НЕУКРОТИМАЯ ГРЕЧАНКА

Спустя пару месяцев. Дворец Топкапы. За это время главная Хасеки Мейлишах Султан, хотя и полностью оправилась после падения с балкона, но по прежнему ничего не смогла вспомнить, в связи с чем, коварная Баш Хасеки Нурбану Султан устроила всё таким образом, что, якобы, её проклятущая юная соперница внезапно скончалась, благодаря чему, Мейлишах положили в гроб и вывезли из дворца Топкапы, но только не на кладбище, а в старый дворец, где несчастная и ничего непомнящая юная девушка находилась до тех пор, пока её влиятельная покровительница Баш Хасеки Нурбану Султан ни, сумев полностью завладеть душой с сердцем несчастного, убитого горем, юного Повелителя, став для него единственной любовью и ни начав править Его гаремом, ни вернула, наконец, свою соперницу, сделав из неё свою прислужницу. И вот, в этот морозный февральский день, очаровательная юная Мейлишах, которую Баш Хасеки Нурбану Султан, отныне назвала Махпейкер-хатун, вернувшись из старого дворца в главную султанскую резиденцию дворец Топкапы, уже предстала перед изумрудными очами своей мудрой госпожи, царственно восседающей на парчовой тахте возле окна, залитая яркими золотыми солнечными лучами, заботливо укутавшими её, подобно тёплому шерстяному покрывалу, при этом, сегодня молодая венецианка была облачена в изящное шёлковое светлое мятное, обшитое гипюром, платье. --Возможно, тебе интересно узнать о том, для чего я приказала Гюлю-аге привезти тебя сюда во дворец Топкапы, Махпейкер-хатун? Не стану томить ожиданием, ведь отныне ты станешь прислуживать мне в качестве няни моим с Повелителем детям.—испытывающе пристальным взглядом посматривая на свою новую рабыню, произнесла Баш Хасеки Нурбану Султан, от внимания которой ни укрылось то, каким искренним восторгом засветились голубые глаза очаровательной юной рабыни, не говоря уже о том, что бархатистые щёки залились румянцем смущения, а разгорячённое сердце учащённо забилось в соблазнительной пышной упругой груди, надёжно скрытой под плотными складками сборёного лифа простенького шёлкового светлого розового с сиреневым отливом платья с жаккардовым безрукавным кафтаном тёмного голубого оттенка. --Благодарю Вас за, оказанную мне, простой рабыне, щедрость, Султанша!—радушно произнесла юная Махпейкер-хатун, стремительно подойдя к Баш Хасеки и, плавно опустившись перед ней на одно колено, с неистовым пылом поцеловала подол её роскошного платья в знак искреннего почтения с обещанием в верности, что вызвало в Нурбану Султан загадочно-коварную улыбку, с которой она в мыслях с угрозой заключила: «Конечно, ты мне, отныне будешь безгранично верна, Мейлишах-хатун, ведь ты же не хочешь отправиться вместе со своими щенками в мешке и с удавкой на шее на дно Босфора?!» Их общение продлилось ровно до тех пор, пока крайне бесшумно ни отворились дубовые створки широкой двери, и в роскошные покои ни вошёл Гюль-ага, почтительно поклонившийся Баш Хасеки Нурбану Султан и доброжелательно произнёсший: --Желаю Вам самого доброго дня, Султанша!—но, заметив, стоявшую рядом, Мейлишах-хатун, невольно растерялся, не зная, что и сказать, хотя и мысленно признался себе в том, что он искренне рад её возвращению в Топкапы. --Отныне, Махпейкер-хатун становится няней для моих с Повелителем детям, Гюль-ага. Только ей необходимо детально объяснить её обязанности. Этим займёшься именно ты.—привлекая к себе их внимание, распорядилась Баш Хасеки Нурбану Султан с доброжелательной улыбкой. Старший евнух прекрасно понял Султаншу и, вместе с её очаровательной юной новой служанкой почтительно откланявшись, с молчаливого одобрения Баш Хасеки Нурбану Султан покинул роскошные покои, оставив Султаншу наедине с мрачными мыслями о том, как ей, всеми возможными и невозможными силами не допустить случайной встречи Повелителя с его бывшей законной женой, хотя и прекрасно знала, что от Его Султанского Величества ничего не скроешь, как и от снохи Махмелек Султан, не говоря уже о калфах с евнухами. Чутьё не подвело Баш Хасеки Нурбану Султан, ведь первым человеком, с кем встретилась Махпейкер-хатун, покинув великолепные покои Баш Хасеки, стала ункяр-калфа Нигяр. Она произошла в дворцовом мраморном коридоре. --Мейлишах Султан!—потрясённо выдохнула главная калфа султанского гарема в тот самый момент, когда поровнялась со своей очаровательной юной подопечной, чем заставила девушку почтительно ей поклониться и, застенчиво улыбнувшись, чуть слышно выдохнуть: --Вы ошиблись, Нигяр-калфа! Моё имя—Махпейкер.—и, не говоря больше ни единого слова, вновь почтительно поклонилась и уже попыталась было продолжить свой путь в гарем, но ей этого не позволила сделать ункяр-калфа Нигяр тем, что решительно крепко схватила юную девушку за руку и воинственно заговорила: --Я понимаю, что эта проклятая венецианка запугала тебя, угрожая отнять жизни твоим малышам Шехзаде Мураду с Михрибану Султан, которые скучают по тебе. Только ничего не бойся, девочка. Я сейчас же обо всём доложу Повелителю с Махмелек Султан.—чем ввела очаровательную юную девушку в ещё большее ошеломление, с которым она мгновенно переглянулась со, стоявшим всё это время и немного в стороне от них, Гюлем-агой и, получив от него молчаливое одобрение, почтительно откланялась и с отрешёнными словами: --Мне пора отправляться на кухню за молоком с мёдом для Шехзаде Махмуда с Мурадом и для Гевгерхан с Михрибану Султан.—наконец, ушла, провожаемая, полным глубокой мрачной задумчивости взглядом ункяр-калфы Нигяр со старшим евнухом Гюлем-агой, которые немного выждав, настороженно заговорили друг с другом: --Что де это получается, Гюль-ага, наша справедливая добросердечная Мейлишах Султан вернулась к нам из старого дворца для того, чтобы, отныне прислуживать Баш Хасеки Нурбану Султан?! Не бывать этому! Я немедленно пойду к Повелителю и обо всём ему расскажу! Видит Аллах, Повелитель не допустит для своей законной жены такого унижения!—с решительной воинственностью произнесла, рвущаяся к достижению справедливости, ункяр-калфа Нигяр, вдумчиво всматриваясь в мрачное лицо собеседника, что вызвало в нём понимающий тяжёлый вздох с предостерегающими вразумительными словами: --Не будем ничего предпринимать, Нигяр-калфа. Пусть, всё идёт своим чередом. Повелитель сам постепенно разберётся со своими женщинами.—и, не говоря больше ни единого слова, отправился обратно в покои к Баш Хасеки Нурбану Султан, погружённый в глубокую мрачную задумчивость, из чего Нигяр-калфа сделала для себя неутешительный вывод в том, что ей, действительно ничего другого не остаётся, кроме, как немедленно пойти в главные покои, куда она и отправилась, смутно надеясь на то, что Повелитель находится в них. Внутреннее чутьё не подвело ункяр-калфу в тот самый момент, когда она уверенно вошла в главные покои, ведь Повелитель действительно находился в них, да и ещё вместе с дражайшей младшей сестрой Махмелек Султан, с которой, вальяжно восседая на, разбросанных по полу, подушках-лежаках с тёмной бархатной наволочкой, душевно беседовал, равнодушно посматривая на, горящие в камине, дрова, приятное, исходящее от их пламени, тепло от которого, заботливо окутывало брата с сестрой, подобно шали. --Селим, долго ли ты ещё будешь потакать своей венецианке?! Её давно уже пора казнить за убийство твоей законной жены, ведь это именно она столкнула Мейлишах Султан с террасы. Отдай уже безмолвным палачам необходимый приказ!