НЕУКРОТИМАЯ ГРЕЧАНКА

Топкапы. И вот, оказавшись, наконец, в светлом мраморном коридоре, озарённом яркими золотисто-медными лучами, постепенно уходящего за линию горизонта, солнца, Михримах Султан, погружённая в глубокую мрачную задумчивость о том, что она оказалась слишком резка с, ни в чём неповинной Санавбер Хатун, несправедливо сорвавшись на ней, но с другой стороны—наложница должна уже начинать бороться за своё семейное счастье с соперницами самостоятельно, перестав быть со всеми милой и дружелюбной, ведь Санавбер оказалась в гареме, где каждая из рабынь является для неё соперницей, только и мечтающей оказаться в «раю» Шехзаде Селима, став для него единственной возлюбленной. Их нельзя жалеть. С ними надо отважно бороться, беспощадно отправляя в небытие. --Со временем, ты всё поймёшь и простишь меня, Санавбер Хатун!—понимающе тяжело вздыхая, произнесла Султанша солнца и луны в пустоту, продолжая свой путь к выходу из гарема, где встретилась с двумя своими горячо любимыми братьями Шехзаде Селимом и Баязидом, которые с искренним негодованием переглянулись между собой и единогласно шутливо спросили, обращаясь к ней: --Разговариваешь сама с собой, сестрица?—чем мгновенно вывели её из глубокой мрачной задумчивости, заставив с доброжелательной улыбкой произнести: --И вам, тоже доброго дня, братья, пусть мы и виделись с вами недавно! Куда направились? Шехзаде Селим вместе с Шехзаде Баязидом, вновь потрясённо переглянулись между собой. --Как!? Ты, разве ещё не знаешь о том, что Повелитель уже приходит в себя?! Вот мы и идём к нему для того, чтобы засвидетельствовать ему своё почтение.—с воодушевлённым радушием объяснил сестре Шехзаде Селим, от пристального внимания которого ни укрылось то, как хорошенькое лицо их горячо любимой сестры изменилось, став сначала удивлённым, но, а, потом восторженным. Только Султанша солнца и луны не понимала одного, откуда им стало об этом известно, хотя ответ нашёлся сам по себе, словно искра вспыхнула в белокурой голове. Сюмбуль-ага! Вот кто является главным носителем всей информации о жизни всех обитателей дворца, благодаря чему, улыбнулась с загадочной доброжелательностью и провозгласила: --Да, дарует Аллах долгих лет и крепкого здоровья нашему Повелителю!—что подержалось взаимным новым единогласным вздохом огромного облегчения её братьев: --Аминь! Но, а, затем и, не говоря ни единого слова, все отправились в главные покои к Повелителю для того, чтобы высказать ему своё искреннее почтение, огромную радость и безграничную любовь. Вот только никто из них даже не догадывался о том, что между вернувшейся вместе с преданной служанкой, Санавбер Хатун, удобно разместившейся на парчовой тахте, расположенной возле окна, состоялся, весьма душевный, напоминающий самый, что ни на есть, заговор, едва уловимый слухом, разговор, полный иронии и осмотрительности. --Михримах Султан желает вызвать во мне желание бороться с Нурбану и Констанцей Хатун, Дилвин, тем-самым, подставляя меня под удавку безмолвного палача, прекрасно зная о том, что, в случае, если я, всё-таки решусь воевать с ними, устраивая все возможные пакости, она сможет легко обвинить меня в посягательстве на султанскую собственность, каковой являемся все мы, здесь находящиеся?! Ну, нет! Не на ту напала!—ядовито усмехаясь, делилась душевными возмущениями с верной помощницей, смиренно стоявшей немного в стороне и в почтительном поклоне, Санавбер Хатун, чем, мгновенно вывела собеседницу из глубокой мрачной задумчивости, заставив, внезапно спохватиться и чуть слышно поинтересоваться: --И, что же вы предпримите для того, чтобы обезопасить себя от влияния венецианок, госпожа?—что погрузило юную любимицу Шехзаде Селима в глубокую мрачную задумчивость, прекрасно понимая лишь одно, что она, сама того не ведая и благодаря коварным небрежным словам Михримах Султан, угодила в западню, из которой сможет выбраться, лишь, благодаря уму и находчивости, от понимания о чём, вновь измождено вздохнула и разумно заключила: --Постараюсь подружиться с ними для того, чтобы предугадать каждый их воинственный и, направленный против меня, коварный шаг, Дилвин, ведь, как там говорится в народе: «Если хочешь, хорошенько узнать своего врага—подружись с ним и постоянно держи его в зоне досягаемости зрения!»--невольно приведя это к тому, что между ними воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого, крайне бесшумно отворились дубовые створки широкой двери, и в покои важно вошёл кизляр-ага Сюмбуль, благодаря чему, девушки мгновенно опомнились и, почтительно ему поклонившись, доброжелательно улыбнулись и единогласно выдохнули: --Сюмбуль-ага!