Cynefin

Юта не мог уснуть уже который час, ворочаясь в кровати. Спать хотелось безумно, и сон уже манил, звал в свои объятия, но мысли, осточертело крутящиеся в голове, отгоняли его прочь. И Юта продолжал маяться. То ли чувство вины сгрызало его по ночам, когда Оккоцу вспоминал все то время, что он провел с Рикой, то ли боль и чувство покинутости после окончательного прощания с ней же терзало душу, то ли тоска по Рике мешала спать по ночам. Возможно, виной всему были угрызения совести, ведь, поклявшись навечно остаться с Рикой, он полюбил другую. Что вообще можно было назвать настоящей любовью? «Платон писал о нескольких видах любви», — это поведал Годжо-сенсей, когда Юта, находящийся почти в отчаянии из-за мук совести, пришел к нему на личный разговор. Как ответственный и просто беспокоящийся о своих учениках учитель, Сатору подкинул Оккоцу несколько книг по этой теме, посоветовав разобраться в вопросе поскорее, а не тянуть кота за хвост. Юта покивал на его слова, после чего закрылся у себя в комнате, принимаясь копаться в старых книгах и заодно в своей бедной голове. Юта терялся, пытаясь соотнести свои чувства с идейным достоянием человечества. Мысли ужасно сильно путались, а мнение с каждым доводом разума менялось кардинальным образом в абсолютно противоположную сторону. Прийти к компромиссу со своим внутренним «я» — с самим собой — казалось непосильной задачей. Филия являла собой бескорыстную любовь, полное принятие любимого, уважение и понимание. Этим словом можно было описать любовь к родителям, детям, к лучшим друзьям. Платон считал, что это единственный вид любви, который является истинной любовью. Это любовь ради любви. Это описание чем-то напоминало ему Рику. И в своем представлении бескорыстной, истиной любви являло то, что в свое время Годжо-сенсей называл самым страшным проклятием из всех. Филия — чистая любовь. Любовь между Оккоцу и Рикой тоже чистая. Не жертвенная, как Агапе, и, в отличии от той же самой Агапе, в ответ требует взаимности. Но они с Рикой итак готовы любить друг друга в ответ, готовы принять любимого таким, какой он есть, без всяких приукрашиваний и переделок под себя. Им, естественно, помимо этой самой любви, друг от друга больше ничего и не нужно — да и смотрят ли с такой стороны на свою вторую половинку дети? О каком светлом и счастливом будущем будешь задумываться, когда тебе всего десять лет, впереди еще много беззаботных дней и еще столько же, чтобы насладиться ими? Филия основывается на взаимном уважении и понимании. Уважать человека, кажется, намного проще, чем понять его. С первым ни у Рики, ни у Юты не было никаких проблем, но взаимопонимание пришло только спустя долгое-долгое время, примерно тогда, когда все окончательно разрушилось, и еще потом, немного позднее. Как часто это бывает, достучаться умным мыслям до девочек получалось раньше, чем до мальчиков. И Рика поняла все: предреченный конец их чувствам, который однажды все равно бы настал, и начавшие зарождаться в душе Юты новые чувства, отличающиеся по своей природе от их любви — намного раньше, чем сам Оккоцу. Юта разорвал все нити, что оплетали его и Рику, а Рика предпочла уйти, чтобы дать зацвести новой любви, потому что, останься она рядом с Оккоцу, он бы так и не решился на это. Хотя она могла остаться с ним, но стоило ли ей мешать? Да и кто вообще сказал, что они были предначертаны друг для друга? Разве ее смерть не была прямым подтверждением того, что им не суждено быть вместе? А те шесть лет, что подарил Рике Юта, правда были хорошими. Филия, в конце концов, ни что иное, как любовь-дружба. Собственно, именно эта дружба и была между Ютой и Рикой. Высокое чувство, отношения, находящееся над бренным бытием человека, возвышенное чувство. Чувство, которое не совсем подходило под понятие «любовь». И, вероятно, долго продолжаться не смогло бы и однажды просто бы угасло, как пламя свечи — тихо и совсем незаметно. Любовь-сторге представляла собой любовь, похожую на родительскую нежность, понимание, в чем-то была схожа с любовью-опекой, покровительством, мирной и такой чарующей привязанностью. Описывалось, что она развивается постепенно — не как удар стрелы, а как медленное расцветание бутона, прорастание корней и уход их в глубину. Сторге выражает собой прочный и устойчивый тип любви, который способен выдержать любые испытания