—измождённо вздыхая, вразумительно воскликнула Махмелек Султан, чем заставила горячо любимого брата тяжело вздохнуть: --Ну, не могу я казнить Нурбану-хатун, ведь тогда мои несчастные четверо детей, снова останутся без матери!—что напоминало стон невыносимой печали, прорвавшийся из самых глубин хрупкой, как горный хрусталь, истерзанной невыносимыми страданиями, справедливой души, что было хорошо понятно Махмелек Султан, которая, вновь поддержала брата доброжелательной улыбкой с, внушающими надежду, словами: --Мейлишах Султан жива, Селим. Она потеряла память и всё это время жила в старом дворце, чем воспользовалась коварная венецианка, сделав её своей служанкой, тем-самым вытесняя твою жену из жизни всех нас. Со дня на день девушка должна вернуться в гарем.—чем потрясла до глубины души юного Султана своим откровением, заставив погрузиться в глубокую мрачную задумчивость, что послужило сигналом для, стоявшей всё это время на пороге главных покоев в смиренном ожидании Высочайшего внимания, ункяр-калфы, которая, наконец-то, почтительно им поклонилась и восторженно доложила: --Наша Мейлишах Султан сегодня утром вернулась в гарем, Повелитель. Только теперь она стала няней Вашим с Баш Хасеки Нурбану Султан детям по имени Махпейкер-хатун.—чем заставила венценосных брата с сестрой с нескрываемым возмущением переглянуться между собой и мысленно признаться себе в том, что им лучше, пока не торопиться с выяснением отношений с коварной венецианкой, а лучше всё хорошенько взвесить и обдумать, ведь никогда ничего не решается сгоряча. --Брат, позволь мне незамедлительно отдать распоряжение Сюмбулю-аге для того, чтобы он подготовил тебе к вечеру твою Мейлишах.—с нескрываемой надеждой в приятном голосе предложила брату Махмелек Султан, что заставило юного Падишаха ненадолго призадуматься и одобрительно кивнуть, благодаря чему, ункяр-калфа Нигяр всё поняла и, почтительно откланявшись, ушла, оставляя венценосных брата с сестрой наедине друг с другом, что позволило им немного выждать и продолжить вести их душевный разговор, который возобновила по собственной инициативе сама Махмелек Султан.—Ты правильно поступил, что отдал распоряжение ункяр-калфе с кизляром-агой распоряжение о том, чтобы они подготовили и привели к тебе твою законную жену, Селим, ведь давным-давно пора всё вернуть на свои места. --Вот только, как бы из этого ни возникло большой беды!—с нескрываемым сомнением в приятном тихом бархатистом голосе заключил юный Падишах и, не говоря больше ни единого слова, наконец, покинул свои покои и отправился к Нурбану для важного разговора. Но, а, что же касается Баш Хасеки Нурбану Султан, то она, ни о чём не подозревая, восседала на парчовой тахте в своих покоях и, пребывая в глубокой мрачной задумчивости, с чрезвычайной серьёзностью беседовала со, стоявшим напротив неё в почтительном поклоне, Гюлем-агой, который ещё в позапрошлом месяце, вынуждено перешёл на сторону Баш Хасеки Нурбану Султан по непосредственному настоянию предусмотрительной Махмелек Султан для того, чтобы он шпионил за каждым шагом её ненавистной невестки, что оказалось, вполне себе разумно и своевременно. --От Нигяр-калфы необходимо, как можно скорее избавиться, Гюль-ага, иначе она может, вновь свести Махпейкер-хатун с Повелителем, а этого допустить я ни в коем случае не хочу, ведь я только обрела своё безграничное счастье с властью!—стараясь сохранить ледяное самообладание с доброжелательностью, воинственно произнесла Баш Хасеки Нурбану Султан, решительно встав с тахты и расправив, внезапно образовавшиеся на юбке роскошного платья, складки. --Вы собираетесь отдать распоряжение о её казни, Султанша?—с негодованием спросил у неё старший евнух, чем заставил Султаншу загадочно улыбнуться и, ненадолго призадумавшись, наконец, ответить с той же решительностью: --Нет, Гюль-ага! Я решила вознаградить нашу ункяр-калфу замужеством за верную службу Османской Династии. Она в самые ближайшие дни выйдет замуж за кого-нибудь из успешных ремесленников, которого выберешь для неё именно ты. Но, а сразу после отбытия Нигяр-хатун с мужем в Эдирне, её место на посту ункяр-калфы займёт моя преданная Джанфеде.—благодаря чему, между ними, вновь воцарилось, очень мрачное молчание, во время которого старший евнух главного султанского гарема оказался искренне обрадован столь мудрому решению Баш Хасеки Нурбану Султан, ведь она оказалась, пусть и невыносимо жестокой, но и в то же время, справедливой, о чём Гюль-ага уже захотел высказать ей своё мнение, как, в эту самую минуту, крайне бесшумно девушками-рабынями отворились створки дубовой двери, и в покои к Баш Хасеки мягкой уверенной походкой вошёл Султан Селим и, привлекая к себе её со старшим евнухом внимание, чуть слышно распорядился: --Оставь нас с Баш Хасеки Нурбану Султан наедине, Гюль-ага! Тот прекрасно всё понял и, почтительно откланявшись, ушёл, провожаемый благодарственным взглядом правящей четы, оставшейся, наконец-то, наедине друг с другом, что позволило им перейти к душевному разговору. --Ах, милая моя Нурбану! Ты даже не представляешь себе то, как глубоко я благодарен тебе за то, что ты, вновь сделала меня безгранично счастливым, вернув мне утраченный душевный покой!—высказывая Баш Хасеки искренний восторг, душевно проговорил юный Падишах, хорошо ощущая то, как учащённо колотится в мужественной груди разгорячённое сердце. Только, заключённая им в крепкие объятия, Нурбану Султан так и не поняла того, что Повелитель имеет в виду возвращение к нему в гарем дражайшей Мейлишах=хатун, восприняв восторженную благодарность любимого мужчины на своё счёт, а именно, решив, что Селим таким образом признаётся ей в безграничной любви, чему она была приятно удивлена, не говоря уже о том, что тронута до глубины души, в связи с чем, её выразительные изумрудные глаза даже заблестели от слёз, испытываемого ею, огромного счастья, готовые вот-вот скатиться тонкими прозрачными ручьями по бархатистым румяным щекам, но, собравшись постепенно с мыслями, хотя это и далось ей, крайне не просто, пламенно выдохнула: --Для меня огромная честь сделать Вас счастливым, Повелитель, ведь родилась и пришла я в Ваш гарем именно для этого!—добровольно утопая в его голубых, излучающих безграничные нежность с благодарностью в глазах, в связи с чем Баш Хасеки Нурбану Султан уже потянулась к возлюбленному для того, чтобы воссоединиться с ним в долгом, очень пламенном поцелуе, что вызвало в парне добродушную усмешку, с которой он ласково погладил женщину по бархатистым румяным щекам и заключил: --Я знаю, Нурбану.