—чем, мгновенно привлекли к себе его внимание, заставив расплыться в довольной улыбке, с которой он радушно объявил им всем: --Радуйтесь, девушки, ибо наш Достопочтенный Повелитель только что пришёл в себя, благодаря чему, Шах-хубан и Хандан Султан осыпают рабынь золотом и угощают всех сладостями! Вот только наложницы не знали того, как им полагается, сейчас поступить: радоваться долгожданному выздоровлению Повелителя, либо, наоборот, огорчаться, но, оставаясь вежливыми, они хором выдохнули с огромным облегчением: --Слава Милосердному Аллаху!—воздав хвалебные молитвы Всевышнему, что инстинктивно подхватил и кизляр-ага, выдохнув с искренней радостью: --Аминь, девушки! Между ними воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого каждый из них сходился в мыслях о том, что, как Повелитель отнесётся к мудрому решению о ссылке в Девичью башню своей главной Хасеки Хюррем Султан, вынесенное своим регентом и исполненное дворцовой стражей, смутно надеясь на понимание и прощение во благо спокойствия и порядка в общем гареме. А между тем, достопочтенный Султан Сулейман уже, царственно восседая на парчовой тахте вместе с Хандан Султан, вёл с ней тихий душевный разговор обо всём том, что произошло в гареме за всё то время, пока Падишах находился в коме, но, узнав о том, что из-за, устроенного главной Хасеки Хюррем Султан, восстания погиб Шехзаде Ахмет с беременной фавориткой по имени Элеонур Хатун, похороны которых состоялись утром, хотя по плану коварной рыжеволосой бестии должен был погибнуть Шехзаде Селим с Санавбер Хатун, в связи с чем, Шехзаде Селим на правах регента принял одно самое, как ему показалось верное решение, а именно выслать Хюррем Султан в Девичью башню, где Султанша находится в данную минуту, Султан Сулейман пришёл в праведную ярость, готовый собственноручно придушить главную Хасеки, но, благодаря осторожным заботливым уговорам Хасеки Хандан Султан, постепенно успокоился и погрузился в глубокую мрачную задумчивость, что позволило его средней Хасеки продолжить ласково сжимать его сильные мужественные руки в своих изящных женственных руках, что приносило мужчине душевный покой и умиротворение, с которыми Повелитель, вновь измождено вздохнул: --Я не желаю больше слышать и говорить об этой предательнице, Хандан!—что прозвучало для Султанши, подобно живительному нектару для души, ведь, отныне она становилась единственной женщиной в жизни и в сердце Властелина, о чём даже мечтать не могла. Вот уж действительно, любое смиренное терпение с ожиданием, бывают вознаграждены по справедливости, от понимания о чём, хорошенькое лицо Султанши озарилось румянцем смущения и счастливой улыбкой, с которыми она чуть слышно выдохнула: --Как Вам будет угодно, Повелитель! Душа её ликовала от огромного счастья и готова была воспарить от безграничного счастья, что продлилось лишь до тех пор, пока, крайне бесшумно ни отворились створки широкой двери, и в просторные покои ни вошёл Локман-ага и с почтительным поклоном ни доложил: --Шехзаде Селим просит Вашей аудиенции, Повелитель!—и, дождавшись одобрительного кивка седовласой головы, вновь ушёл из главных покоев, пропуская в них Шехзаде Селима, который робко приблизившись к горячо любимому отцу-Повелителю, высказал ему своё глубочайшее почтение с добрыми пожеланиями о здравии и собрался было уже отчитаться о принятых им решениях с мерами по устранению последствий гаремного восстания, что повлекло многочисленные жертвы, но был остановлен повелительным знаком Султана Сулеймана, с полным безразличием заключившего: --Не стоит, Селим! Я уже обо всём осведомлён. Ты поступил правильно. Только мне хочется поговорить с тобой о другом. --О чём же, Повелитель?—робко спросил у венценосца юноша, не смея поднять на него светлых глаз, выражающих огромное душевное изумление с негодованием и заинтересованностью, что было хорошо понятно Повелителем, решившим больше не мучить сына неведением. --Я решил завтра утром сочетать тебя никяхом с твоей дражайшей фавориткой Санавбер Хатун, сын, и уже отдал твоей Валиде все необходимые для этого распоряжения.—высказал о своём решении Султан Сулейман, чем окрылил младшего сына, уже не смевшего и мечтать о таком Высочайшем вознаграждении за искреннюю преданность, в связи с чем, вновь с неистовым жаром облабзал руки Повелителя, восторженно выдохнув: --Благодарю, Повелитель, ибо таким решением, вы сделали своего самого преданного раба Селима самым счастливейшим человеком на земле!