Олли

      Тьма сгущалась. Небо затянуло плотными черными тучами, дело, казалось, шло к дождю. Но было необыкновенно душно. На крыльце старого дома посреди поля пожухлой пшеницы сидел Олли. Дом за его спиной выглядел опустевшим, заброшенным, хотя внутри все еще горела старенькая лампа на прикроватном столике на втором этаже.       В руках Олли держал предмет. Но пока не понимал, что с ним делать. Оно и не являлось чем-то сейчас важным. Ведь только что умерла его мать.       Его сердце наполняла тоска, но в то же время где-то глубоко пыталась зажечься искра. Искра ненависти…       Мама всегда говорила Олли, что он необычный. Она не пыталась доказать, что он рожден так же, как и его старший брат. Нет…       Мама рассказывала всем, что он — ангел. Самый милый мальчик на свете, которого могли породить только небеса. Но быть ангелом, увы, говорила мама, очень тяжело. И у всего, даже у его неожиданного появления на Земле, есть свои минусы.       Его кожа была другой. Чешуйчатой. «Как у рыбы!» — говорила соседская девчонка, которая часто приезжала погостить со своей бабушкой. Грубая, шершавая кожа. Мама рассказывала, что когда он был на небесах, эту кожу скрывал пушок. Как у гуся. Но спуск на Землю сжег все перышки и пух, оставив только эту кожу.       Олли рос медленно и за один завтрак съедал столько, сколько каждый член семьи съедали за день. Маму это не смущало. «Зачем спешить?» — спрашивала она. А старший брат дразнил, называл страшненьким гадким утенком. От того они вечно дрались. Только Олли выходил невредимым, а у брата руки вновь были все ободраны когтями.       Мама долгое время не разрешала Олли выходить из дома. А когда у них были гости, она запирала его на чердаке. Но затем, услышав, как он скулит от одиночества, сердце ее сжалось. Поэтому после его тоже садили за стол с гостями, но с тряпкой на лице.       Лицо пугало всех, кроме мамы. Брат боялся его странных «пальцев» на лице, говоря, что от них у него кошмары. А всякий забредший в дом падал в обморок или хватался за стул, чтобы раздавить бедного Олли. Женщины могли просто начать молиться, а Олли садился напротив и тоже молился, но молил его принять, как и Бог принял его таким. На росказни мамы многие с отвращением шипели: «Это не ангел, это отродье дьявола, скинутое с небес за уродство свое!». И уходили, разнося плохие слухи.       Затем Олли разрешили выходить из дома. Но перед этим мама, ах любимая и заботливая мама, потуже затягивала платок на его лице, надевала очки на яркие страшненькие зеленые глазки, а обстриженные до крови отростки, что были вместо волос, накрывала париком. В одежде Олли выглядел нелепо, вечно ничего ему не шло, поэтому мама все шила ему сама. Из старого тряпья собирала ему рубашку и штаны, а как состригла когти с рук и ног, надевала плотные сапоги.       Олли хотел быть послушным ребенком, не позорится, не обидеть никого лишний раз. Что-то злое и кровожадное он подавлял в себе день за днем, считая это вещами, посланными ему дьяволом. Он терпел всякий раз, когда в его голову прилетал камень от мальчишек с других ферм и города. Терпел их насмешки и старался вклиниться в компанию. Играть в футбол, в прятки, в разные небольшие игры с костями и палочками. Лучше всего у него выходили прятки и догонялочки. Никто не любил играть, когда Олли был водой или ищущим. В любых ситуациях находил и догонял. Никто не мог сравниться с ним в беге. Он мог пронестись по полю на одной скорости с летящей мимо птицей, а нюх был так остр, что за километры чувствовал мальчишек и мог найти каждого. К тому же он запоминал, где кто обычно прячется.       