—и, не говоря больше ни единого слова, решительно отошёл от своей Баш Хасеки к, стоявшей всё это время в почтительном поклоне и, практически у самого выхода, ункяр-калфе Нигяр, провожаемый немного разочарованным взглядом Нурбану Султан, не понимающей лишь одного, что здесь вдруг понадобилось ункяр-калфе, с которой, в данную минуту, чуть слышно беседовал Султан Селим.—Как идут приготовления, Нигяр-калфа? Надеюсь, всё хорошо? Ункяр-калфа всё поняла и, одобрительно кивнув ему, с доброжелательной улыбкой доложила: --Всё идёт хорошо, Повелитель. Сюмбуль-ага сейчас отправился в детские покои за девушкой. Скоро калфы с агами приведут её к Вам.—чем вызвала в нём одобрительный кивок головы, с которым юный Султан заключил: --Хорошо, Нигяр-калфа!—и, не говоря больше ни единого слова, решительно ушёл обратно в свои покои, провожаемый разочарованным взглядом своей Баш Хасеки, оставшейся наедине с ункяр-калфой, что позволило Нурбану Султан, наконец-то, заговорить с главной гаремной калфой о её предстоящей свадьбе, чем ввела ту в огромное ошеломление, постепенно справившись с которым та с крайней осторожностью спросила: --Я стала для Вас чем-то непригодна, Султанша?—чем заставила свою оппонентку загадочно улыбнуться и с огромным безразличием ответить: --Почему, же?! Совсем нет, Нигяр-хатун! Просто, пришло время и тебе создать своё семейный очаг. Вот я и хочу вознаградить тебя за верную службу Османской Династии. Вот только никто из них даже не догадывался о том, что, в эту самую минуту, находящаяся в просторных светлых детских покоях и вместе с Мелексимой-хатун возящаяся с маленькими султанскими детьми, юная Мейлишах-хатун была глубоко погружена в мрачную задумчивость о том, почему в гареме, все его обитатели относятся к ней так, словно она самая, что ни на есть икона, то есть с уважением. Неужели она, когда-то занимала здесь, очень высокое положение? Только какое именно? За что её все так любят и ценят, а Баш Хасеки боится… --Может, уже хватит витать в облаках, Махпейкер-хатун?! О чём ты постоянно мечтаешь?! О Повелителе? Забудь! Тебе никогда не пройти по «золотому пути»! Нурбану Султан этого никогда не допустит!—строго прикрикнула на помощницу Мелексима-хатун, что прозвучало для той, подобно отрезвляющей, очень болезненной пощёчине, мгновенно вернувшей золотоволосую юную девушку с небес на грешную землю, благодаря чему, Махпейкер-хатун постепенно собралась с мыслями и, через силу выдавив из себя, как ей казалось, приветливую улыбку, небрежно обронила: --Я, просто ненадолго задумалась! Вот и всё! Правда! Да и… Юная девушка не договорила лишь из-за того, что, в эту самую минуту, крайне бесшумно открылись створки широкой двери, и в детские покои уверенно вошёл кизляр-ага Сюмбуль, бросивший беглый взгляд на Махпейкер-хатун и быстро приказавший ей тоном, не терпящим никаких возражений: --Следуй за мной и не задавай никаких вопросов!—невольно приведя это к тому, что обе девушки потрясённо переглянулись между собой, благодаря чему, Махпейкер-хатун сдержано вздохнула: --Мне пора, Мелексима! Лучше нам не злить кизляра-агу.—и, не говоря больше ни единого слова, встала с тахты, где только что сидела и, подойдя к кизляру-аге, почтительно ему поклонилась с покорными словами.—Я полностью в Вашем распоряжении, Сюмбуль-ага! --Хорошо!—со вздохом огоромного облегчения с одобрением заключил тот, уводя свою подопечную, прочь из детских покоев под недоумевающий взгляд Мелексимы-хатун, погрузившейся в глубокую мрачную задумчивость о том, для чего, вдруг, кизляру-аге понадобилась её помощница. «Что-то здесь нечисто, не говоря уже о том, что подозрительно, и это совсем мне не нравится! Неужели все , вновь затевают какие-то коварные интриги против моей несчастной сестры Баш Хасеки Нурбану Султан, используя в своих целях глупую красотку Махпейкер-хатун?! Ладно! Выясню у неё это утром!»--мрачно размышляла про себя Мелексима-хатун, хорошо ощущая то, как бешено забилось в её соблазнительной упругой груди разгорячённое сердце, сама не понимая из-за чего, но, решив, пока ничего не говорить старшей сестре, ради душевного благополучия с семейным счастьем, которой готова даже, хоть лично попереубевать весь гарем, но решила бдительно следить за каждым шагом Махпейкер-хатун для того, чтобы потом, физически и без всякой жалости устранить её. А между тем, Сюмбуль-ага вместе с, погружённой в глубокую мрачную задумчивость о недавнем разговоре с Баш Хасеки Нурбану Султан, Нигяр-калфой уже вели Мейлишах-хатун по мраморному дворцовому коридору, на всякий случай, напоминая ей правила поведения в главных покоях, что очаровательная юная девушка впитывала, подобно губке, запоминая каждое, произнесённое кизляром-агой с ункяр-калфой, наставление, что продлилось ровно до тех пор, пока они все, наконец-то, ни подошли к главным покоям, у самого входа в которые, всю процессию ни встретил, вышедший к ним, Великий визирь Лютфи-паша. --Мейлишах Султан пришла к Повелителю по Его личному повелению!—доложил ему Сюмбуль-ага, почтительно поклонившись вместе со всеми своими сопровождающими, чему Великий визирь оказался искренне рад, ведь это означало лишь одно, что пришёл конец тирании Баш Хасеки Нурбану Султан, о чём и поспешил сказать юной девушке незамедлительно: --С возвращением домой, Султанша!—мысленно заметив лишь одно, что на законной жене юного Падишаха надето слишком простое для её высокого статуса платье, благодаря чему, совершенно не обратил внимания на то, как очаровательная юная девушка вспыхнула, хорошо заметным румянцем смущения, с которым она потрясённо переглянулась со своими сопровождающими, словно мысленно спрашивая у них: «Почему меня вы все называете «госпожой»? Какая из меня Султанша, ведь я даже ни разу не была у Повелителя?»--чем заставила кизляра-агу переглянуться с ункяр-калфой и с Великим визирем, который, одобрительно кивнув, дал позволительный сигнал молчаливым стражникам о том, чтобы они незамедлительно пропустили юную девушку вовнутрь. Те всё поняли и с почтительным поклоном открыли дубовые створки широкой двери, что позволило юной девушке робко пройти в главные покои, провожаемая благословляющим взглядом кизляра-аги с ункяр-калфой и с Великим визирем, что продлилось ровно до тех пор, пока молчаливые стражники ни закрыли за очаровательной юной девушкой створки двери. --Можете возвращаться в гарем, Сюмбуль-ага!