и, кажется, сможет перенести даже долгую разлуку. Кажется, самым первым изменения — едва заметные — в отношениях Юты и Маки увидел Панда. Потом что-то смогла рассмотреть Рика и попыталась высказать свое недовольство, но разве мог Оккоцу обращать внимание на такие мелочи в разгар боя? А потом он и сам догадался, что с его сердцем было что-то не так. Когда вообще эти чувства, порой с щемящей болью сжимающие его сердце, успели появиться? Маки была сложной достаточно, чтобы подступиться к ней Оккоцу первые дни, недели, месяцы никак не мог. Немного приблизиться получилось только с подачи Годжо-сенсея, поставившего перед Ютой определенную задачу и бросившему ему в руки катану. Маки сначала нехотя тренировала его, но со временем то ли Оккоцу стал лучше фехтовать, то ли просто они пробыли вместе достаточно долго, но Зенин несколько оттаяла. Узнать — и впоследствии понять — Маки получше представилось спустя долгие месяцы совместной учебы и тренировок. В тот злополучный день двадцать четвертого декабря, когда колледж полностью опустел, Маки решила рассказать ему о своем прошлом, о котором наверняка знало все ее окружение и даже больше — не знал этого только Юта. Но теперь ее поведение, каждая черта ее характера и даже образ мышления — все встало на свои места и заиграло новыми красками. Это не Маки была сложной, сложной была ее жизнь, и поэтому она так очерствела. Сам Оккоцу вряд ли бы выдержал подобное, и потому не мог не восхититься силой ее духа. Юта еще долго будет над этим задумываться, но так никогда и не поймет — не узнает — о том, что тогда смог задеть тонкую струну души однокурсницы, о которой даже она не догадывалась. Ею восторгались, ею восхищались, ее ставили в пример, на нее хотели быть похожим. В ее клане — в ее семье — она считалась позорной ошибкой, и такой контраст вызывал противоречивые чувства, но в основном положительные — те, которые Маки не хотела испытывать. И та самая восхитительная, сильная Маки немногим позже лежала на холодной земле, вся израненная и поверженная — в первый раз, почти испепеленная вместе со своими целями и убеждениями — во второй. И Юта каждый раз не успевал оказаться рядом, чтобы помочь ей, чтобы помочь хоть кому-то. Ее руки, ее лицо, ее спина — все было покрыто страшными-страшными ожогами. Оккоцу, увидев ее первый раз без сознания у Секо, готов был проклинать все, что попадалось ему на пути. Но на нем все еще висело обязательство перед Годжо-сенсеем, и пришлось взять себя в руки. Годжо больше не мог защищать своих учеников. Теперь Оккоцу должен был защитить всех тех, кто был дорог ему и людям, которыми дорожил он сам. Маки плевать хотела на свою нынешнюю внешность — невелика потеря. Ожоги заживут, рубцы и шрамы останутся как напоминание о прежней слабости. Она столько раз падала, столько раз спотыкалась, после чего поднималась и становилась сильнее, чем прежде, но каждый раз сталкивалась с тем, что не могла осилить. Гордость и уверенность в себе увядали, но показать и эту свою слабость она не хотела. У нее еще осталась цель, Маки еще нужна была своим друзьям — не семье, но к черту вообще клан Зенин — и она не желала подводить их. А потом несчастья посыпались на нее одно за другим. Впрочем, началось это, вероятно, уже давно, возможно, с самого рождения. Но смерть Май была, несомненно, самой большой из всех. Остальные Маки могла пережить с гордо поднятой головой, игнорируя последствия и стремясь вперед к намеченной цели, сейчас же у нее не осталось цели, а игнорировать последствия она не могла. Сердце не выдерживало той боли, которую ей преподнесла реальность, и Маки просто закрыла его, спрятала все те чувства, разрывавшие ее естество. Она впервые осознала, как это страшно — остаться совершенно одной, без семьи за спиной. Если бы она стала сильнее раньше; если бы она послушалась Май; если бы клан Зенин сгинул в Ад прежде. Она могла столько всего сделать, чтобы избежать трагедии, но не сделала ровным счетом ничего. Эгоистка. Лгунья. Немощная дура. Зато осталась при своем мнении. Не возненавидела себя, оставшись в клане и терпя издевательства. Разве теперь все это имело хоть какое-нибудь значение? И у нее даже не было времени, чтобы оплакать смерть Май. Да и не смогла бы она сделать это по-человечески, наверно. Юта видел, что с Маки что-то не так; он даже знал, что произошло и почему. Но разве он мог что-то