—за что Султан Сулейман добродушно похлопал зардевшегося сына по мускулистому мужественному плечу сильной рукой со словами: --Можешь немедленно пойти к своей фаворитке и поделиться с ней своей радостью! Шехзаде Селим, вновь почтительно откланялся матери с отцом и, провожаемый их благословляющим молчаливым взглядом, пятясь, подобно раку, покинул главные покои, что позволило супругам внимательно проследить за тем, как за их сыном закрылись створки двери и лишь только тогда вернуться к своему прерванному душевному разговору, чем они и занялись, незамедлительно. Но, а, что же касается юного Шехзаде Селима, то он, оказавшись, наконец, за пределами главных покоев, вышел в мраморный дворцовый коридор, до сих пор не в силах поверить в то, что утром станет законным супругом для милой Санавбер Хатун, благодаря чему, его разгорячённое сердце колотилось в груди так сильно, что казалось ещё немного и выскочит наружу, а бархатистые, тронутые лёгкой и еле заметной шелковистой щетиной, щёки пылали и наливались румянцем смущения, что ни укрылось от внимания, мгновенно окруживших его, Шехзаде Баязида с Михримах и Эсмахан Султан, которые с нетерпением ожидали его возвращения из главных покоев в коридоре, и вот теперь, заметив брата в таком странном душевном, вернее сказать, даже ошалелом состоянии, встревожились очень сильно. --Селим, что тебе сказал Повелитель? Он сильно ругался из-за твоего решения, относительно Хюррем султан?—обеспокоенно принялся расспрашивать брата Шехзаде Баязид, чем, наконец-то, вывел его из состояния глубокого шока, благодаря чему, Шехзаде Селим, словно на выдохе и машинально ответил: --Повелитель завтра сочетает меня с моей милой Санавбер Хатун священными узами никяха! Сейчас я направляюсь к себе в покои для того, чтобы сообщить ей Высочайшую волю!—невольно приведя это к тому, что между ними всеми четырьмя воцарилось недолгое молчание, по истечении которого, постепенно собравшиеся с мыслями молодые люди и девушки продолжили вести между собой душевную беседу, искренне радуясь за Шехзаде Селима с его дражайшей фавориткой. --Ну, наконец-то, скорбь сменится на безграничное счастье!—с огромным облегчением выдохнули Эсмахан с Михримах султан, в чём Шехзаде Селим искренне сомневался, прекрасно понимая, что свадьба, идущая следом за похоронами, не к добру, совсем, чем и поделился с восторженными собеседниками. --Никакого пышного праздника не будет, по крайней мере до окончания траура, так как радоваться сразу после похорон—не логично, не говоря уже о том, что не к месту, от слова совсем!—с чем его брат, сестра и кузина были полностью согласны, сочтя слова, постепенно выходящего из состояния глубокого шока, вызванного недавним душевным разговором с Повелителем, Шехзаде Селима, вполне себе разумными, смутно надеясь на то, что сам Повелитель, Хандан с Шах-Хубан Султан и Великим визирем Лютфи-пашой полностью разделяют его разумные понимания и не станут торопиться устраивать «пир во время чумы», отложив его до более благоприятных времён. --Твоя Санавбер Хатун находится в своих покоях, Селим!—словно спохватившись, сообщила брату Михримах Султан, за что получила от брата одобрительный кивок светловолосой головы, с чем он, не говоря больше ни единого слова, отправился, прямиком в гарем, провожаемый одобряющим взглядом брата, сестры и кузины, оставшимися стоять посреди коридора и воодушевлённо обсуждая завтрашний никях брата с его наложницей. Михримах Султан не обманула младшего брата, относительно Санавбер Хатун. Девушка действительно находилась в своих просторных светлых покоях, погружённая в глубокую мрачную задумчивость о том, как ей следует начать вести себя с обеими венецианками Нурбану и с Констанцей Хатун, вальяжно восседая на парчовой тахте и не обращая никакого внимания на, занимающихся своими обычными повседневными делами тремя служанками, а именно Дилвин, Нурмелек и Махнур Хатун, благодаря чему даже не заметила того, как, крайне бесшумно отворились створки широкой двери, и к ней в покои уверенно вошёл Шехзаде Селим, наконец, увидев которого, юная Санавбер Хатун с радостным вздохом: --Шехзаде!—с плавной грацией поднялась с тахты и, распростя перед возлюбленным широкие объятия, мягко подошла к нему и крепко обняла сердечного избранника, заключившего девушку во взаимные крепкие объятия с восторженными словами: --Ты больше не рабыня, Санавбер! Ты, отныне свободна! Ты свободна! Ты свободна! Завтра Повелитель, лично сочетает нас священными узами никяха!