—с полным безразличием распорядился Лютфи-паша, ожидающему от него дальнейших распоряжений, сопровождению. Те всё поняли и, почтительно ему откланявшись, постепенно разошлись, провожаемые одобрительным взглядом Великого визиря, погружённого в глубокую мрачную задумчивость о том, что во дворце вот-вот разразится беспощадная кровопролитная буря, ведь Баш Хасеки Нурбану Султан, непременно захочет жестоко расправиться с несчастной Мейлишах Султан, посчитав её предательницей и натравив на неё свою беспощадную младшую сестру Мелексиму-хатун, смутно надеясь на то, что благоразумие возобладает над старшей венецианкой, и она не станет подставлять младшую сестру под удавку безмолвного палача с последующим утоплением в Босфоре, от понимания о чём, Великий визирь отправился к горячо любимой жене Шах Султан. Но, а, что касается юной Махпейкер-хатун, то она, оказавшись, наконец, на пороге покоев, стоявшего, повернувшись к ней спиной, Султана Селим Хана, сделала один лишь робкий шаг на встречу к нему и замерла в почтительном поклоне, смиренно ожидая момента, когда юноша обратит на неё внимание, при этом хорошо ощущая то, как бешено колотится в груди трепетное сердце, каждый стук которого эхом отдавался в золотоволосой голове, не говоря уже об, алеющих застенчивым румянцем, бархатистых щёк, но, не смотря на это, юная девушка успела рассмотреть просторное убранство комнаты, обставленную, хотя и роскошно, но не навязчиво, что делало её, вполне себе уютной, вернее даже сказать, приятной. Вот только, как бы Махпейкер-хатун ни пыталась выполнять рекомендации ункяр-калфы, строго-настрого запретившей ей, привлекать к себе внимание Падишаха, она его всё равно привлекла тем, что сдержанно вздохнула, сама того, не заметив как: --Повелитель!--хотя и очень тихо, но и этого вполне оказалось достаточно для того, чтобы молодой человек услышал её и, поняв, что в покоях находится уже не один, медленно обернулся и увидел, что перед ним стоит его дражайшая возлюбленная, не смеющая, поднять на него взгляд, благодаря чему его симпатичное мужественное, тронутое лёгкой щетиной, лицо озарилось доброжелательной улыбкой, во время которой он, как ему показалось, тихо и с ласковой улыбкой выдохнул: --Милая моя Мейлишах, наконец-то, ты вернулась ко мне!--что послужило для юной девушки позволительным знаком для того, что она может приблизиться к нему, что она и со смиренной покорностью сделала, плавно опустившись перед парнем на одно колено и, взяв в, дрожащие от трепетного волнения, лёгкого страха перед их близостью и возбуждения, руки подол его парчового яркого бирюзового цвета кафтана и, поднеся его к чувственным губам, робко поцеловала в знак глубочайшего почтения с покорностью и смиренно принялась ждать благодатного момента, когда Шехзаде, наконец, поднимет её с колен и заключит в заботливые, очень нежные объятия. Её ожидание продлилось не долго. И вот юноша крайне бережно дотронулся до её аккуратно очерченного подбородка тремя пальцами, вызвав в ней новый тихий вздох: --Ваша самая преданная рабыня Махпейкер-хатун пришла к вам, Повелитель, для того, чтобы разделить с Вами Ваши душевные печали и исцелить Вас от невыносимой тоски!--с которым он осторожно поднял её с колен и, вдумчиво всмотревшись в её бездонные голубые глаза, что заставило девушку судорожно сглотнуть, чем вызвала в парне новую добрую улыбку, с которой он, вновь произнёс так, словно захотел успокоить её и заверить в том, что ей нечего бояться рядом с ним и в его объятиях, обещающих ей лишь одно сплошное головокружительное удовольствие вместе с наслаждением: --Не бойся ничего, милая моя Мейлишах! Баш Хасеки Нурбану Султан не посмеет причинить тебе никакого вреда, конечно, если не хочет оказаться задушенной в кожаном мешке и на дне Босфора!--и, не говоря больше ни единого слова, осторожно завладел её чувственными губами и принялся целовать их осторожно плавно и крайне бережно, приведя это к тому, что у юной девушки голова пошла кругом от, обрушившихся на неё, словно снежной лавине, бурных ощущений, оказавшимися на столько острыми, что она еле боролась с собой для того, чтобы не потерять сознание, хотя ноги стали уже, как ватные и перестали её слушаться. Чувствуя то, в каком эмоциональном состоянии находится его наложница, Султан Селим, крайне бережно подхватил её себе на руки, подобно, совершенно невесомой пушинке и, отнеся на широкое, надёжно скрытое от посторонних глаз плотными вуалями парчового тёмного зелёного и золотого газового балдахина, ложе, уложил на парчовое покрывало и, нависнув над ней, как тень от несокрушимой скалы, продолжил, очень нежно обнимать и неистово ласкать её, но, а, когда они оба уже разгорячились на столько сильно, что напоминали собой раскалённую лаву, воссоединились в жарком, как пустыня в полуденный летний июльский зной, акте любви, заполняя просторную комнату единогласными стонами, плавно переходящими в крик, переполнявшего их обоих, взаимного наслаждения. Но, а когда приятно измождённые и запыхавшиеся любовники отстранились друг от друга и упали каждый на свою подушку для того, чтобы, хоть немного перевести дух и привести мысли в порядок, юная Мейлишах Султан поняла, что ей сейчас необходимо, как можно скорее собрать свои вещи с пола и, приведя себя в благопристойный вид, как можно скорее покинуть покои и вернуться в детские покои, пока её не хватилась Баш Хасеки Нурбану Султан, чем она и занялась, привлеча к себе внимание, уже успевшего немного отдышаться и собраться с мыслями, Султана Селима, который решительно схватил девушку за руку, благодаря чему, она инстинктивно вздрогнула от неожиданности и, замерев, ойкнула: --Повелитель!—но, постепенно собравшись с мыслями, плавно обернулась к нему и увидела то, с каким искренним недоумением парень смотрит на неё. Это продлилось ровно до тех пор, пока он ни спросил у неё с оттенком лёгкого разочарования с удивлением: --Разве я приказал тебе уйти? Нет. Тогда для чего ты собираешься покинуть меня, Мейлишах? Застигнутая врасплох, юная девушка залилась румянцем смущения, из-за чего скромно отвела от парня взор и, укутавшись в парчовое покрывало, которое обмотала вокруг стройного голого тела и, прекрасно понимая негодование с возмущением парня, чарующе улыбнулась ему и с невыносимой душевной печалью в мягком голосе объяснила: --А разве наложница не должна покинуть своего господина сразу после, проведённого ими, хальвета?! Кажется, так прописано в правилах гарема. Да и меня, наверное, уже потеряла Ваша Баш Хасеки Нурбану Султан в детских покоях. Это вызвало в парне новую доброжелательную улыбку, с которой он ласково погладил дисциплинированную избранницу по румяным бархатистым щекам и чуть слышно выдохнул, подтверждая её слова и разубеждая в обратном: --Верно, Мейлишах! Только в каждом правиле есть исключение, а это означает, что я хочу, вернее сказать, прошу тебя остаться со мной до самого утра, да и, тебе больше не надо оставаться на побегушках у Нурбану Султан. Утром тебе вернут наших с тобой двойняшек, предварительно переселив в твои собственные покои.