поделать с этим? Ему едва удавалось вывести ее на короткий разговор пару раз в день. После освобождения Годжо-сенсея казалось, что все наладилось: они даже вернулись в колледж и продолжили свое обучение. Маки тоже казалась привычной, той же самой, что прежде, но даже первогодки — что уж говорить о второгодках — замечали в ее поведении некоторые странности. Зенин стала молчаливой, почти апатичной, часто уходила в свои мысли и нередко избегала остальных, в одиночестве отсиживаясь в комнате. — Что такое с Маки-семпай? — как-то спросил Итадори, когда они остались в общей комнате без Маки. Юта даже замер, не решаясь что-то ответить. Он сам даже не знал — не был уверен, — что можно сказать по этому поводу. — Ты дурак или прикидываешься? — в ответ поинтересовалась Нобара, недовольно сверкая глазами. — У нее погибла сестра. Конечно, ей тяжело. — Я это знаю. — отмахнулся Юдзи. — Просто Маки-семпай сама на себя не похожа. Может, стоит ей как-то помочь или что-то сделать? — Просто дай ей немного времени. — ответил Панда, пока Кугисаки строила угрожающее выражение лица. Мегуми следил за разговором, но не вмешивался. Возможно, они втроем уже обсуждали этот вопрос, и Фушигуро даже подал какую-то идею, но авторитет среди первогодок у него небольшой, и к его словам решили не прислушиваться. — Скоро она станет прежней. Юта вслушивался в слова Панды и серьезно обдумывал их. Возможно, он был прав. Оккоцу был уверен, что со смертью Май мир Маки разбился на тысячу осколков, и теперь Зенин предстояло заново его сложить, уже без многих частей, добавить новые элементы и продолжить свой жизненный путь. Потому что Маки по-другому не умела. Потому что от нее все только этого и ждали. Но, похоже, они все ошиблись. Юта это понял, когда спустя пару дней глубокой ночью заметил пронесшуюся мимо него Зенин, стремительно скрывающуюся в своей комнате. Оккоцу долго решался, пойти ли за ней и удостовериться, в порядке ли она, но тишина из ее комнате почему-то настораживала. — Маки. — тихо позвал Юта. Он не стучался в дверь, лишь приоткрыл ее так, чтобы увидеть происходящее внутри. Если Зенин уже легла спать, то он немедленно оставит ее и не будет больше мешать. — Не подходи. — хрипло одернула его Маки, стоя к нему спиной и руками опираясь на письменный стол. Юта растерянно моргнул, постарался вглядеться в ее фигуру, но ночь хорошо все скрывала. Оккоцу едва различал ее силуэт. Юта молча продолжил стоять на пороге комнаты, не решаясь ни выйти, ни войти. Маки стояла неподвижно, но в какой-то момент резко подняла руку и словно смахнула что-то с щек. Неужели Маки… плакала? — Маки? — обеспокоенно прошептал Юта, но Зенин на этот раз ничего не сказала. Оккоцу на секунду замешкался, но плотно прикрыл дверь и сделал несколько осторожных шагов вглубь комнаты. Если она прогонит его, он не сможет помочь; хотя он итак не сможет ей ничем помочь. Маки продолжала хранить молчание. Оккоцу подошел еще на несколько шагов к ней, и Зенин теперь с легкость могла дотянуться до него. Юта не знал, что стоит сказать ей, и продолжал молча всматриваться в темноту. Плечи Маки были напряжены, лицо было скрыто за отросшими волосами, и Оккоцу не знал, что происходит. Не знал, пока Маки не не сдержалась и тихо не всхлипнула. Юта осторожно положил ей на плечо свою руку и немного потянул на себя, заставляя Зенин повернуться к нему лицом. Маки не стала сопротивляться — раньше попыталась бы наверняка — и повернулась. В темноте все еще не было видно ни выражения лица, ни его черт, но ладонь, вновь смахнувшая что-то с щеки, говорила о многом. Оккоцу, сам того не понимая, сделал шаг вперед и обнял однокурсницу, крепко прижимая ее к своей груди. Маки безвольно уткнулась лицом куда-то в район его плеча, крепкой хваткой вцепилась в его футболку. Юта чувствовал ее пальцы на своих ребрах, ее лоб, упершийся ему в плечо и ее едва подрагивающие плечи под своими руками. Маки продолжала беззвучно плакать, но теперь переживала свое горе не в одиночестве, как это было многие дни до этого, а с кем-то, и от этого на душе становилось легче. — Я хочу спать. — тихо прошептала Маки, но Оккоцу различил в ее слабом голосе хриплые нотки. Кажется, она успокоилась, впрочем определить это было сложно. Они простояли на одном месте достаточно долго, чтобы ноги Юты начало словно покалывать иголками. Оккоцу медленно расцепил руки на