему крюку он скучал. Как-никак, почти сроднился с ним за столько лет. Мужчина легонько пошевелил левой рукой, чувствуя привычную тяжесть. Пустой чехол на культе, что приходилось носить все время в лагере, ощущался странно неполным. – Сколько еще это будет продолжаться? Кажется, изначально договаривались на пару недель, а я валяю дурака здесь больше месяца. – Терпение, друг мой. Терпение, – голос женщины был мягок и вкрадчив, он обволакивал душу, проникал в разум, точно тягучий сок ядовитого кустарника. – Обещаю, ожидание воздастся сторицей. Мы оба знаем, ради чего и ради кого это все затевалось. Думаю, тот, кто прожил больше сотни лет жаждой мести, потерпит еще жалкие несколько дней. Ветер взъерошил волосы, и Киллиан понял, что остался на поляне один. Колдунья была права. Он умел ждать. Но, черт возьми, хотелось покончить с этим раз и навсегда, и как можно скорее. ………………… Вот и заросли шиповника. Саша знала, что пока она не сделает еще два шага, ее не видно ни из-за дома, ни, тем более, из-за кузницы. И, видят боги, ей нужны были эти несколько секунд, чтобы взять себя в руки. Хотя с ним это не поможет. Никогда не помогает… Остановившись, она выдохнула, наклонилась, торопливо стряхивая с подола старенького платья сухие травинки, и, выпрямившись, пригладила волосы и поудобнее перехватила туесок, чувствуя, как сердце начинает биться чаще. Ну, вот и первый шаг… Не трусь! – Голубика уже поспела, мы сегодня весь день ее собирали, – весело объявила она. Конечно, он сидел на лавке возле своей хибары. Саша знала, что он любит проводить здесь время, когда становилось слишком темно для того, чтобы делать что-то в кузнице, но недостаточно темно, чтобы ложиться спать. Испытывая уже почти привычную взволнованную робость, Саша стремительно приближалась к мужчине, глядя сверху вниз, – на красивое лицо, подставленное лучам заходящего солнца, на грудь и покрывающие ее темные волосы, видневшиеся в расстегнутом вороте простой свободной рубахи, на расслабленно вытянутые длинные ноги… – Добрый вечер, Джон, – добавила она чуть тише. Мужчина торопливо поднялся: – Здравствуй. Короткое слово, мягкая улыбка, – но и этого ей достаточно, и внутри точно солнце сияет, согревая теплом до кончиков вдруг задрожавших пальцев. – Я и тебе принесла… вот… Саша протянула небольшой туесок, доверху наполненный крупными темными ягодами, надеясь лишь, что Джон не заметит ее дрожь. – Ты слишком добра ко мне. Спасибо. Он аккуратно взял туесок из ее рук, и от короткого прикосновения теплых пальцев к ее, озябшим от волнения, Саша тихонько выдохнула. – Мне не сложно сделать это для тебя, – девушка пожала плечами, надеясь, что ее голос звучит беззаботно. Джон коротко улыбнулся в ответ, в уголках его глаз появились морщинки, и от теплоты этого взгляда Саша вновь забыла обо всем. Ей казалось, она может вечность провести вот так, глядя на него, любуясь им… Вспомнилось вдруг, как Джон появился в лагере. По воле судьбы именно она в тот момент оказалась ближе всех к домику Ланселота, куда рыцарь принес потерявшего сознание незнакомца, и именно ей было поручено ухаживать за ним, пока он не придет в себя. При одном взгляде на него, такого обессиленного, изможденного, но все равно невыносимо красивого, она поняла, что ее жизнь уже не будет прежней. Смоченным в чистой воде кусочком ткани она увлажняла его сухие, потрескавшиеся губы, и сердце замирало в груди от возможности касаться его, от желания хоть немного уменьшить неизбежную боль. А когда он открыл свои невозможно прекрасные глаза, она осознала, что влюбилась окончательно и бесповоротно, что все, ради чего она жила, выживала, что смысл ее существования прямо перед ней, в этом мужчине. Саша не сразу поняла, что молчание затянулось, а она все так же продолжает смотреть на Джона. Понадеявшись, что жар ее покрасневшего лица не будет заметен в сгущающихся сумерках, девушка отвела взгляд, неловко теребя складку платья, как никогда жалея о том, какое оно старое и некрасивое. Надо было разрушить эту неловкую тишину, но от волнения пересохло во рту, а