—и, не говоря больше ни единого слова, вновь плавно склонился к её чувственным губам для того, чтобы воссоединиться с ней в долгом, очень пламенном поцелуе, перед чем юная девушка не смогла устоять и полностью отдалась их пламенному взаимному желанию, что позволило парню, вновь увлечь её за собой на мягкие подушки, обрушивая на неё беспощадный шквал, состоящий из новых головокружительных ласк с неистовыми поцелуями, чему не было конца, во время которых пара самозабвенно растворялась друг в друге. Только они даже не догадывались о том, что, в эту самую минуту, стоявшая перед зеркалом в своих просторных покоях, Баш Хасеки Нурбану Султан была глубоко погружена во мрачные мысли о том, как ей не допустить сближения Повелителя с другими рабынями, прекрасно понимая, что уничтожать гарем не имеет смысла, ведь на замену убитым наложницам придут другие, а значит, борьба будет бесконечной, да и истинная причина душевных терзаний Баш Хасеки—Султан Селим. Только убить его, Нурбану не могла, прекрасно понимая, что идея, конечно очень даже хорошая, но даже, если Селим умрёт, то трона Османской Империи, пусть и на правах Регента при крохотном сыне-Падишахе ей не видать, так как Падишахом, скорее всего самый старший из братьев Султана Селима—Шехзаде Мустафа, от понимания о чём Баш Хасеки Нурбану Султан сильнее укуталась в соболиную накидку и, заметив в зеркальном отражении то, как бесшумно открылись створки широкой двери, и в роскошные покои к ней робко вошла, слегка приподнимая полы простенького шёлкового платья, Мелексима-хатун, которую Нурбану Султан одарила доброжелательной улыбкой со вздохом огромного облегчения: --Ну, наконец-то, ты пришла, сестра! Мне уже пора отправляться в главные покои! Повелитель будет ждать меня.—что вызвало в юной венецианке понимающий печальный вздох, с которым она, ничего не скрывая от старшей сестры, произнесла: --Повелитель не ждёт Вас сегодня, Султанша. Он проводит время с наложницей из своего гарема.—что прозвучало для Баш Хасеки, подобно, очень болезненной отрезвляющей пощёчине, жестоко ударившей её в самое сердце, словно острому кинжалу, что отразилось в виде горьких слёз, появившихся в её изумрудных глазах и готовых в любую минуту скатиться по бархатистым пунцовым щекам тонкими прозрачными ручьями, с чем Баш Хасеки стоило большого труда справиться и выдавить из себя новую доброжелательную улыбку, с которой Нурбану Султан разумно заключила: --Воля Повелителя—закон для всех нас! Все мы здесь являемся его рабынями , удел которых терпеть, молчать и безропотно подчиняться Высочайшей воле! Между сёстрами-венецианками воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого Мелексима-хатун даже не знала того, как крайне осторожно сообщить сестре о том, что Повелитель, скорее всего развлекается с их Мейлишах-хатун, ведь не зря же кизляр-ага увёл её куда-то несколько часов тому назад, но, собравшись постепенно с мыслями, участливо поинтересовалась: --Будут ли у Вас какие-нибудь распоряжения на мой счёт, Султанша?—чем заставила старшую сестру измождено вздохнуть и также отрешённо ответить: --Можешь возвращаться в общую комнату, только пришли ко мне, сначала Мейлишах-хатун для важного разговора, сестра!—что оказалось хорошо понятно Мелексимой-хатун. Она почтительно откланялась и покинула роскошные покои Баш Хасеки Нурбану Султан, провожаемая её благодарственным взглядом. И вот, оказавшись в дворцовом мраморном коридоре, постепенно становящимся всё темнее и темнее из-за, постепенно входящего в свои законные права, вечера, благодаря чему, стражники зажигали настенные факела и свечи в канделябрах, медное мерцание, исходящее от пламени которых мягко разбавляло вечернюю непроглядную тьму, делая всё вокруг по-домашнему уютным, Мелексима-хатун, шла в направлении общего дворика, погружённая в глубокую мрачную задумчивость о том, где ей искать Мейлишах-хатун, которая, наверное, ещё находится в жарких объятиях юного Падишаха, прекрасно зная то, что он, скорее всего продержит свою дражайшую возлюбленную возле себя до самого утра, но ошиблась. Какого же было удивление юной Мелексимы-хатун, когда к ней на встречу вышла Мейлиша-хатун, о чём-то тихо беседующая с, сопровождающим её, кизляром-агой Сюмбулем, выглядя очень бодрой и счастливой, о чём свидетельствовала мечтательная улыбка с блеском в голубых глазах, озарившие хорошенькое румяное лицо Мейлишах-хатун, внимательно вслушивающейся в наставления с рекомендациями, высказываемые кизляром-агой. Только это продлилось ровно до тех пор, пока они ни поровнялись с верной служанкой Баш Хасеки Нурбану Султан Мелексимой-хатун, в связи с чем хорошенького лица Мейлишах-хатун мгновенно сошла мечтательная улыбка, а хрупкая, словно хрусталь, чистая, подобно родниковой воде, добрая душа наполнилась невыносимым страхом, что хорошо оказалось заметно Мелексиме-хатун, миловидное лицо которой озарилось победной улыбкой, мысленно заключившей: «Вот ты и попалась, Мейлишах-хатун!», а вслух произнёсшая: --Баш Хасеки Нурбану Султан приказала тебе немедленно явиться к ней в покои для какого-то, очень важного разговора, Мейлишах-хатун!—что заставило её собеседницу с кизляром-агой между собой, потрясённо переглянуться, мысленно обменявшись парой фраз. «О, Всемогущий Аллах, неужели Нурбану Султан каким-то образом прознала о моём свидании с Повелителем, Сюмбуль-ага?! Что со мной теперь будет?! Султанша убьёт меня!»--в панике с невыносимым отчаянием взывала о помощи кизляра-агу юная золотоволосая девушка, что вызвало у него понимающий тяжёлый, едва уловимый слухом, вздох, с которым он мысленно заверил подопечную: «Ничего не бойся, Хатун, и смело возвращайся к нашей Баш Хасеки, но ни о чём ей не говори!!» Мейлишах-хатун всё прекрасно поняла и, почтительно поклонившись кизляру-аге, отправилась в покои к Баш Хасеки Нурбану Султан, провожаемая понимающим взглядом кизляра-аги с Мелексимой-хатун, оставшимися наедине друг с другом. А между тем, то же касается юной любимицы Султана Селим Хана Мейлишах-хатун, то она уже, терпеливо дождавшись момента, когда служанки Баш Хасеки Нурбану Султан молчаливо открыли створки широкой двери, пропуская Мейлишах-хатун вовнутрь, куда она робко вошла и, почтительно поклонившись госпоже, по-прежнему стоявшей перед прямоугольным зеркалом в золотой раме и пребывающей в глубокой мрачной задумчивости, осторожно поспешила осведомиться: --Вы пожелали меня видеть, султанша? Чем я могу быть Вам полезна?—чем мгновенно привлекла к себе её внимание, заставив, понимающе тяжело вздохнуть: --Очень хорошо, что ты вернулась ко мне, Мейлишах-хатун! Я как раз очень сильно нуждаюсь в твоей помощи.—что, очень сильно заинтересовало очаровательную юную девушку, заставив её, незамедлительно проявить непосредственное участие, благодаря чему, она, вновь спросила, не смея поднять на Султаншу излучающую свет голубых выразительных, обрамлённых густыми шелковистыми ресницами, глаз: --Позвольте Вашей самой преданной рабыне узнать о том, в чём я могу Вам помочь, Султанша? Баш Хасеки Нурбану Султан уже ждала от служанки подобного вопроса, в связи с чем загадочно ей улыбнулась и, ничего не скрывая от рабыни, поделилась с мрачной глубокой задумчивостью: --Сегодня Повелитель призывал к себе наложницу из гарема. Я желаю узнать о том, кто она, хотя прекрасно понимаю, что это не Селимие-хатун, которая не может посещать главные покои из-за того, что беременна и переселена во дворец в Эдирне. Поэтому, очень тебя прошу о том, чтобы ты нашла для меня ту тварь, которая развлекает моего Султана. Как только ты её найдёшь, приведи ко мне, незамедлительно.