—что, одновременно шокировало и приятно удивило юную девушку, которая не знала того, как ей полагается отреагировать на эти известия дражайшего возлюбленного. Конечно, известие о, вновь приобретённой, свободе и завтрашней свадьбе, искренне порадовало Санавбер Хатун, но с другой стороны и обеспокоило, ведь, отныне на неё возлагались более ответственные обязанности, делая её новым представителем Султанской династии, что пугало девушку своей неизведанностью, отразившись в ясных, полных невыносимой глубокой мрачной задумчивости, голубых глазах в виде непреодолимого сомнения. Оно не укрылось от внимания юного Шехзаде Селима, который, не говоря ни единого слова, взял возлюбленную за руку и, подведя к парчовой тахте, сел вместе с ней на тахту и, продолжая легонько сжимать изящные руки возлюбленной невесты своими мужественными сильными руками, не говоря уже о том, что с огромным обожанием смотря в её бездонные омуты, убедительно заверил: --Тебе не о чем тревожиться, любовь моя, ведь ты, отныне больше не одна. Тебе во всём станут помогать мои сёстры и валиде, сообща с которыми, ты станешь заниматься благотворительностью и другими богопристойными и гаремными делами, но уже не на правах наложницы-фаворитки, а на правах моей дражайшей Главной Хасеки, которую я люблю больше жизни.—и, не говоря больше ни единого слова, плавно дотянулся до чувственных мягких губ любимой невесты и поцеловал их с неистовым пылом, перед чем юная Санавбер Хатун не смогла устоять и, обвив мужественную шею возлюбленного жениха заботливыми руками, одарила взаимным пламенным поцелуем в мягкие тёплые мужественные губы, забыв обо всём и обо всех на свете. Вот только возлюбленной паре Шехзаде Селиму с Санавбер Хатун пришлось прервать пламенный поцелуй, пусть и очень нехотя, а всё из-за того, что, в эту самую минуту, к ним подошла Дилвин Хатун, которая почтительно им поклонилась и, принеся искренние извинения за то, что вынуждена отвлечь пару от приятного занятия, участливо предложила, коварно улыбаясь: --Если позволите, то я могу немедленно отправиться в покои к Нурбану Хатун и сообщить ей о вашем приближающимся никяхе, Шехзаде. Пусть порадуется за вас с Санавбер Хатун.—чем заставила Шехзаде Селима с его дражайшей возлюбленной ненадолго призадуматься, во время чего от внимания, смиренно ожидающей их решения, стоявшей в почтительном поклоне, Дилвин Хатун ни укрылось то, как в ясных голубых глазах юной возлюбленной пары вспыхнул дьявольский огонь, а лица озарила заговорщическая улыбка, по которой рабыня поняла, что это и есть положительный ответ, в связи с чем, она не захотела их больше мучить и, бесшумно приблизившись к широкой двери, уже взялась за медные ручки дубовых створок и собралась было их открыть для того, чтобы покинуть просторные покои, как, в эту самую минуту, до неё донёсся вразумительный оклик Шехзаде Селима: --Нет, Дилвин Хатун. Не надо этого делать. Нурбану Хатун итак уже сполна наказана за свои преступления. Не зачем её добивать этими известиями. Лучше сходи к ней и доложи о прибытии в гарем младшей сестры. Пусть, хоть этому порадуется.—что оказалось морально поддержано его дражайшей невестой Санавбер Хатун, которая одобрительно кивнула и благоразумно заключила: --Шехзаде Селим прав, Дилвин. Хватит издеваться над несчастной Хатун. Лучше пусть сама разбирается со своей сестрой. Дилвин Хатун всё поняла и, одобрительно кивнув, почтительно откланялась возлюбленной паре и, наконец, покинула покои, оставляя их наедине друг с другом, за что Шехзаде Селим с Санавбер Хатун были служанке искренне благодарны, но, а затем, они выждав немного времени, продолжили душевно беседовать друг с другом. --Шехзаде, я, конечно, хорошо понимаю, что это, возможно не моё дело, да и, кто я такая для того, чтобы, что-либо осуждать. Только решение Шах Султан о том, чтобы Констанца Хатун стала новой фавориткой Падишаха—слишком жестока, ведь девушка слишком юна и честолюбива, да и, вполне себе возможно уже влюблена в кого-то или даже помолвлена в Венеции, а тут её толкают в постель к престарелому Султану, простите за грубость, ещё и весьма неприглядной внешности…—поделилась душевными переживаниями с дражайшим возлюбленным юная Санавбер Хатун, вдумчиво всматриваясь в его светлые доброжелательные глаза, с чем юноша был абсолютно согласен и искренне жалел юную знатную венецианку, но разумно заключил, смутно надеясь на взаимопонимание дражайшей возлюбленной: --Констанца Хатун принадлежит к гарему Повелителя, который, наверное, уже в самое ближайшее время призовёт её к себе на ложе, поэтому, мы с тобой не в праве осуждать или влиять на него, Санавбер.—невольно приведя это к тому, что между юными женихом с невестой воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого каждый из них был погружён в свои мысли. Но, а, что же касается Дилвин Хатун, то она пришла в покои к Нурбану Хатун в тот самый момент, когда она, восседая на парчовой тахте возле окна, была на столько сильно близка к панике из-за ссылки Хюррем Султан в Девичью башню и безразличия Хандан Султан, что готова была в любую минуту сорваться с места и начать метаться по покоям, подобно, растревоженной кем-то, львице, а из её ясных изумрудных глаз по румяным бархатистым щекам текли горькие слёзы, которые она больше не могла в себе сдерживать и истерично стенала: --Что же теперь будет, Джанфеда?! Я осталась без покровителей! Шехзаде Селим не обращает на меня никакого внимания, увлечённый своей греческой девчонкой по имени Санавбер!