мысли метались во вмиг опустевшем разуме, точно сотни вспугнутых яркокрылых бабочек. – Здесь слишком много для одного. Надо оставить Сэму. Ему понравится. Саша вновь вскинула голову, с молчаливым обожанием глядя на мужчину. Рано оставшись без родителей, она привыкла сама заботиться о себе и о брате и получать ответную заботу только от него. Чувство, что кто-то внимателен к ним, кто-то сильный, добрый, красивый, вновь отозвалось теплом в груди. – Я… я собрала ему ягоды… отдельно… – призналась она, запинаясь. Джон кивнул. – Хорошо. Его глаза казались синими-синими, яркими и глубокими, как небо перед рассветом, а изогнувшиеся в легком намеке на улыбку губы манили, и прежде, чем успела подумать, Саша подалась вперед и прижалась губами к этим губам. Сердце билось в груди быстро-быстро, а его губы были как теплое ягодное вино, но пьянили гораздо сильнее. Джон отстранился. Чуть хмурящийся, напряженный, до странного чужой, мужчина вглядывался в ее лицо, будто увидев впервые, и Саша зажмурилась, пытаясь остановить подступающие слезы. Он отверг ее… Не помогло. Упрямая слезинка скатилась по щеке, и сладость недавнего поцелуя сменилась солоноватой горечью на губах. – Саша. Звучание ее имени из его уст отозвалось болью в сердце, а твердость голоса заставила задрожать, словно весь холод мира разом окутал ее, и сжаться, обхватывая себя руками. – Мне казалось, я достаточно ясно дал понять, что мне не нужны отношения. Еще одна слезинка оставила на щеке прохладную влажную дорожку. Горло сдавливали эмоции, ее шепот был едва слышен: – Я люблю тебя… – Это не моя забота. Ты надумала себе то, чего нет и не может быть. Саша обхватила себя руками еще крепче, будто боясь рассыпаться на осколки, сжала руки в кулаки, чувствуя, что еще немного, и она разревется совершенно по-детски, не выдержав собственной обиды и непривычно резкой, жесткой интонации его голоса. Затих звук удаляющихся шагов, и Саша поняла, что осталась одна. Когда она открыла глаза, в глубоком синем небе горели яркие брызги звезд, а на лавке стоял туесок с нетронутыми ягодами. ………………… Осветив лес последним своим лучом, солнце окончательно скрылось, и тотчас стало темно, будто ночь набросила на мир плотное покрывало, усеянное прорехами-звездами. Ночной лес жил своей жизнью. Высоко-высоко, в густых кронах вековых деревьев гулял ветер, отчего листья безостановочно шелестели, будто шептали на неведомом языке, но внизу, у земли, воздух был почти недвижим. Стрекотали сверчки, в кустах тренькала, распеваясь, ночная птаха, на миг сверкнули жутковато-потусторонним отблеском зрачки какого-то мелкого хищника. Едва не задев Киллиана крылом, бесшумно снизилась и тут же взмыла в воздух сова, и лишь короткий писк угодившего в когти грызуна указал на то, что охота оказалась удачной. Несмотря на то, что раздражение все еще кипело в Киллиане, заставляя стискивать челюсти до вздувшихся желваков, ноги по давней, выработавшейся еще с Нетландии, привычке несли его почти бесшумно, а взгляд скользил по земле, отыскивая в неровной густоте теней безопасный путь. Прямая спина, разворот плеч, легкий шаг… Ни следа от трусоватого, вечно сжавшегося кузнеца Джона. Киллиан стал собой – шанс, так редко выпадающий ему в последнее время. Что за чертова роскошь – быть собой? От этой мысли он едва не расхохотался вслух, на миг сбиваясь шагом. Нервы. Напряжение, накапливающееся где-то там внутри, разрывало его, словно демоны скребли грудь острыми лезвиями когтей, кромсая на части. Сейчас Киллиану хотелось тишины, тишины и одиночества, но гул собственных мыслей оглушал его. Ему нужна была вода. Не для того, чтобы пить, нет, сейчас он не испытывал жажды. Ему необходимо было до боли, до дрожи оказаться рядом с открытой водой, услышать привычный шум и плеск волн, увидеть, как морщится от ветра водная гладь, как в ряби отражаются звезды и лунная дорожка. Долгие годы свист ветра в корабельных снастях был его колыбельной, долгие годы, не в силах заснуть ночами, он вставал к штурвалу и смотрел вдаль, и его дыхание выравнивалось в такт сонному шелесту