Обними меня

Бывают такие дни, когда все с самого начала идет через одно место. Какой-то пьяный ублюдок на рейсе Чжэн Фа — Барселона начинает бычить на других пассажиров — Лану совсем не улыбается, чтобы из-за одного урода посадили самолет, поэтому он помогает тщедушным стюардам скрутить это агрессивное тело. Хотя обычно применять силу к гражданским не любит. В аэропорту выясняется, что их багаж улетел в Париж, а в отеле — что персонал пролюбил бронь. А с альтернативными вариантами как-то совсем печально. Мало того что лето, туристический сезон, так еще и в Саграда Фамилии планируется грандиозное световое шоу с симфоническим оркестром и приездом какой-то знаменитости - афиши висят даже в аэропорту. А отели все под завязку, как тюремные камеры после облавы в неблагополучном районе. Шинна все же пытается подобрать альтернативные варианты на букинге, выставляет разные фильтры, и с каждой попыткой хмурится все сильнее и сильнее. В пролюбленной брони ноль целых ноль десятых ее вины, но что все, что связано с его, Лана поездками — ее зона ответственности. А Шинна привыкла делать свою работу безупречно. Лан смотрит на это безобразие еще минут пять, а потом забирает у нее смартфон и требует администратора. Тот, услышав магическое слово «Интерпол», впадает почти в священный ужас. Извинения сыплются как яблоки из дырявого мешка, а свободный номер находится за три минуты. Правда всего один, но с двумя спальнями. Ревнивых партнеров нет ни у Лана, ни у Шинны — поживут немного вдвоем. День, два, три, сколько там требуется, чтобы сделать дело. А нисколько не требуется — выясняют они, когда приезжают в участок. Местный комиссар полиции не сыплет извинениями как тот администратор. Он просто старательно не смотрит Лану в глаза когда обрисовывает положение дел: да, они запрашивали помощь, но только что, буквально час назад поступило распоряжение сверху — никакого Интерпола, эта сеть подпольных казино и все что с ней связано — внутреннее дело испанской полиции. Они благодарны за оперативную реакцию и обязательно компенсируют все расходы, кстати, это очень красивый город, не желаете ли полюбоваться достопримечательностями. Последнее вообще край, даже Лан Цзы перешел бы на менее возвышенную лексику. Расходы они компенсируют, а растраченные впустую рабочие дни кто компенсирует? Лану хочется расколотить парочку стульев, но он понимает, что человек перед ним всего лишь выполняет приказ. И только это удерживает его руку. — Я забронировала два места в экономе на пятничный рейс,— говорит Шинна, когда они выходят на улицу. Билеты они начинает искать еще в кабинете у комиссара. — Мне жаль, но ближе ничего нет. — Ты что ли отстранила нас от этого дела?— внутри у Лана все клокочет от ярости, но голос звучит добродушно, потому что вот еще — срывать злость на своих людях. — Если нет, то с чего бы это тебе жаль. Сегодня вторник, а значит у них почти три полных дня. Ладно, отдыхать тоже надо, может даже шоу это заценят. Лан любит зрелища. Достопримечательности на самом деле тоже. — Давай вечером погуляем по готическому кварталу,— предлагает он уже в машине. Когда ты Интерпол, в поездках лучше использовать каршеринг — чтобы можно свободно говорить о работе. — Увидим что-нибудь древнее расскажешь мне что это и какого оно века. Шинна вроде отучилась на архитектора — так по крайней мере было написано в ее резюме. Диплома Лан в глаза не видит, да и не спрашивает. Ему нужен человек, а не бумажки. А она еще на первом собеседовании кажется ему идеальной кандидатурой — сообразительная, неглупая, а главное честная, без двойного дна. На вопрос о любимой цитаты из Лан Цзы прямо спрашивает кто ему нужен — философ или все-таки секретарь? То, что несостоявшегося архитектора занесло в Интерпол Лана не удивляет — у него в отделе разные люди работают. Шинна достает зеркало и поправляет смазавшуюся помаду. —В Старом Городе на каждом углу что-нибудь древнее, шифу, так что предлагаю начать прямо сейчас. Хотите я расскажу про дом барселонского палача? Она, как