—что уже изрядно начало действовать на нервы её, стоявшей всё это время немного в стороне, наставнице-калфе, которая измождено вздохнула и мудро посоветовала: --Успокойся, Хатун! Всё не так плохо, как ты думаешь. Фаворитка Шехзаде недавно потеряла своего ребёнка, а значит, что ближайший месяц-два не сможет делить ложе с Шехзаде так, как полагается женщине, что даёт тебе преимущество над ней, ведь ты в любой момент можешь пойти к нему на хальвет и делить ложе до тех пор, пока не забеременеешь. Только будь благоразумна и прилежна.—смутно надеясь на взаимопонимание с благоразумием юной подопечной, погрузившейся в глубокую мрачную задумчивость на её словами, чем и воспользовалась Дилвин Хатун, бесшумно войдя в покои к венецианской наложнице и, почтительно поклонившись калфе, доложив, обращаясь к Нурбану Хатун: --Моя госпожа Санавбер Хатун желает встретиться с тобой в дворцовом хаммаме для очень серьёзного и важного разговора, Нурбану!—невольно приведя это к тому, что Нурбану Хатун, внезапно перестала горько стенать и, мгновенно успокоившись, ошалело принялась смотреть на верную калфу, словно мысленно спрашивая её: «Что мне делать, Джанфеда? О чём со мной желает переговорить эта проклятущая гречанка?» «Откуда мне знать, Нурбану?! Только, что-то подсказывает мне о том, что тебе лучше оставаться в покоях, так как из вашего разговора не выйдет ничего хорошего. Вы опять рассоритесь, либо даже, вполне возможно, что подерётесь, за что, потом обе будете отбывать справедливое наказание в темнице после фалаки.»--так же мысленно предостерегла подопечную молодая, но, уже занимающая пост старшей калфы, Джанфеде-калфа, смутно надеясь на благоразумие с чувством самосохранения у своей венецианской подопечной, но жестоко ошиблась. Снедаемая непреодолимым любопытством о поводе для встречи с ненавистной соперницей по имени Санавбер Хатун, Нурбану Хатун не могла больше мучить себя догадками и, не обращая никакого внимания на вразумительные уговоры верной Джанфеде-калфы, убеждающей подопечную не поддаваться на провокации гречанки с её рабынями, всё же отправилась в дворцовый хамам, где, погружённая в глубокую романтическую задумчивость, очаровательная любимица-невеста Шехзаде Селима Санавбер Хатун удобно восседала на мраморном выступе, затерявшись в густых клубах пара, застлавшего просторное мраморное помещение, залитое яркими золотисто-медными лучами, уходящего за горизонт, солнца, и лениво поедала свежие фрукты из медной вазы. Именно, в эту самую минуту, к ней и подошла Нурбану Хатун, с нескрываемой брезгливостью взглянувшая на ненавистную соперницу и небрежно спросившая: --Ну, и о чём же таком важном ты решила со мной поговорить, Хатун?—чем вызвала у неё понимающий сдержанный вздох, с которым Санавбер Хатун отрешённо заключила: --Я так понимаю, ты ещё не осведомлена о том, что из Венеции прибыла на поиски тебя, Нурбану, твоя младшая сводная сестра Констанца Баффо, которая по воле злого рока угодила в плен к османским пиратам, продавшим её в гарем к Повелителю, который, вполне себе возможно, что в самое ближайшее время призовёт её к себе на ложе и сделает своей новой фавориткой, что станет для несчастной девушки самым жестоким и ужасным кошмаром.—внимательно проследив за тем, как хорошенькое лицо собеседницы из выражения огромного удивления стало, очень сильно растерянным, потом брезгливым и, наконец, невыносимо встревоженным, но, собравшись постепенно с мыслями, что далось молоденькой венецианке, крайне нелегко, она внезапно принялась метаться по просторному помещению хаммама, подобно разъярённой львице по клетке, схватившись изящными руками за голову, что продлилось ровно до тех пор, пока в изумрудных глазах её внезапно ни потемнело, и она, слегка пошатнувшись, потеряла сознание, но перед тем, как упасть на тёплый мраморный скользкий пол, ударилась головой о мраморный выступ, чем ни на шутку, встревожила свою оппонентку, заставив её незамедлительно встать со своего выступа и, склонившись над венецианкой, предпринять отчаянную попытку к тому, чтобы привести её в чувства.