моря, а внутренние демоны замолкали, убаюканные звуком, с которым волны терлись о борта верного «Роджера». На долю секунды захотелось сделать что-то глупое, безрассудное – заорать, выматериться, садануть по ближайшему дереву, сдирая кору и собственную кожу, да так, чтобы брызнула кровь… Но орать в темноте и вызывать переполох дозорных было неразумно, сбивать кулак и ранить руку было попросту глупо, а крюк был надежно спрятан в укромном месте, – тряпичный чехол на культе казался непривычно, неправильно легким. Он ненавидел это все. Вообще все. Заключая сделку с Корой и разрабатывая план, он не ожидал, что это займет так много времени, и теперь чувствовал, что застрял в этой глуши, словно корабль посреди морей в полный штиль. И точно так же, как в штиль не хватает ветра, чтобы наполнить паруса, ему не хватало воздуха, он задыхался, как задыхаются порой от ужаса запертые в слишком тесном помещении люди. Его душило это проклятое место, душил образ недотепы Джона, который ему день за днем приходилось отыгрывать, и до зубовного скрежета душили окружающие люди с их искренней до приторности приветливостью и неистребимым желанием помочь, поддержать, ободрить… Так почему же, дьявол их побери, почему именно эти люди так его раздражали? Вокруг него всегда кто-то был, всегда рядом была его команда, готовая пойти за своим прославленным капитаном хоть в воду, хоть в огонь, хоть на проклятый остров с безумным вечным подростком и целой сворой диких потерянных мальчишек. Но даже на своем корабле Киллиану было во сто крат проще остаться в так необходимом ему одиночестве, чем сделать это на большой территории лагеря спасшихся от заклятья. И если постоянное присутствие и помощь Сэма пришлась даже кстати – парнишке было едва ли не в радость выполнять всю грязную работу, – то Саша определенно становилась проблемой. Киллиан не был слепым, ему просто не нужно было это все. Ее чувства. Ее гребаная привязанность к нему, по-детски наивная влюбленность, что была заметна в каждом взгляде, украдкой брошенном на него, в каждом движении, направленном к нему, в каждой фразе, обращенной к нему. Только вот она влюбилась не в него, а в вымышленный образ мужчины – красивого и несчастного кузнеца, на чью долю выпало много испытаний. Покажи он ей истинного себя, какова была бы ее реакция? Киллиан снова невольно сжал челюсти. Злость, такая чистая, обжигающе ледяная, струилась по венам, точно яд разъедая его изнутри. Сколько их было таких? Тех, кого притягивала его смазливая физиономия, тех, кого устраивала игра, которую он вел, и в которую они охотно включались. Женщинам было достаточно его красивого лица, синих глаз и обольстительной улыбки, а ему – их тел, согревающих его простыни на час-другой. Их всех это устраивало. Киллиан не искал любви или обязательств. Чисто техника, хороший секс, безо всяких там чувств. Любой из женщин он платил деньги, а взамен получал яркий, сильный оргазм, от которого на несколько секунд голова становилась блаженно пустой, свободной от терзающих его мыслей. Быть может, в другой ситуации он бы и отвлекся на симпатичное лицо, но сейчас слишком многое на кону, да и невинная девочка – это совсем не опытная барменша или шлюха из портовой таверны, которая не будет ждать от мужчины сантиментов. Киллиану не надо было привлекать излишнее внимание ради пары часов удовольствия. Не в этот раз. Ему и так повезло в том, как неожиданно легко оказалось убедить Мулан, что он не заинтересован в отношениях с кем-либо из местных женщин. Чуть-чуть правды, всего лишь малая толика – и грозная воительница покорно отступила, поверив, но рыжая девчонка упрямо не понимала намеков. Или, может, просто не хотела принимать очевидное? Неважно. Оставалось надеяться, что после сегодняшнего разговора и его отрезвляющей отповеди Саша, наконец, оставит его в покое. Вспомнилось некстати ее мокрое от слез лицо… – К черту все! Сейчас Киллиан не мог себе позволить вспомнить, что такое чувствовать. Цель, к которой он шел десятки лет, вдруг оказалась ближе, чем когда-либо прежде, и он вполне мог