всегда, считывает его настроение, и пытается отвлечь. Но слово «палач» воскрешает в душе вьетнамские флешбеки — такую кличку журналисты придумали одному психу, проникавшему дома и потрошившему жильцов заживо. Первое дело, первый труп, первая потеря в отряде — этот обмудок сопротивлялся при аресте как бешеный. Знал, что никакой адвокат не отмажет его виселицы. Впрочем, прошлое — прошлому. — Ну можно и про палача,— великодушно соглашается Лан. Автомобиль выруливает на улочку, ведущую к отелю,— каких только профессий нет на свете, а? Ему, с детства мечтавшему стать полицейским, сложно представить, как кто-то рос с мечтой рубить людям головы. — Официально это профессия появилась только в девятнадцатом веке. Мало кто рвался на эту должность,— голос Шинны словно отвечает на его мысли. — Социальное положение палача было чуть выше, чем у проститутки. Ему запрещалось подходить к церкви ближе, чем на два метра и прикасаться к продуктам на рынке. Портные не хотели снимать с него мерки. Дочь могла выйти замуж только если женихом был сын палача из соседнего города. Ну и самое печальное — никто не хотел жить с ним рядом. И в конце концов мэрия оборудовала ему жилище в стене на площади Короля. —В стене, говоришь? А я думал, нам с номером не повезло,— сетует Лан и в этом вопросе немножко кривит душой. Номер у них хороший — просторный и светлый с высокими потолками. Там даже кухня небольшая есть, с микроволновой печью и кофеваркой. Просто Лан все еще в дурном настроении из-за брони, и ему хочется к чему-нибудь прицепиться. — У палача был самый узкий дом во всем городе,— Шинна снимает и прячет в сумку солнечные очки. — Но зато он жил в шаге от своей работы. И ему не нужно было постоянно ходить в толпе презирающих его горожан. Лан морщится. Это же не палач виноват. И не суд, который выносит смертельный приговор. Это преступник приговаривает сам себя. — И где же находили дураков на такую работу? — Перед очередной казнью все взрослые мужчины города кроме музыкантов собирались на площади Короля и среди них кидали жребий. Бывало такое, что отцу выпадало казнить собственного сына,— Шинна отворачивается и смотрит в окно. — Некоторые предпочитали самоубийство. — А что там с музыкантами? — небрежно интересуется Лан. — Горожане считали, что не они должны портить магию своих рук. Поэтому музыканты в жеребьевке не участвовали. Он барабанит по рулю. — Не знал что у тебя разносторонние интересы. — Лан Цзы сказал: «Путешествуя по свету, я не закрываю глаза». — Пу… — Лан роется в своей памяти в поисках нужной цитаты, но вспоминает совсем другое.— Погоди, да он из Чжэн Фа то не выезжал никогда. Ты это на ходу придумала, под ситуацию — Интересно, с кого бы я могла взять пример,— без всякого стеснения пожимает плечами Шинна. Лан зловеще наклоняет голову. — Ты в чем это обвиняешь начальство, а? — Вам показалось, шифу. Я бы не осмелилась. Ее губы складываются в острую ухмылку, которая почти тут же исчезает и Лан впервые за день хохочет — от души и с большим удовольствием. К нему возвращается хорошее настроение. А вечером, уже в номере, когда на телефон падает сообщение от одного из его заместителей оно превращается в великолепное. Один из юристов Амано Групп, которого прямо как Аль Капоне берут за неуплату налогов, соглашается дать показания против руководства — в обмен за смягчение срока и программу защиты для него и его семьи. Лан садится на кровать и еще раз прокручивает в голове информацию. Этот. Чертов. Юрист. Соглашается. Дать. Показания. Да это же просто охрененно, мать твою. Если бы он мог— ушел бы пешком в Чжен Фа прямо сейчас. Еще чуть-чуть — и он возьмет этого сукина сына за яйца и как следует дернет. Впрочем, Шинне озвучивается более цензурная версия. — Эрнест Амано, мы идем за тобой! — энергично завершает свой рассказ Лан, а потом делает то, чего сам от себя не ожидает — подхватывает ее на руки и кружит по комнате. Он ждет, что она посмеется над его выходкой, но вместо этого Шинна цепенеет и кажется перестает дышать. А когда Лан, осознав свою