—Нурбану, немедленно очнись! Ты меня слышишь?! Только все её действия оказались тщетными, ведь оппонентка никак не отзывалась на её отчаянный призыв, и была по прежнему, очень бледна и недвижима, не говоря уже о том, что пульс, практически не прощупывался, что ввело юную Санавбер Хатун в состояние близкое к панике, во время чего, она сама не поняла как, но, выйдя из хаммама, позвала, находящихся у дверей, гаремных стражников на помощь. Те немедленно откликнулись и, войдя в просторное мраморное помещение, подобрали бесчувственное тело венецианской рабыни на руки и отнесли её в дворцовый лазарет, где Нурбану Хатун, тут же занялись лекарши. Туда же немного позднее пришла и Санавбер Хатун, пожелавшая, лично убедиться в том, что жизни Нурбану Хатун ничего не угрожает, но оказалась глубоко разочарованна, ведь венецианская наложница, по прежнему не приходила в сознание, благодаря чему, лекарши уже отчаялись и разводили руками. --На всё воля милостивейшего Аллаха, Хатун! Если ему будет угодно, чтобы Нурбану Хатун осталась в этом мире, значит, она очнётся. Нам же ничего другого не остаётся, кроме, как молиться и ждать любого исхода.—обречённо вздыхая, печально заключила главная лекарша, отойдя вместе с, потрясённой до глубины души этим скорбным известием, Санавбер Хатун, которая с измождённым вздохом: --Пожалуйста, если можешь, прости меня, Нурбану, ибо я неповинна в твоём падении!—обречённо села на, стоявшую рядом с тахтой венецианской наложницы, свободную тахту, погрузившись в глубокую мрачную задумчивость о том, как ей нести, отныне, этот непосильный груз в случае, если Нурбану Хатун умрёт, в печальный исход чего, категорически отказывалась верить и допускать, в связи с чем даже не заметила того, как внезапно распахнулись тяжёлые дубовые створки широкой двери, и в просторный светлый мраморный зал дворцового лазарета решительно вошла, вероятно, уже обо всём узнавшая, Шах султан, которая, бросив беглый взгляд на очаровательную юную, полную невыносимого отчаяния, золотоволосую подопечную и подбадривающе произнесла: --Вытри слёзы и перестань винить себя в несчастье, случившемся с Нурбану Хатун, Санавбер! Успокойся! Считай, что венецианская наложница сама себя наказала за все свои грехи и преступления.—что мгновенно привело Санавбер Хатун в чувства, заставив, вовремя спохватиться и, встав с тахты, почтительно поклониться Султанше и чуть слышно измождено выдохнуть и приняться лихорадочно отчитываться: --Простите меня, Султанша, ибо моей вины здесь, действительно нет. Мы с Нурбану, просто душевно разговаривали о её сестре Констанце Хатун, как внезапно Нурбану Хатун вся побледнела и упала в обморок, ударившись головой о мраморный выступ. Я отчаянно попыталась привести её в чувства, но всё тщетно, из-за чего я, мгновенно позвала гаремную стражу, а они принесли Хатун сюда в лазарет, где ею незамедлительно занялись лекарши, но, как я понимаю, и у них ничего не получается для того, чтобы вернуть Нурбану к жизни. Шах Султан внимательно выслушала юную подопечную и понимающе тяжело вздохнула в знак искренней поддержки, доброжелательно ей улыбаясь: --Ну, вот видишь, Санавбер! На всё воля справедливого Аллаха, поэтому хватит себя винить! Успокойся и отправляйся в покои к Хандан Султан. Она пожелала встретиться с тобой и поговорить по душам. Санавбер Хатун всё поняла и, почтительно откланявшись Шах=Хубан Султан и с её молчаливого позволения покинула лазарет и отправилась в гарем, совершенно не обратив внимания на то, что за пределами великолепного главного султанского дворца Топкапы постепенно сгустились сумерки, и стало темно, что ознаменовалось вступлением в свои законные права вечера. Юная Санавбер Хатун вошла в роскошные покои Хандан Султан в тот самый момент, когда Султанша, царственно восседая на парчовой тахте, лениво попивая ягодный шербет и закусывая его свежими спелыми фруктами, была погружена в глубокую мрачную задумчивость о, случившемся с Нурбану Хатун, несчастье, мысленно признавалась себе в том, что это очень сильно радует её, ведь дражайшая любимица горячо любимого сына Санавбер Хатун, пусть и строит из себя ангелочка добросердечного, но на самом деле, избавила всю их семью от выкормыша проклятущей Хюррем Султан, за что греческой наложнице необходимо высказать глубочайшую благодарность, от понимания о чём, иронично усмехнулась: --Да уж, Санавбер Хатун! Вот уж и вправду люди говорят о том, что в тихом омуте—черти водятся!—абсолютно уверенная в том, что находится в своих покоях совершенно одна. Только это было, далеко не так, ведь, в эту самую минуту, к ней, крайне бесшумно подошла, слегка приподнимая юбку роскошного атласного голубого, обшитого серебристым гипюром, платья с дополнением блестящего шёлка, погружённая в глубокую мрачную задумчивость, Санавбер Хатун, что прозвучало для очаровательной юной девушки, подобно, очень болезненной пощёчине, благодаря чему, юная девушка ошалело уставилась на мудрую покровительницу и инстинктивно поспешила оправдаться, смутно надеясь призвать Хандан Султан к благоразумию с взаимопониманием: --Госпожа, вы уж великодушно простите меня за дерзость, только я ни в чём не виновата, да и у меня и в мыслях не было того, чтобы покушаться на чью-либо жизнь! Я всего лишь сообщила Нурбану Хатун о том, что её младшая сестра находится здесь в гареме! Откуда мне было знать о том, что она внезапно подскользнётся?!