удержать эмоции в узде, а член в штанах на нужное время для того, чтобы добиться мести. Даже в темноте Киллиана вело его безошибочное чутье. В просвете между деревьями мелькнул и пропал серебристый отблеск воды. Еще немного… От напряжения подрагивали мышцы, в груди было тесно, словно что-то не давало ему вдохнуть полной грудью. Киллиан уже и не помнил, когда мог нормально дышать. Словно с того самого мига, когда когти врага сжали сердце любимой, растирая его в пыль, грудь как железным обручем стянули. Он уже почти свыкся жить с этим. Как свыкся с крюком на месте отсутствующей левой кисти и с жаждой отомстить Крокодилу, заполнившей все уголки опустошенного сердца. Еще пара шагов… Стоило выйти из-за деревьев, как ветер ощутимо толкнул в грудь, проник под одежду, выстужая остатки тепла, растрепал волосы, отросшие чуть сильнее, чем обычно. Неполный диск Луны и звездное небо с яркой дорожкой Млечного Пути дрожали в отражении водной глади. Волны одна за одной накатывали на берег, ластясь и гладко потираясь о его сапоги, и отступали, давая место следующей. Киллиан закрыл глаза. Демоны внутри успокаивались, замолкали, и лишь тихо-тихо, почти неслышимо за плеском воды, в памяти звучали последние слова Милы. «Я люблю тебя!»... Как сильно он хотел бы успеть сказать то же в ответ… Не вышло, он был слишком ошеломлен и растерян. Как часто за эти столетия он хотел хоть на минуту поймать взглядом ее упрямые серые глаза, запустить пальцы в тяжелые каштановые волосы, вдохнуть их знакомый горьковатый запах, ощутить ее тепло, ее близость… Никогда, никогда после он не пытался подменить память о ней чужими объятиями. Никогда на месте других женщин Киллиан не представлял Милу. Никогда. Для него это было бы предательством по отношению к ней. К памяти о ней. О их любви. О том, что ее отняли у него, так жестоко, так несправедливо. Отняли всего лишь за то, что после долгих лет несчастливого брака она захотела быть свободной. Быть любимой. Так незаслуженно. Так рано… Киллиан зажмурился, но отнюдь не от холода очередного порыва ветра. Медленно, точно во сне, поднял и прижал к груди руку, так, что пронзенное кинжалом алое сердце татуировки оказалось напротив его собственного, бьющегося медленно, будто бы нехотя. – Скоро, любовь моя, скоро… ………………… – Отлично. Ты сможешь увидеться с дочерью, а я – спустить шкуру с Крокодила. При одном только упоминании прозвища заклятого врага в груди поднялось темное, гневное, будто дикий зверь вздыбил шерсть и напрягся, готовясь к броску. Киллиан усмирил его усилием воли – привычно, как делал тысячи раз. Тонкая, раздражающе понимающая насмешка притаилась в уголке губ Коры, и Киллиан медленно выдохнул. Терпение. Глупо разрушить спешкой все то, к чему он шел десятки лет. Увидев, что мужчина вполне справился с эмоциями и готов слушать, Кора неторопливо и обстоятельно изложила свой план. Волшебный шкаф уничтожен, но от волшебства так просто не избавиться, – в древесной золе осталось достаточно магии, чтобы открыть портал. Только вот для того, чтобы портал привел их в нужное место, необходим волшебный компас, спрятанный где-то у великанов. Киллиану предстояло втереться в доверие женщинам, в этот момент возвращающимся в лагерь, добыть компас, и заодно побольше узнать о городе со странным названием Сторибрук, дабы избежать сюрпризов в будущем. Достав из складок плаща два браслета, один из которых, вспыхнувший коротким золотистым сиянием, сразу же надели на запястье Киллиана, Кора объяснила, как найти бобовый стебель, по которому предстояло забраться в логово великанов. Киллиан кивнул, запоминая. План Коры был простой, но от того не менее действенный. По своему опыту мужчина знал, что как раз сложные, многоходовые планы часто проваливаются, в то время как срабатывают простые, в стиле «пришел, увидел, победил». Повисло молчание. Кора, чуть щурясь, смотрела на виднеющийся вдали клочок суши, ставший убежищем для беженцев, и отчего-то Киллиану очень не нравился этот внимательный, спокойный взгляд. Все это время он гадал, зачем Кора назначила ему