ошибку опускает ее на пол отступает на шаг назад. Лицо серое, глаза пустые, губы сжаты в тонкую линию. — Извини,— говорит Лан. Шинна все время рядом, но последний раз он прикасался к ней больше года назад, когда учил стрелять. Ну как прикасался — пару раз поправил кисть, сжимающую пистолет. Она тогда не шарахалась и не цепенела, она вообще ничего не замечала, просто выпускала в цель одну пулю за другой. Стрелять научилась порядочно, кстати, даже как-то попросила взять ее на задание — Лан отказал. — Ничего,— отвечает она, но Лан понимает — еще как «чего». — Это точно — насчет юриста? — Точнее не бывает,— он радуется возможности сменить тему. — Надо это отметить. Выпьем вина в городе? Шинна медленно качает головой. — Я как раз собиралась сказать. Я натерла ногу, а так как вся моя сменная обувь в Париже, то это проблема. В готическом квартале везде брусчатка, по ней в каблуках неудобно. По мнению Лана это не проблема вообще — в холле он замечает небольшой магазинчик, где продают все подряд: от зарядок и уродливых магнитов до псевдобрендовых сумок и вечерних платьев. — Сейчас кроссовки организуем,— он энергично потирает руки. — Ты какой размер носишь? — Спасибо за заботу, но они не подойдут к платью,— вежливо, но непреклонно отвечает Шинна. В затылок Лана будто втыкается длинная игра. Вот значит как. — Должен ли я спросить что случилось? — вежливо спрашивает он. — Шифу, — она ловит его взгляд, и Лану кажется, что она сдерживает нервный смех. Вокруг рта появляются жесткие складки. — Вы не в ту сторону думаете. — Ну так направь меня куда надо,— предлагает Лан. Он не любит давить на подчиненных, но недомолвки не любит еще больше. Особенно если речь идет о Шинне. В апреле будет четыре года, как они работают вместе, неужели она и правда думает, что он и дальше будет распускать руки? Что он с первого раза не понял что нельзя? Что он вот такой? — Давайте закончим этот разговор,— предлагает Шинна. — Идите, я же вижу, вам хочется. На ее лицо возвращаются краски, но взгляд по-прежнему пустой, и Лан в очередной раз задумается, что совсем ее не знает. Шинна всегда приветлива и доброжелательна, всегда готова прикрыть спину и поддержать разговор на любую тему — от влияния философии Лан Цзы на государственный строй до преимущества огнестрельного оружия перед холодным. Но в ответ на любые личные вопросы, даже самые невинные всегда отгораживается нейтрально-вежливой улыбкой. Лан не то чтобы часто спрашивает — в закрытые двери он ломится только на боевых заданиях. А еще он знает, что как минимум трое из его отряда пытались за ней ухаживать (как начальник он не против служебных романов, если они не в ущерб работе, да и на свадьбе давно не гулял) и она всем отказала. Может парни конечно лицом не вышли — случается такое. А может в прошлом ее обидел какой-нибудь урод. — Ладно,— Лан вздыхает, боясь еще что-нибудь сказать или сделать не так. — Ушел. Готический квартал готичен. Лан бродит по узким улочкам, гоняет в голове разные мысли и пытается проникнутся окружающей красотой. Пересчитывает горгулий на крыше кафедрального собора, любуется римскими башнями, находит жилище палача — этот бедолага и правда жил в стене, и в конце концов ловит за руку какого-то мальчишку, позарившегося на его бумажник. По-хорошему оттащить бы его за ухо в участок, но Лан ограничивается воспитательным подзатыльником. Все равно в участке включат какой-нибудь документальный фильм про тюрьму, погрозят пальцем и отпустят. Возраст не тот. Спальня встречает его тиканьем часов и мерным гудением кондиционера. Из незашторенных окон в комнату наползают сумерки. Дверь в комнату Шинны плотно закрыта. Лан проверяет почту — в ящике только несколько рекламных сообщений, чудом прорвавшихся сквозь спам фильтр, раздевается и ложится в кровать. Просыпается он резко. Распахивает глаза и вскидывается, как пес в которого потыкали острой палкой, хотя в его случае палка — это ощущение чужого присутствия. Шинна сидит на краю кровати, подобрав под себя одну ногу, и пристально смотрит