—а из ясных глаз брызнули горькие слёзы, тонкими прозрачными ручьями скатившиеся по пунцовым бархатистым щекам, хорошо ощущая то, как учащённо колотится в соблазнительной упругой груди разгорячённое и, рвущееся к достижению справедливости, доброе сердце, что заставило, изрядно уставшую от оправданий и слёз невестки, Хандан Султан подать ей повелительный знак рукой с решительными, не терпящими никаких возражений, словами: --Ладно! Хватит, Хатун! Смерть Нурбану Хатун для всех нас станет только вознаграждением с освобождением. Прими это уже и перестань оплакивать недостойную рабыню, которая рано утром пойдёт на корм к рыбам на дно Босфора, зашитая в кожаный мешок. У тебя с Шехзаде Селимом утром состоится заключение священного никяха. Вот о чём тебе необходимо думать, Санавбер! Ты официально станешь главной Хасеки моему Шехзаде, что автоматически сделает тебя новым представителем Султанской семьи.—что воспринялось, потрясённой до глубины души резкостью Султанши, Санавбер Хатун, как за новую, очень болезненную отрезвляющую пощёчину, заставившую юную девушку, мгновенно перестать тихо плакать и, вновь ошалело уставиться на свою Валиде, не понимая одного, откуда в Султанше взялось столько жестокости к, успевшей, сполна расплатиться за все свои грехи, венецианке Нурбану. --Позвольте мне пройти к Шехзаде Селиму, Валиде!—постепенно собравшись с мыслями, почти безжизненным тоном попросила разрешения у Хандан Султан юная девушка, почтительно ей поклонившись и с молчаливого одобрения Султанши ушла прочь из покоев, провожаемая задумчивым взглядом Султанши, выражающим прежнюю ледяную безжалостность, с которой Хандан Султан, опять поднесла к чувственным губам серебристый кубок с ягодным шербетом и сделала небольшой глоток, закусив его виноградом. А между тем, юная Санавбер Хатун уже находилась в просторных покоях Шехзаде Селима, который, в данную минуту, вальяжно развалившись на тахте, с огромным обожанием посматривал на дражайшую возлюбленную, выглядевшую какой-то чрезмерно чем-то расстроенной и заплаканной, что не на шутку встревожило парня, заставив незамедлительно проявить к ней внимание и мгновенно спросить: --Санавбер, что с тобой, родная? Кто посмел тебя огорчить? Скажи мне! Этот презренный раб будет незамедлительно наказан, либо вообще казнён!—что вывело юную девушку из глубокой мрачной задумчивости, заставив с горькой иронией усмехнуться: --Это меня необходимо сурово наказать, а возможно даже и казнить, Шехзаде!—благодаря чему, невольно привела это к тому, что Шехзаде Селим ошарашено уставился на дражайшую возлюбленную и с той же иронией, потрясённо попросил: -- О чём это ты таком говоришь, любовь моя? Я не понимаю тебя! Объяснись, пожалуйста! Поняв, что она больше не может носить в себе тяжкий груз, беспощадно терзающий ей трепетную душу, юная Санавбер Хатун с измождённым вздохом: --Кажется, я сама, того не ведая, убила Нурбану Хатун, Шехзаде!—села на тахту рядом с дражайшим возлюбленным и отрешённо принялась теребить тонкими пальцами блестящее кружево роскошного платья, что ни укрылось от внимания Шехзаде Селима, оказавшегося, сбитым с толку ещё больше, в связи с чем, вновь растерянно произнёс: --Что-то я совсем запутался в твоих словах, Санавбер. Пожалуйста, объясни мне как следует то, что произошло между тобой и этой бедовой венецианкой такого, что сейчас ты винишь себя в её несчастьях.—благодаря чему, Санавбер Хатун, вновь печально вздохнула и, ничего от него не скрывая, откровенно рассказала обо всём том, что произошло днём между ней с Нурбану Хатун в хаммаме, благодаря чему, между возлюбленными воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого юный Шехзаде Селим, хотя и оказался потрясён до глубины души откровением дражайшей возлюбленной, но испытал огромное облегчение от понимания того, что она совершенно неповинна в, случившейся с Нурбану Хатун, трагедии, о чём и поспешил девушке сообщить незамедлительно, ласково поглаживая по бархатистым пунцовым щекам.