встречу здесь, в нескольких милях от острова… Теперь понял. – Что вы хотите сделать? Его голос звучал почти равнодушно. Почти. – Ничего особенного, – колдунья улыбнулась, но улыбка не коснулась ее глаз, в глубине которых таилось что-то ледяное, страшное. – Всего лишь то, что считаю нужным. Я не люблю сюрпризы. Нам необходимо, чтобы наши милые дамы наверняка взяли тебя в свою команду. Придется позаботиться об этом. Склонив голову в насмешливом подобии поклона, колдунья исчезла в клубах дыма. Налетевший порыв ветра взъерошил волосы, больно ужалил кожу песчаной пылью. Киллиан прикрыл глаза, чувствуя, как кровь стучит в висках, заглушая шум прибоя. ………………… Киллиан не слышал, о чем говорят Эмма и Мулан, но догадаться несложно. Они подозревают его. Конечно, они подозревают. Будь он сам на их месте, он бы тоже подозревал. И даже, пожалуй, собственноручно прирезал бы такого «выжившего»… на всякий случай. Но они же «герои», так что его жизни ничего не угрожает. Осталось только втереться к ним в доверие, добраться до компаса… Киллиан скользнул взглядом по земле… по телам, устилающим землю. Фрэнк. Том. Эмили. Джеймс. Зои. Ему было не привыкать к трупам, в конце концов, он был пиратом, а не священнослужителем, побывал в сотне сражений, и все же… Мейсон. Лиза. Бетти. Ава. Чарли. В ушах все еще звучал голос Коры – жесткий, звенящий сталью. «Не надо сантиментов, Капитан. Мне нужны гарантии того, что женщины возьмут тебя с собой». Джесс. Пол. Софи. Чарли-младший. Ева. Что он мог сказать той, что прервала десятки невинных жизней вот так просто, будто наступив на прогулке на вереницу муравьев? Киллиан знал, что за всю свою долгую жизнь совершил много того, чем не мог гордиться, но подобный размах отчаянно напомнил ему мерзкого Крокодила… «Что сделано, то сделано. К чему теперь разговоры об этом?». Уилл. Миа. Бен. Макс. Лукас. Игнорируя ледяной взгляд Коры, он тогда надел бесформенные лохмотья прямо поверх своей одежды, а после лег на землю, чувствуя, как тела, еще сохранившие обманчивое тепло, опускаются на него сверху, подчиняясь магии колдуньи. Грейс. Дилан. Лили. Кейт. Шон. Конечно, прикончил этих людей не он лично, но еще в самом начале, принимая предложение Коры о взаимовыгодной сделке, он понимал, что той нужен лишь хитрый и безжалостный убийца, «Гроза семи морей»… Рози. Майкл. Джеф. Элла. Райли. Отступать нельзя. Впервые за много лет появился шанс встретиться с врагом и отомстить за смерть той, что любил… Жертвы не должны были стать напрасными. Сэм. Саша. Киллиан помнил, как Сэм забежал к нему утром, чтобы сказать, что они с сестрой собрались на берег, чтобы набрать плавника. Потому что они знали, что ему нравится, как горит древесина, пропитанная морской солью. Ничтожно малый шанс, что их глупая привязанность к нему могла спасти их жизни. – Держите. На столешницу перед ним опустился стакан, – слишком резкое, слишком энергичное движение для молодой женщины. Эмма, конечно же. Подошедшая следом Мулан наполнила его стакан водой из фляги, налила немного в щербатый стакан стоящей напротив Авроры. Отыгрывая роль, Киллиан улыбнулся – робко и немного виновато. Все. Прекрати. Капитан Крюк не распускает соплей из-за каких-то селян… Но отчего-то все равно сердце неприятно сдавило. – Не знаю, как вас благодарить. В кои-то веки судьба ко мне благосклонна. Вновь опустив взгляд, Киллиан сделал глоток, стараясь избавиться от горечи во рту. В многочисленных слоях одежды было жарко. Хотелось в море, и чтобы вокруг только вода и Веселый Роджер, чтобы ветер трепал волосы, холодные соленые брызги обжигали кожу, а в душе – умиротворение совершенной мести. А может, как только умрет Крокодил, не станет и самого капитана Джонса… Киллиан был готов к этому. Вот бы только поскорее добраться до Сторибрука и вогнать кинжал под ребра дьяволу… Не давая опомниться, Эмма чуть нависла над ним, упираясь ладонями в край столешницы. – Остров усыпан трупами. Вы уцелели. Как так получилось? Киллиан поднял голову, встречаясь, наконец, с Эммой взглядом. Хм. ………………… Зеленые. Ее глаза были зеленые…