—невольно приведя это к тому, что между ними воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого юная Мейлишах-хатун судорожно сглотнула от, испытываемого ею, невыносимого и леденящего трепетную душу, словно обжигающий лёд, ужаса и, хорошо ощущая то, как бешено заколотилось в соблазнительной упругой пышной груди разгорячённое сердце, благодаря чему, постепенно собралась с мыслями, что далось ей очень даже непросто, и задала свой последний, но, как ей казалось, очень важный вопрос: --Госпожа, Вы уж великодушно простите меня за дерзость, но позвольте мне узнать о том, что Вы сделаете с той бедняжкой, которую я найду и приведу к Вам? Баш Хасеки Нурбану Султан ядовито ухмыльнулась: --Что я сделаю с той подлой гадиной, Мейлишах-хатун?! Вот это!—и, не говоря больше ни единого слова, стремительно подошла к собеседнице и, крепко обхватив её изящную тонкую, как у лебедицы, шею сильными руками и принялась сдавливать, благодаря чему, Мейлишах-хатун стало не хватать воздуха, и она начала задыхаться, отчаянно умоляя Султаншу о пощаде, хорошо ощущая то, как у неё перед глазами всё поплыло, что продлилось ровно до тех пор, пока Нурбану Султан, вовремя ни опомнившись, наконец, ни отпустила служанку, подав ей медный стокан с прохладной водой со словами.—Извини, Хатун! Я сорвалась на тебе ни за что. Ступай в гарем и начни поиски. Постепенно приходящая в себя, Мейлишах-хатун всё поняла и, почтительно откланявшись, поспешила стремительно уйти из роскошных покоев, до сих пор не веря в то, что осталась жива, благодаря чему, из её глаз по бледным щекам текли горькие слёзы, из-за которых она, совершенно не видела того, куда идёт. Пребывая в столь ужасном душевном состоянии, юная Мейлишах-хатун совершенно не заметила того, как добежала до арочного входа в общую комнату, где на мраморной ступеньке сидели ункяр-калфа Нигяр с Гюлем-агой, погружённые в глубокую мрачную задумчивость о том, как им совладать с властолюбивой тираншей Баш Хасеки Нурбану Султан, творящей в гареме беспощадную жестокость, осуществляемую руками Мелексимы-хатун. --Скорее бы наша добросердечная и справедливая Мейлишах Султан всё вспомнила и, вновь вступила в силу и в управление гаремом, как то полагается главной Хасеки!—тяжело вздыхая, посетовал Гюль-ага, что подержалось его мудрой собеседницей тем, что она, тоже печально вздохнула в ответ: --Этого нам ещё долго придётся ждать, Гюль-ага, ведь Мейлишах по-прежнему ничего не помнит и дрожит от страха при одном упоминании лишь одного имени Баш Хасеки Нурбану Султан так, словно осиновый лист на сильном зимнем ветру!—и, не говоря больше ни единого слова, медленно подняла карие глаза и, случайно заметив, стоявшую напротив них с Гюлем-агой в смиренном ожидании внимания и в почтительном поклоне, Мейлишах-хатун, выглядевшую какой-то, уж очень сильно чем-то взволнованной, не говоря уже о том, что перевозбуждённой, благодаря чему, мудрая ункяр-калфа потрясённо, вновь переглянулась с Гюлем-агой и, встав с мраморной ступеньки, обеспокоенно спросила, обращаясь к очаровательной юной подопечной.—Что это с тобой, Мейлишах-хатун? На тебе, просто лица нет от ужаса. --Нурбану Султан совсем взбесилась от ревности! Сейчас она приказала мне найти и привести к ней ту несчастную девушку, которая сегодня посещала главные покои, то есть меня саму!—с невыносимым отчаянием в голубых глазах и дрожащим голосом заговорила с ункяр-калфой Мейлишах-хатун, внутренне вся трепеща от невыносимого страха, подобно кроткой лани, загнанной беспощадными охотниками в ловушку, что оказалось хорошо понятно ункяр-калфе, благодаря чему, она сдержано вздохнула и, мудро рассудив: --Не думай о Баш Хасеки, Мейлишах, ведь ты, отныне для Повелителя фаворитка, а значит, сейчас должна переехать в покои, расположенные на этаже для фавориток. Только юная Мейлишах-хатун считала иначе, о чём и поспешила поделиться с ункяр-калфой незамедлительно, смутно надеясь на её взаимопонимание: --Нет, Нигяр-калфа. Мне лучше сейчас вернуться в покои к Нурбану Султан и постараться всеми возможными и невозможными силами отвести от себя её подозрения. Вот только, что мне ей сказать про новую фаворитку Повелителя, о которой она меня спросит?!—чем заставила мудрую ункяр-калфу с глубокой мрачной задумчивостью переглянуться со старшим гаремным агой по имени Гюль, который внезапно спохватившись, полностью согласился с мудрой ункяр-калфой: --Нигяр-калфа верно говорит, девочка. Утро вечера мудренее. Тебе сейчас действительно лучше пойти в покои для фавориток, чтобы отдохнуть в них, но, а утром мы все что-нибудь придумаем.—из чего юная девушка поняла, что ей действительно лучше пойти к себе в покои для того, чтобы лечь спать, благодаря чему, покорилась и позволила Нигяр-калфе увести её в покои для фавориток, провожаемые мрачным взглядом Гюля-аги, который, простояв так какое-то время в гордом одиночестве, отправился по своим делам, а именно искать спасения для Мейлишах-хатун. Этим спасением стала одна из опальных рабынь, томящаяся в темнице, которую по распоряжению кизляра-аги должны были вот-вот казнить и, зашитой в кожаный мешок, бросить в Босфор. Но, а рано утром, когда яркие золотистые лучи морозного солнца озарили всё вокруг ослепительным блеском, пробуждая всё вокруг от крепкого ночного сна, сопровождаемая кизляром-агой, Мйлишах-хатун шла из дворцового хаммама, облачённая в шёлковое зелёное платье, которое было обшито золотистым гипюром, по мраморному коридору, возвращаясь в гарем и внутренне размышляя над тем, что ей сказать Баш Хасеки Нурбану Султан, ведь та непременно спросит её о том, что стало с той несчастной новой фавориткой юного Падишаха, которую та приказала найти своей рабыне. Сопровождающие очаровательную юную наложницу, младшие калфы с агами не вмешивались в её мрачные размышления, что продлилось ровно до тех пор, пока, словно ни угадав мысли Мейлишах-хатун, к ним решительно ни подошёл Гюль-ага, который, словно угадав её потаённые мысли, загадочно девушке улыбнулся и, с настороженностью осматриваясь по сторонам, чуть слышно ни известил: --Можешь со спокойной душой возвращаться в покои к Баш Хасеки Нурбану Султан, девочка, и смело сказать ей о том, что подлую рабыню, которую она приказала тебе найти зовут Назлы. Она серьёзно провинилась перед Повелителем, из-за чего её уже казнили прошлой ночью и утопили в Босфоре.