***
— Просто считаю её плохим человеком, — переслушивая собственное голосовое сообщение, прокручивает в голове фразу по нескольку раз, уверяя прежде всего себя, что оно стоило того. Но, будь он откровенен по-настоящему, должен был добавить, как зол. Раздражение — яркая эмоция, самая искренняя за последнее время. Раздражение перекрывает грусть, разочарование и обиды, в каком-то плане окрыляет и дарит свободу. Раздражение, сотканное из импульсов и боли, — многогранно, так обширно, что может вобрать в себя все чувства. И Даня понимает, что потихоньку отдается в его власть, но сопротивляться вовсе не нужно, ненавидеть свою ненависть — ни к чему. — Я сделал все правильно, я разъяснил ситуацию, — повторяет себе под нос. Должно стать легче, однако груз не падает с плеч, свербящая тревога мертвой хваткой держится, не отпускает. Это злит, но он надеется, что все временно: так же временно, как эти конфликты — отговорить себя верить в последнее оказывается не такой простой задачей.***
Время изменчиво: иногда летит сломя голову, а иногда тянется, как старая жвачка, но периодами время останавливаться, забрасывает в воспоминания, учтиво оставляя тет-а-тет с ностальгией. В такие моменты приходится вспоминать, что «юный музыкант, завсегдатай бара 1703 и обладатель легендарного инстаграма» — на такой уж и молодой. Даня немного забылся, немного потерялся и самую малость разбился за последние пять лет. Ненароком заходя на Ютуб, в попытке отвлечься, листает ленту: разношёрстные ролики не привлекают внимание, следом идут старые, даже просмотренные видео. И вот, площадка окончательно сходит с ума, подкидывая «даниззка х рустя…» и он с усмешкой открывает его — дизлайк уже поставлен. Под драматичную песню Крида весь видеоряд кажется действительно умилительным. У всех улыбки на лицах, радость в горящих глазах — беззаботные дни в окружении близких. «Тогда ещё Руслан был с Настей, и я…маленьким слепым» — вспоминая прошлое, огорчение постепенно заволакивает в свои объятия. Кашин прячет голову в пуховых подушках и укутывается в одеяло, отбрасывает телефон подальше, но не выключает. Желая оказаться в прошлом: на сцене ВКфеста, в Беларуси у магазинчика страховой компании, на съёмках клипа в сырую погоду, ее квартире — где угодно, но не в пустой постели. Воспоминания морочат голову, истощают здравые мысли, заполняют пустоту души.***
Живот скрутило от нервов, сердце в страхе сделало кульбит, кончики пальцев покалывало предвкушение. Долгожданный и ненавистный миг наступил внезапно: он написал первый, в стельку пьяный и инициативный — предложил совместный стрим в знак примирения — ехидный инфлюэнсер. Лиза не сменила номер, ответила. Ее реакция обрадовала, однако на утро всё изменилось — покрасневшие уши и неконтролируемый поток матов говорил за него. В планах было отдохнуть на выходных, посидеть за барной стойкой и опрокинуть пару-тройку коктейлей. Как он вообще написал — загадка, потому что телефон остался в машине. Помимо прочего, поражало ее спокойствие: без возмущения и обид, но с явной ироничной подоплекой. Он не знает, с каких пор***
— Прости, мне уже пора, — вскакивая с кресла, спешит забрать телефон с зарядки и скрыться в прихожей. — Давай поговорим позже? Мне…я задержалась. Кашин только успел отключить компьютер и расстерялся, не зная, как реагировать. «Было бы неправильно задерживать, но я же обещал все объяснить?». Подойдя к двери, наблюдает, как она в спешке затягивает шнурки на ботинках. — Я с тобой, — выпалил он не подумав, но вскоре принялся натягивать пуховик. — Прогуляюсь заодно, — бросает вскользь, пытаясь погасить удивление. — Как скажешь… — Лиза ненадолго остановилась, а после подала лопатку, наблюдая, как он пыхтит над обувью в дутой куртке. Они выходят из подъезда молча: февральские тучи сорят большими снежинками, холодный ветер бьёт в лицо, щеки чуть покалывает. Свежий лёд не успели присыпать песком, потому приходится идти медленно, неспеша, растягивая минуты общего одиночества. Даня прячет руки в карманы и думает о том, как странно чувствовать отдаленность, находясь в полуметре друг от друга. На самом деле, эти мысли посещали голову ещё несколько лет назад, когда он