плечах Маки и позволил ей сделать несколько шагов назад. Выглядела она более расслаблено, чем час назад, и в ее позе читалась усталость. Юта поспешил расстелить постель, помог Маки лечь поудобнее — иметь дело с покорной и такой послушной Маки оказалось тем еще опытом — и присел на край кровати. — Что, так и будешь нянчится со мной? — хрипло, но с различимой насмешкой спросила Маки, подкладывая под щеку уголок одеяла. Зенин чувствовала одновременно и смущение, и спокойствие, и благодарность — и все эти чувства вызвало одно лишь присутствие Оккоцу — именно Юты, потому что больше Маки никого к себе так близко не подпустила бы. — Да. — с твердой уверенностью заявил Юта и положил руку на плечо Маки. Зенин ощутила его прикосновение даже сквозь слой одеяла, оно обжигало и буквально оставляло невидимый след на коже. Маки было неловко, но одернуть его или выдернуть руку из-под широкой ладони парня девушка так и не решилась. — Останусь здесь, пока ты не уснешь. Маки не сдержалась и фыркнула на его заявление. Она с легкостью сможет выгнать его в коридор и устроить себе очередную бессонную ночь за новинками кинематографа, но разница между «может» и «хочет» порой оказывается слишком большой. И Маки ничего не остается, кроме как покорно закрыть глаза и провалиться в спокойный сон без уже осточертевших кошмаров. Юта, убедившись, что однокурсница спокойно спит, решается покинуть ее комнату и уже в коридоре натыкается на ошарашенного Панду. Оккоцу лениво машет ему рукой и уходит к себе досыпать последние часы перед подъемом. — Юта, а что это вы такое делали ночью в комнате Маки? — с умилительной улыбкой спросил Панда за завтраком, когда первогодки уже успели убежать по своим делам, и в голосе его слышался очевидный намек. Юта, удивленный внезапным вопросом, повернулся к Панде, едва не проливая кофе из кружки. — Ну… — Да-да. — нетерпеливо подгоняет Панда, и Юта окончательно теряется. Сказать, что пытался успокоить Маки, пока та плакала, будет как-то совсем уж неправильно, но придумать что-то дельное Оккоцу почему-то не может. — Оставь его. — мимоходом роняет Зенин, допивая кофе и поднимаясь из-за стола. — Да ладно тебе, Маки. — с лукавой ухмылкой тянет Панда, продолжая наседать на бедного Оккоцу. — Мне же интересно, какие любовные истории происходят в стенах нашего колледжа. — Прекращай свои глупые шутки, Панда. — спокойно выдохнула Маки, проходя мимо них. — Он же вдовец. Спустя несколько дней прежняя Маки вернулась. Больше никто не поднимал эту тему. Никто не хотел возвращаться мыслями к тяжелым дням, снова переживать трагедии и несчастья — этого добра хватало и в нынешней жизни, впрочем, более спокойной и радостной. Все вернулось на свои места, даже Маки стала такой же, как раньше, только Оккоцу чувствовал, что что-то в нем изменилось, появилось и раскрылось — что-то, что однозначно он определить не решался. Его глаза стали чаще натыкаться на Маки, и он провожал взглядом ее фигуру до тех пор, пока она и вовсе не исчезала из виду. Юта замечал, как часто они остаются наедине и как в такие минуты у Маки расслабленно опускаются плечи, все остальное время почему-то напряженные. Зенин стала чаще ловить его взгляды на себе, различать отголоски каких-то необоснованных нежности и благоговения и перестала одергивать его, только старательно прятала глаза за челкой и очками. Наверно, эта их неловкость и постоянные хождения вокруг да около — но только не разговор, ни в коем случае! — были следствием непонятых чувств друг друга и попыток не обращать на подобную сентиментальную чушь внимания — только со стороны Маки. Юта был бы и рад разъяснить все вопросы в их отношениях, только не представлял, как это сделать. Маки же вообще помогать ему не хотела — или тоже не знала, с чего стоит начать. Но время, как часто это бывает, все расставило на свои места. — Спи уже, недоразумение. — доносится до Юты ворчание Маки, лежащей рядом с ним. Зенин, не открывая глаз, переворачивается на бок и закидывает руку поперек тела Юты немногим выше талии, после чего крепко его обнимает. Юта ласково улыбается и тоже обнимает девушку, зарываясь носом в ее волосы на макушке. Маки недовольно сопит, но все равно прижимается ближе. Пожалуй, следовало уже перестать рассуждать об истинах этого мира и начать просто жить. В конце концов, когда любовь — хоть какая-то — вообще требовала объяснений?