—невольно приведя это к тому, что между ними воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого все с глубокой мрачной задумчивостью между собой переглянулись. Из этого юная Мейлишах-хатун сделала для себя неутешительный вывод в том, что для её душевного благополучия, вынуждено рассталась с жизнью одна из рабынь, о существовании которой девушка даже ничего не знала, но, не смотря на это, была искренне благодарна бедняжке за своевременное избавление от праведного гнева ревнивой до невозможности Баш Хасеки Нурбану Султан, в связи с чем, постепенно собралась с мыслями и, почтительно поклонившись обоим агам, с доброжелательной улыбкой заключила: --Не стоит заставлять нашу Баш Хасеки Нурбану Султан томиться ожиданием. Пойду сообщу ей чудесную новость.—и, не произнося больше ни единого слова, с их молчаливого одобрения отправилась в великолепные покои к Нурбану Султан, провожаемая всё тем же мрачным задумчивым взглядом Гюля-аги с Сюмбулем-агой. Вот только никто из них даже не догадывался о том, что, в эту самую минуту, находящаяся в своих просторных великолепных покоях, Баш Хасеки Нурбану Султан, одетая в роскошное изумрудное атласное с серебристыми парчовыми вставками платье, которое было обшито серебристым гипюром, царственно восседала на парчовом покрывале широкого ложа, согреваемая яркими золотыми солнечными лучами и душевно беседовавшая с верными Джанфеде-калфой с Мелексимой-хатун, с нетерпеливым ожиданием посматривая на широкую дверь. --Госпожа, Вы уж великодушно простите мне мою дерзость, только я совсем не доверяю Мейлишах-хатан. Вдруг, это именно она и является той предательницей, которую Вы ищите.—мрачно вздыхая, с откровенным подозрением поделилась со старшей сестрой Мелексима-хатун, о чём та уже неоднократно и на протяжении всего вчерашнего дня размышляла, благодаря чему и поддерживая сестру, Нурбану вздохнула измождено с мудрым заключением: --Вот и выясним у неё, внимательно наблюдая за её эмоциональным поведением, Мелексима!—чем натолкнула сестру на мысль о том, что она, тоже совсем не доверяет кефалонской наложнице, которая, терпеливо дождавшись момента, когда молчаливые стражницы открыли перед ней дубовые створки широкой двери, робко вошла вовнутрь и, встав напротив Баш Хасеки Нурбану Султан в почтительном поклоне, смиренно принялась ждать Её Высочайшего внимания, для чего ей потребовалось совсем немного времени. И вот Султанша излучающая свет, наконец-то, соизволила обратить своё внимание на очаровательную юную золотоволосую рабыню, благодаря чему, сдержано вздохнула и, доброжелательно ей, улыбаясь, заинтересованно спросила: --Ну, Мейлишах-хатун, рассказывай нам о том, удалось ли тебе выяснить имя той мерзавки, которая посмела перейти мне дорогу, тем-самым подписав себе смертный приговор? --Да, султанша! Мне удалось выяснить то, кто посмел Вас расстроить. Это Назлы-хатун—боснийка. Она была вчера в покоях Султана и даже чем-то прогневила его, за что он приказал стражникам бросить её в темницу и сурово наказать. Ночью её казнили и утопили в Босфоре.—легкомысленно отмахнувшись, доложила уверенным тоном Мейлишах-хатун, что оказалось внимательно выслушано Баш Хасеки Нурбану Султан, которая лишь сделала вид, что поверила ей, но, а на самом же деле прекрасно поняла, что погибшая по своей собственной глупости боснийская рабыня, является лишь отговоркой, вовремя попавшей под внимание дворцовым служителям, выдавшим её Мейлишах-хатун для отвода глаз ей—Нурбану Султан, благодаря чему, она, вновь тяжело вздохнула и, отпуская, произнесла: --Возвращайся в гарем и продолжай быть в нём моими глазами и ушами, докладывая мне обо всём том, что думают и говорят про меня наложницы!—что оказалось хорошо понятно Мейлишах-хатун, которая почтительно откланялась Султанше и, пятясь задом, словно рак, покинула её роскошные покои, провожаемая задумчивым мрачным взглядом Баш Хасеки Нурбану Султан, оставшейся, снова в приятном обществе преданных калфы с рабынями. Но, а, что же касается очаровательной юной Мейлишах-хатун, то не успела она спуститься по мраморным ступенькам в общую гаремную комнату, глубоко погружённая в мрачную задумчивость, как к ней мягко подошла ункяр-калфа Нигяр и отправила в главные покои под предлогом того, что в них необходимо прибраться. И вот, пройдя через целый лабиринт мраморных дворцовых коридоров, залитых золотым блеском ярких солнечных лучей, Мейлишах-хатун, наконец, дошла до порога главных покоев, вход в которые надёжно охраняли молчаливые стражники, всячески старавшиеся не смотреть на, почтительно им поклонившуюся и юную рабыню, небрежно бросив ей одно: --Возвращайся в гарем, Хатун! Повелителя нет в своих покоях. Он присутствует на заседании Дивана. Позже придёшь! Девушка всё поняла и, не желая их злить дальше, отстранённо заключила: --Я, то сейчас уйду, вот только, что вы потом станете говорить Его Султанскому Величеству о том, что в его покоях никто не прибрался?! Я же пришла сюда по распоряжению ункяр-калфы именно для того, чтобы навести в главных покоях порядок. Поэтому, вам лучше пропустить меня в них. Это подействовало на стражников убеждающее, благодаря чему, те, наконец-то, с пониманием переглянулись между собой и, придя к общему, не говоря уже ни единого слова, открыли дубовые створки широкой двери и, пропустив наложницу вовнутрь, закрыли их за ней, что обдало девушку приятным прохладным дуновением, на что она не обратила никакого внимания, а всё из-за того, что незамедлительно приступила к уборке великолепных, выполненных в красных и розовых тонах с украшением многообразной золотой лепнины и дорогих персидских ковров с длинным ворсом, покоев. В том, что Нигяр-калфа отправила её сюда, преследуя какие-то свои, понятные лишь ей одной, цели, для Мейлшах-хатун, совершенно не было секретом. Только она, хотя и испытывала искренние, очень нежные чувства к юному Повелителю, но очень сильно боялась вызвать праведный гнев у Баш Хасеки Нурбану Султан, которая, итак едва вчера, чуть ни задушила её, при воспоминании о чём, у юной Мейлишах-хатун до сих пор шёл мороз по коже. Даже сейчас несчастную девушку всю передёрнуло, а хорошенькое лицо побледнело, не говоря уже о, бешено колотящемся в соблазнительной упругой пышной груди, разгорячённом сердце. Конечно, юная Мейлишах-хатун прекрасно понимала пламенные чувства Баш Хасеки Нурбану Султан, ведь та действительно с неистовым пылом любит Повелителя и, просто с ума сходит от, сжигающей её изнутри, ревности и понимания того, что возлюбленный делит ложе с другими наложницами, создавая из них для неё очень опасных конкуренток, благодаря чему, юная девушка измождено вздохнула: --Ах, Нурбану Султан, Вы сами того не заметили, как стали жертвой собственных амбиций с ревностью и властолюбием, которые, рано или поздно сожгут вас дотла! Беспощадная жестокость никогда и никого ещё до добра не доводила!—и продолжила заниматься уборкой, благодаря чему, совершенно не заметила того, как в эту самую минуту, крайне бесшумно открылись створки широкой двери, и в свои просторные покои вернулся, погружённый в глубокую мрачную задумчивость, Султан Селим, искренне обрадованный тем, что его дражайшая возлюбленная находится здесь, в связи с чем, его очаровательное лицо озарилось восторгом с доброжелательной улыбкой. --Мейлишах! Милая моя!