В такие моменты в нем снова что-то просыпалось. Что-то скрываемое от матери, лишь проявляющееся в таких играх. И приносящее небывалое удовольствие. Олли не знал, каким словом обозначалось чувство эйфории от мысли, что мальчишки, такие вроде взрослые, но слабые, боятся быть им пойманными или найденными. Что все зависит от него, а потому часто растягивал игру. Мог сделать вид, что не может догнать, или специально заглядывал не туда, где те прятались. Давал маленькую надежду на спасение, а затем разрушал ее с диким хохотом хватая за руку.       Только тогда он чувствовал себя поистине счастливым…       Пока мальчишкам не надоело. Пожаловались родителям, а те пошли к его маме. «Он опасен! Он животное!» — твердили ей изо дня в день. Мама… ох мама… она не верила ни единому их слову, обвиняя в сквернословии и что их устами говорил лукавый. Олли оставалось поддакивать и прятаться за ее юбкой.       Когда старший брат повзрослел, Олли все еще напоминал ребенка, пусть и сам уже справил восемнадцатилетие. Его не интересовали игры, Олли мешал ему делать уроки, потому что тому тоже было интересно, что же за уравнения тот решал. А как тот злился, когда Олли решал лучше, хотя ничего не смыслил в «алгебре» или «физике». Все как-то само приходило в голову. Может угадывал, может и нет. Брат расстраивался, бранился, выгонял из комнаты. Олли оставался один до самого вечера, пока не приходила мама, к которой он мог прижаться и не отпускать, пока не уснет.       Затем брат стал приводить девочек. Взрослых, красивых. А как от них пахло. Олли почему-то есть сразу хотелось. Брат не разрешал ему к ним подходить, опять запирал на чердаке. Олли приходилось просто слушать, как они охают и ахают друг на друга, будто тяжести вечно поднимали. В один день Олли просто спрятался, чтобы брат его опять не запер, и сидел в тени, пока из комнаты брата не вышла девочка, которая часто к нему стала заходить. Она была голой.       Олли заглядывался на эти манящие изгибы, а запах сводил с ума. И вновь приходилось подавлять желания и кровожадность внутри, виня во всем происки дьявола. Позже девочка его заметила и убежала в страхе, а брат остался очень… очень недоволен.       Ничего, кроме родных стен и бесконечных полей, Олли не видел за все свои долгие годы. Люди приходили и уходили. Мама, ох мама, тоже то исчезала, то появлялась. Он помогал ей. И это все, что он умел. Остальное ему казалось неправильным.       Ему казалось, что маме тяжело с ним. Особенно, когда брат уехал жить в город. Ее здоровье не было таким хорошим, как раньше, потому часто ложилась отдохнуть. Но при всем этом она продолжала любить его, называть ангелом, самым хорошим и милым мальчиком, каких только видел свет. Она верила, что он будет послушным и никогда не оставит ее одну. Так Олли и вел себя.       И хотя он любил маму, не мог не скрывать от нее ни своих тайных вылазок, ни особых пожеланий в еде. Ведь он когда-то нашел в поле мертвую собаку. Вкус ее мяса пробуждал что-то в нем звериное и одновременно прекрасное. Он чувствовал, как наполняется силой с каждым кусочком. Возможно, этого не хватало, дабы взрослеть быстрее, догнать брата, тоже быть как он. Ходить в школу, девочек приводить, город посмотреть. А когда собака закончилась, находил крыс. А когда-то, по радио рассказывали, сбежал из тюрьмы человек, да пропал в полях. Олли быстро нашел его далеко от их владений средь пшеницы. Его мясо тоже было вкусным, но жестковатым…       В тридцать лет Олли далеко не продвинулся, оставаясь ребенком лет тринадцати, может чуть больше. Мама слабела, многие дела передавая своему ангелу. Но именно в этот год вернулся брат. Знакомить уже собственных детей с бабушкой. Олли не ожидал, как дети начнут кричать при его виде. Как женщина, которую он когда-то увидел голой, вновь вернется в этот дом и упадет в обморок. А брат приставит к его голове пистолет.       