в одну точку, смотрит не на Лана, а куда-то в стену. Неподвижная, как те статуи на крыше собора, разве что гораздо красивее. Она не меняет позы даже когда Лан медленно садится, опираясь на локти, но когда он тянется к лампе, ее губы беззвучно шевелятся. Он правильно истолковывает непроизнесенную просьбу и убирает руку от выключателя. — Мне все еще не спрашивать? Шинна поднимает голову. — Ты можешь меня обнять? — спрашивает она и Лана пугает ее голос — жалобный и какой-то беспомощный. На ней нет ничего кроме нижнего белья — пижама, сорочка или в чем она там обычно спит тоже уехало в Париж. Но это не имеет значения. Она пришла не за тем, за чем женщина приходит к мужчине. Здесь что-то другое. Что-то, от чего в пустой голове тревожно и страшно воет сирена. Шинна — это Шинна. Не только ответственная и честная, но еще и бесстрашная. Она изображает приманку когда Лан с ребятами вылавливают маньяка, душащего девушек на ночных улицах. Она не отворачивается даже от самых изуродованных трупов, со спокойным лицом выслушивает угрозы от задержанных преступников— угрожают на самом деле Лану, но всегда через нее, а словив на одном из выездов шальную пулю приходит на работу на следующий день после выписки. Лан перемещается ближе аккуратно касается ее лица, разглаживает пальцем морщину между бровей. — Конечно. И он не просто обнимает — он заворачивает ее в плед и тянет за собой на кровать, а когда она устраивается у него на груди прячет голову под подбородок и смиряется с тем, что хрен ему сегодня а не сон. Ближе к рассвету все-таки приходит Морфей. Ненадолго. Когда Лан просыпается в пустой постели день уже в самом разгаре. В окно бьет солнечный свет, с улицы доносятся голоса и смех — один недостаток у номера все-таки есть, его окна выходят на оживленную улицу. Лан смотрит в потолок. То, что случилось вчера ночью легко принять за сон — но мешает светлый волос, который он снимает с плеча. Вот это дела. Шинну он находит на кухне — полностью одетую, тщательно причесанную. — Доброе утро. — Доброе утро,— отвечает Шинна и включает кофемашину. Она этот кофе варила когда была секретарем, не перестает и сейчас, уже в качестве заместителя — хотя Лан периодически напоминает, что теперь это не ее обязательность, да и вообще — у него целых две руки есть, правая и левая. Некоторые привычки просто отказываются уходить. Жизнь Лана тоже состоит из привычек и ритуалов. Шинна ставит перед ним чашку и садится на стул. Складывает руки на коленях, как прилежная ученица перед учителем. Лан уже знает, какие слова сейчас прозвучат. — Я хотела бы попросить прощения за то, что было вчера. Это было недопустимо. — Спи со мной хоть каждую ночь,— предлагает он не особо задумываясь над тем, как двусмысленно это звучит,— но я все-таки спрошу. — Просто плохие новости из дома, шифу. Не берите в голову. С ее внешностью что-то не так. Изменения почти незаметны, но если приглядется… Лан приглядывается. Линзы. Она не надела линзы, впервые на его памяти. Зря она вообще прячет такой красивый карий цвет, впрочем, это дело вкуса. Он вон ходит в сутенерской куртке с драконами, и что. — Извини, Шинна, — Лан вздыхает и заглядывает в чашку. Тяжело, очень тяжело начинать этот разговор,— но я не принимаю такой ответ. — Допустим,— она не выглядит удивленной или раздосадованной. — И какие у нас варианты? — Сказать правду,— предлагает Лан — Очень даже хороший вариант. Можешь не углубляться в детали. Хотя бы в общих чертах. Шинна поднимает на него похолодевшие глаза. — Это приказ? Исходящее от нее тяжелое напряжение можно потрогать руками. Лан подносит чашку к лицу. Обычно он предпочитает всякое химозное «три в одном» — от него глаза по утрам открываться лучше, но пахнет просто потрясающе. — В другой ситуации я бы сказал, что это просьба друга,— говорит он. — Но я хочу тебя защитить, и не могу это сделать, потому что не знаю, кто или что тебе угрожает. Поэтому да, это приказ. Шинна распахивает глаза. Губы расползаются в какой-то дикий оскал, настолько непривычный, что кажется, что