—с огромной нежностью выдохнул юный Падишах, распростя перед ней широкие объятия, чем мгновенно привлёк к себе её внимание и заставил, незамедлительно опомнившись, грациозно обернуться и почтительно ему поклониться. --Повелитель, простите меня за то, что я совершенно не заметила того, как Вы вернулись!—с неистовым выдохнула юная девушка, вплывая в его мужественные объятия, которые юный Султан мгновенно и очень бережно сомкнул на её стройной, как ствол молодой сосны, талии, заставив Мейлишах-хатун на мгновение закрыть голубые, как небо в ясную безоблачную погоду, глаза, хорошо ощущая то, как её всю постепенно заполняет приятным теплом, от которого учащённо забилось в груди трепетное сердце, чем и воспользовался юный Падишах тем, что взял возлюбленную за руку и, уверенно подведя к своему широкому ложу, сел вместе с ней на парчовое покрывало и завёл душевный разговор, заворожено всматриваясь в бездонные глаза возлюбленной и с огромной нежностью сжимая её изящные руки в своих сильных мужественных руках. --Как ты поживаешь, любовь моя? Тебе удалось перебраться в свои покои?—проявляя непосредственное участие к дражайшей возлюбленной и доброжелательно ей улыбаясь, поинтересовался Селим, чем вызвал у неё тихий понимающий вздох, с которым юная девушка, ничего от него не скрывая, откровенно поделилась: --Я живу в покоях, расположенных на этаже для Ваших фавориток, Повелитель, ведь таким образом мне, хоть удаётся отводить от себя подозрения Нурбану Султан.—что потрясло юного Падишаха до глубины души, ведь его дражайшая возлюбленная оказалась, очень даже осторожной и предусмотрительной, что ему даже понравилось. Вот только Селим не понимал одного, почему Мейлишах решила, будучи, его законной женой, пройти, вновь путь от наложницы-фаворитки до госпожи, но решил не вмешиваться в дела своих женщин, тем-самым, давая им полную свободу, благодаря чему, понимающе вздохнул: --Поступай так, как считаешь то необходимым, Мейлишах!—и, не говоря больше ни единого слова, высвободил одну свою руку, но лишь для того, чтобы ласково ею погладить по румяной бархатистой щеке дражайшую возлюбленную, чем вызвал у неё тихий трепетный вздох, с которым она, на мгновение закрыла глаза, но, а, когда открыла их, откровенно произнесла: --Кажется, Нурбану Султан перестала меня во всём подозревать. Мне удалось убедить её в том, что, казнённая ночью, рабыня и есть Ваша новая фаворитка, посмевшая Вас разозлить во время хальвета до такой степени, что Вы приказали стражникам сурово наказать её в темнице, но, а после казнить и утопить в Босфоре. Баш Хасеки поверила в эту искусную ложь.—чем заставила юного Падишаха звонко рассмеяться и произнести: --А ты, оказывается у меня, та ещё интриганка, Мейлишах!—что вогнало юную девушку в смущение, благодаря чему, она застенчиво потупила взор и, скромно улыбаясь, заключила: --Но, ведь, как говорится в народе: «Хочешь жить—умей вертеться, подобно ужу на раскалённой сковороде!»Ведь так, Повелитель?! Да и, Баш Хасеки очень опасный и сильный противник.—что ещё больше раззадорило юного Султана Селим хана, заставив его ещё пуще прежнего весело и добродушно рассмеяться. Невольной свидетельницей всего этого стала, решительно ворвавшаяся в главные покои к горячо любимому брату, Махмелек Султан, которая, даже не глядя на, вставшую перед ней в почтительном приветственном поклоне, Мейлишах-хатун, рявкнула небрежно: --Немедленно оставь нас с Повелителем одних, Мейлишах! Девушка прекрасно всё поняла и с молчаливого одобрения Султана Селима, поспешила незамедлительно уйти прочь из главных покоев, провожаемая благодарственным взглядом венценосных брата с сестрой, которые немного выждали и продолжили вести друг с другом душевный разговор, начатый самим юным Властелином, проявившим неподдельный интерес к дражайшей младшей сестре: --Что на тебя такое нашло, Махмелек, раз ты ни с того ни с сего даже сорвалась на, ни в чём неповинной моей Мейлишах?—чем вызвал в дражайшей сестре взаимный понимающий вздох, с которым она откровенно выпалила: --Дело в твоей венецианке, Селим! Она совсем сдурела, раз решила избавиться от меня, выдав замуж и отослав как можно дальше от столицы! Да, кто эта рабыня такая для того, чтобы решать за меня мою судьбу?! Валиде Султан?! Совсем стыд она потеряла!—не в силах скрывать, переполнявшее её всю, огромное возмущение, что было хорошо понятно Селиму, из мужественной груди которого вырвался измождённый вздох, с которым он печально произнёс: --Нурбану Султан—моя Баш Хасеки, управляющая моим гаремом. Я тут не властен. Прости. Вот только Султанша даже и не собиралась сдаваться. Наоборот. Она лишь ещё сильнее, не говоря уже о том, что воинственно взвилась, отчаянно взывая брата к благоразумию: --Селим, да как ты не понимаешь, что венецианка специально избавляется от нас всех, кто тебя любит и поддерживает для того, чтобы поставить на все важные посты своих людей, а тебя оставить без защиты, чтобы потом, при самой удобной возможности подстроить тебе несчастный случай, во время которого ты будешь вероломно убит, а она станет Регентом Государства при Вашем Шехзаде Махмуде!—что напоминало крик невыносимого душевного отчаяния, оказавшегося, услышанным юным Повелителем, уже успевшему узнать от верного Газанфера-аги о том, что со дня на день состоится никях Нигяр-калфы с торговцем шёлка и уедет вместе с ним в Измир, а её место уже сегодня займёт Джанфеде-калфа на посту главной калфы, а значит его дражайшая возлюбленная Мейлишах становится, совсем беззащитной, невольно приведя это к тому, что сам того не заметил как, вновь измождено вздохнул: --Нурбану-хатун, действительно пускает всюду в гареме свои корни, назначая на важные посты, преданных только ей одной, слуг, Махмелек! --Вот видишь, брат! Эта венецианка, словно анаконда, всё сильнее и сильнее сдавливает тебя в своём смертельном кольце. Скоро тебе станет нечем дышать, и ты умрёшь.—победно улыбаясь, заключила юная Султанша, уверенно подойдя к брату и, осторожно дотронувшись до его мускулистого мужественного плеча, что вызвало у него новый измождённый, напоминающий тихий отчаянный стон, вздох, с которым он незамедлительно спросил: --И, что же мне делать, сестра? Как задавить змею, пока она ещё не выросла? Махмелек Султан, словно ждала этой его просьбы о помощи всю жизнь, благодаря чему, довольно улыбнулась и мудро рассудила: --Отошли Нурбану-хатун во дворец слёз и верни в гарем Селимие-хатун, так как место султанской икбаль—гарем её Властелина, Селим! Да и, позвольсвоей Мейлишах вздохнуть свободно, ведь она, как я понимаю, постепенно начинает всё вспоминать.—в связи с чем, Султан Селим, вновь погрузился в ещё более мрачную глубокую задумчивость, в чём Махмелек Султан не мешала брату, прекрасно понимая, что ему необходимо время для того, чтобы всё как следует продумать и принять единственное, очень правильное решение, относительно ближайшего будущего своей Баш Хасеки.