Олли не удивился желанию причинить еще большую боль брату, которого и братом-то никогда не звал. Ему это сделать не удалось, ведь он медленный. А сил у Олли прибавилось достаточно, чтобы сдавить шею брата почти до смерти. Но только чтобы припугнуть…       Дети оставались с бабушкой, не подозревающей, что Олли делал с братом и женщиной в комнате, некогда принадлежащей брату.       Олли пусть и не взрослел быстро, ему очень хотелось разобраться, чем именно занимались брат с женщиной еще тогда, много лет назад. Смотрел, пытался пробовать сам. Но не обладал тем, что было у брата. Женщина была похожа на безвольную куклу, падая в обморок всякий раз, как видела Олли без всего, что дорогая мама пыталась на него напялить.       Олли отпустил их с богом, противясь желанию их разорвать от злости на куски и съесть, ведь все они пахли так хорошо, хотели убить его и просто своим существом были ему отвратны…       В сорок дни становились все стремительнее, а здоровье мамы — хуже и хуже. Их больше никто не посещал, еды и денег тоже почти не оставалось. Олли не разрешали выходить из дома, а сидеть рядом с кроватью мамы и молиться. Неустанно молиться.       И вот… мама в свои шестьдесят пять уснула. Навсегда, больше никогда не раскрыв глаз и не осветив любящей улыбкой. Олли не мог плакать, не умел, но хотел. Его горю не было предела, ведь никого более не осталось.       В последние дни своей жизни мама повторяла ему: когда все закончится, он должен прийти в сарай. Там то, что он должен будет увидеть. И лично убедиться, насколько необычен.       Никогда прежде в голове Олли не возникало мысли заглянуть в сарай. Боялся, наверное, чего-то. Мама строго настрого запретила даже смотреть на него. И вот оно значит почему…       Оказалось, что сарай построили позже. После того, как Олли появился у них. Ибо скрывал он место его «прибытия» на Землю. Его железную колесницу без коней. Красивую, блестящую, но, увы, разрушенную. Часть ее сильно погрузилась в песок, что не откопать.       Но глаз зацепило совсем иное. Рядом с колесницей лежала иссохшая мумия. Олли не мог поверить своим глазам и своим пальцам, касавшимся кожи мумии. Ибо она была такой же, как и его. Существо, такой же ангел, как и он, возможно женщина. Такая же до мелочей. То же лицо, длинные отростки, собранные с хвост некой заколкой. Аккуратные когти, мягкие одежды поверх доспеха. Неужели это его настоящая мама? Та, что привезла его сюда, на Землю.       В руках мумии был некий предмет. Прямоугольный темный кусок металла с едва ощутимой линией на одном из ребер. Теперь и он держал его в руках, сидя на крыльце в этот душный и невыносимый день.       Все время… вся его жизнь… закончилась. В ней не было никакой цели, никаких мечт, со смертью одного человека она перестала иметь всякий смысл. За всю жизнь Олли не смог ни в чем преуспеть, ни даже элементарно вырасти, что говорить о достижениях, которых уже достиг брат и продолжал достигать.       Он не понимал кто он. Это и была искра ненависти. В непонимании, бессмысленности своего бытия. Бытия никем или неизвестно кем. Его мысли наполняли одни лишь вопросы, распухали мозг до боли, что невозможно вынести.       Он ненавидел маму. Ненавидел за то, что не рассказала ему обо всем сразу. Даже не намекнула, а просто держала в доме столько лет… без цели, без смысла. Для чего? Своих прихотей? Своей веры? Своей уверенности в том, что он ангел? Он не понимал… и ненавидел…       Этот предмет, чем бы ни был, все. Ничего более не существовало вокруг него. Ни дома, ни поля, ни матери, ни сарая, ни колесницы… Он не знал, что его может ждать. Что будет, если он откроет предмет. Что будет, когда он повторит символы, выскребанные когтем на крышке его настоящей мамой? Обретет ли он смысл, которого никогда не было в его жизни?       Поймет ли он, кто он на самом деле?