вместе с линзами она забыла надеть свое обычное лицо. — Да чтоб тебя черти драли, Шилун Лан,— у нее есть разрешение обращаться по имени, и сейчас она делает это впервые, выплевывает его как что-то горькое. — Почему ты такой хороший человек? И прежде чем Лан успевает отреагировать хоть как-то, прежде чем эти слова вообще доходят до мозга, быстро встает, выхватывает у него чашку и опрокидывает ее в себя. Мир становится вязким и зыбким и дальнейшие события Лан видит будто со стороны — вот он взлетает со стула и бьет ее в живот — коротко, сильно, резко. Вот Шинна сгибается пополам и заходится в кашле, а кофе течет у нее по подбородку. Вот он тащит ее, вырывающуюся и царапающуюся как дикая горная кошка, в ванную комнату. Вот отворачивает до предела кран и вытряхивает из стакана зубные щетки. Шинна резко отворачивается, когда край этого стакана прижимается к ее губам. — Я волью силой,— Лан рычит так, что волосы на затылке встают дыбом. Травиться она тут ему будет, сейчас. Выпоив ей стакан воды, он проникает пальцами ей в рот, давит на корень языка и нагибает голову над раковиной. А потом ее повторяет все еще раз, снова и снова, пока она не отпихивает его, тяжело дыша и смаргивая слезы. — Порядок? — спрашивает Лан так буднично, будто они вчера перебрали с вином. Он надеется что порядок — пяти стаканов должно быть достаточно, да и вряд ли она успела проглотить слишком много. Лан, черт возьми, позаботился. Шинна — нет, незнакомая женщина презрительно щурит на него свои карие глаза. — Я же говорила — не в том направлении мыслишь. О себе беспокойся, обо мне не нужно,— хрипло отвечает она и, запрокинув голову, начинает смеятся, нет, не так — заходится в приступе визгливого хохота, как душевнобольная. Лана аж перетряхивает. Он дает ей пощечину — аккуратно, краешком ладони, а когда она замолкает — встряхивает и прижимает к себе. Шинна упирается ладонями ему в грудь, но быстро понимает, что сопротивляться бесполезно. Он сильнее и не собирается ее отпускать. В ближайшие пять минут точно. У Лана есть принципы — он не бьет женщин, и своих людей тоже не бьет, а тут надо же — дважды избил своего заместителя. Иногда паршивый день тянет за собой целую неделю. — Ну тихо ты. Тихо,— он неторопливо перебивает светлые волосы, представляя что перед ним одна из младших сестер. У Лана их пять — и в детстве каждая хоть раз приходила к нему за утешением. Кошмар приснился, отец наругал за лазанье по деревьям, тот симпатичный мальчик из параллельного класса оказался мудаком и далее по тексту. Лан покупает ловца снов и вешает над кроватью, Лан разговаривает с отцом и с тем мудаком тоже разговаривает. Объясняет — пока еще на пальцах, что девушек обижать нельзя. А сейчас-то что делать? — Идиот, — чужие пальцы смыкаются на плече. — Ты хоть понимаешь, что создал себе проблему? Лан пожимает плечами. Допустим. Он и сам может быть проблемой особенно тех, кто угрожает его людям. Из-под земли выкопает и в землю, потом обратно закопает. — Не называй себя проблемой, Шинна. — Ты еще не понял,— она издает горький смешок, — Нет никакой Шинны и никогда не было. — Все равно не называй. — Ты понимаешь, что я тебя не убила,— хватка на плече усиливается, это уже почти больно. — Понимаешь или нет, идиота кусок? Так непривычно слышать от нее что-то кроме привычного «шифу». Особенно оскорбления. — И тем не менее я жив,— Лан усмехается во все зубы. — Войти в профессию не получилось, жилье на Королевской площади тебе не светит. Смирись. — Ты... - голос не-Шинны срывается, как будто она подбирает новое оскорбление, — ты ведь ничего обо мне не знаешь. — Я знаю, что сегодня дважды применил к тебе силу. Я больше не хочу так делать. Никогда. —А чего хочешь? — устало спрашивает она. — Я хочу тебе помочь. Я сказал это пять минут назад в соседней комнате. За эти пять минут ничего не изменилось. Не-Шинна тяжело вздыхает — Лан чувствует этот вздох всем своим телом — утыкается лицом ему в шею — и говорит, примерно спустя вечность. — Я расскажу. — Я тебя услышу,— обещает Лан.