оборвал все связи. Тогда все казалось иначе: только она была виновна, только она отдалилась, только с ее стороны не было взаимности. Теперь все обоюдно. Он молчит, но хочет сказать, отворачивается, хотя желает быть ближе — поражается сам себе. — Тогда я чувствовал то же самое, — говорит, как ни в чем не бывало. — Ну, знаешь, это странное одиночество в твоём присутствии. Как будто ты не поймёшь, если я скажу что-то. Хотя это не так. Она убирает волосы с лица и не отвечает, ждёт продолжения и пинает носком сугроб. Они идут в направлении парка, хотя ей в противоположную сторону и стоит поспешить, заходящее солнце маняще тянет за собой. На этот раз не станет сопротивляться, в последний раз. — Ты всегда молчишь, когда думаешь, что я говорю о серьёзном. Никогда не ошибалась с этим, — тонкие губы искривились в усмешке. — Я всегда мог выговориться, но никогда не понимал, что ты думаешь на этот счёт. На мой счёт. В ответ снова молчание, но куртки шуршат от прикосновения, значит, его слышат — Лиза всегда жмется поближе, когда переживает и никогда не признает этого. — Тогда мне нужны были слова, поддержка, — бросает взгляд вдаль, за удаляющимися немногочисленными прохожими. — Прости за «плохого человека», мы просто разные…стоило принять это как данность. Данила замолкает, смотрит под ноги, делая глубокий вдох: сердце ноет от тоски, а воздух до того холодный, что в груди мороз расходится. По-непривычному холодно в её присутствии — стоит отметить, раньше такого не было. Холодно, даже если спрятать замёрзший нос в горловину куртки. — Ты не оделся толком, замёрзнешь, — тихо твердит Лиза, он узнает этот тон, так она говорит, когда расстроена или собирается отчитать его. — Наклонись, — мягко тянет за рукав и снимает с себя шарф. Кашин выполняет просьбу не задумываясь и недоумевает, когда вокруг горла обвивается шерстяная ткань — пахнет корицей и свежестью — согретая человеческим теплом. Ее горячие пальцы попрявляют все так, что бы было удобно, не задувало — у него же слабое горло! — и касаются мёрзлых щёк. Теперь слабый румянец переходит на уши и, кажется, ледяное сердце обдает жаром, да так, что мурашки по коже бегут. «Лизонька», как он называл ее в такие моменты лишь у себя в голове, что б никто не узнал, улыбалась самой теплой улыбкой, словно предназначенная только ему. — Но ты прав, мы раз… Она не успевает закончить фразу, когда сухие губы касаются её: резко, пламенно и одновременно нежно. А шершавые руки аккуратно поднимают подбородок, заставляя посмотреть в глаза: голубые, наполненные необяснимым порывом чувств — достаточно родные, что бы захотелось раствориться в их бушующих водах. Даня видит, как снег замедлил свое падение и осел на ее черных ресницах, он боится увидеть в зелёных омутах отторжение, но все равно не может оторваться. Тянется ближе и топчет страх в горячих поцелуях, не позволяя трепещущему сердцу вырваться из-под ребер. Все подождёт, время затоптать любовь ещё найдется. Лиза хочет сморгнуть собственное навождение, приятное и волнительное, но руки отчего-то цепляются за воротник, притягивая только ближе. И он отстраняется всего на пару сантиметров, делая рваный вдох — знает, что она просто поддаётся его рвению, как всегда. В уголках глаз скапливаются слезы и тут же исчезают, стоит ему опомниться. Они служат доказательством, что этот поцелуй — нечто большее, чем просто способ согреться; больше, чем попытка остановить время; большее, чем он может описать словами. Ее ладони снова на лице, теперь тоскливо поглаживают и убирают рыжие прядки. — Даня, ничего не изменить. Сладкий голос шепчет горькую правду и на пухлых губах вновь расцветает улыбка: менее радостная, чем прежде. Она обнимает его крепко, сжимая пуховик на спине и старается услышать размеренное сердцебиение — как делала раньше, перед долгой разлукой, в поисках утешения. Сегодня все иначе: его сердце не находит места в грудной клетке, мечется и скачет, а ткань не позволит этого узнать. Дане остаётся только выдыхать пар вместе с запахом ее духов, гладить по русым волосам и тихо соглашаться. Бродячему коту неподобает привязываться, какими хорошими не были бы руки. Пришло время смириться. — Я и не пытался.