—Это несчастный случай, Санавбер, в котором ты совершенно неповинна. Можешь даже считать, что это стало угодно высшим силам, физически устранить Нурбану Хатун, пока она ни натворила, куда более коварных и беспощадных бед в будущем. Поэтому, перестань винить себя, ведь, как я уже успел выяснить от твоей верной рабыни Дилвин Хатун, инициатива о твоей с Нурбану Хатун встрече с целью окончательного выяснения отношений с последующим примирением исходила от неё, а значит, и она, тоже не виновата. Так зачем винить себя в том, что вы обе не свершали?! Это прозвучало очень даже благоразумно и убедительно, благодаря чему, юная Санавбер Хатун постепенно перестала нервно дрожать, подобно осиновому листу на сильном холодном ветру и, полностью успокоившись, вновь принялась вместе с дражайшим возлюбленным беззаботно беседовать. Вот только юная возлюбленная пара даже не догадывалась о том, что, в эту самую минуту, терзаемая угрызениями совести из-за Нурбану Хатун, Дилвин Хатун, сопровождаемая кизляром-агой Сюмбулем, пришла в просторные и дорого обставленные Великого визиря Лютви-паши в тот самый момент, когда он, вальяжно расположившись за рабочим столом, напоминающим ученическую парту, сконцентрировано вчитывался в отчёты высокопоставленных сановников и донесения простых граждан Стамбула, делая в них свои пометки и поправки, что продлилось ровно до тех пор, пока Лютфи-паша, случайно ни почувствовав, что уже находится в покоях не один, внезапно ни отложив все государственные дела в ящик рабочего стола, решительно поднял голову и с искренним недовольством ни спросил: --Ну и, что вам понадобилось от меня в столь поздний час, Сюмбуль-ага?—чем заставил ночных посетителей залиться румянцем смущения и ошарашено переглянуться между собой, но, постепенно собравшись с мыслями, поспешили объясниться, что сделал, оправдываясь, Сюмбуль-ага, услужливо, вновь поклонившись: --Простите нас великодушно за поздний визит, многоуважаемый Паша, только с Вами пожелала встретиться сама Дилвин Хатун. Я всего лишь сопроводил её к вам.—благодаря чему, Лютфи-паша сдержано вздохнул: --Да, дарует мне Аллах терпения!—и, подав кизляру-аге повелительный знак о том, чтобы он скрылся в тени и не мешал, внимательно проследил за выполнением своего распоряжения и лишь только после этого спросил, проявляя неподдельную заинтересованность к юной рабыне.—Ну и, что же от меня, вдруг понадобилось верной рабыне Санавбер Хатун, Хатун? Девушка понимающе тяжело вздохнула и, ничего от Великого визиря не скрывая, принялась рассказывать обо всём том, что по её вине случилось с Нурбану Хатун, из-за чего сюда оказалась ещё и втянута, ни в чём неповинная, Санавбер Хатун. --Поэтому, если уж кого и надо подвергнуть справедливой казни, так это только меня, Паша!—обречённо вздыхая, заключила Дилвин Хатун, покаянно опустив темноволосую голову в смиренном ожидании незамедлительного распоряжения Паши о том, чтобы сюда пришли безмолвные палачи с удавкой, что вызвало у, стоявшего напротив неё, Лютфи-паши добродушную улыбку, с которой он произнёс, обращаясь к, стоявшему всё это время в тени, кизляру-аге: --Ответи-ка, ты эту «Жанну д Арк» обратно в покои к её госпоже, Сюмбуль-ага! Нечего ей праздно шататься ночью по коридорам дворца!—чем мгновенно привлёк к себе внимание главного евнуха, заставив его, выйти из тени и, почтительно поклонившись Великому визирю, взять Дилвин Хатун под локоток и, покинув просторные, выполненные в ярких розовых и красных тонах с украшением многочисленной медной лепнины, покои, озаряемые лёгким мерцанием пламени, исходящим от горящих в канделябрах, свечей, отправиться выполнять распоряжение Великого визиря, оставшегося, наконец-то, в гордом одиночестве. Но, а несколькими мгновениями ранее, когда вошедшие в просторную общую гаремную комнату, где им, отныне предстояло жить не известно сколько времени, Констанца с Лукрецией Хатун стали невольными свидетелями странного поведения других рабынь, которые, пребывая в перевозбуждённом состоянии, пересказывали друг другу обо всём том, что днём случилось с, ненавидимой ими всеми, проклятущей и высокомерной венецианкой по имени Нурбану, не в силах поверить в то, что она скоро пойдёт на корм к рыбам, при этом, не обращая никакого внимания на отчаянные вразумительные уговоры молодых калф с евнухами о том, чтобы немедленно успокоиться и ложиться спать. --Что ты сейчас сказала про мою старшую сестру, рабыня?—не в силах больше молчать, накинулась на сплетницу Констанца, готовая в любую минуту накинуться на обидчицу, подобно яростной тигрице и, вцепившись в тёмные локоны, хорошенько оттаскать и побить, совершенно забыв о хорошем светском воспитании, что ни осталось без взаимности темноволосой наложницы, распространяющей слух о венецианской рабыне. --Что слышала, Хатун! Твоя сестрица здесь уже у всех в печёнках сидит из-за своей чрезмерной борзости с высокомерием! Правильно Дтлвин с Санавбер Хатун сделали, что, наконец-то, избавили нас всех от неё!—воинственно бросила всё та же рабыня в лицо, пылающей праведной яростью, Констанце Хатун, которая больше не могла уже себя сдерживать и дала звонкую пощёчину оппонентке с воинственными словами: --Закрой свой рот, жалкая глупая рабыня! Как ты смеешь говорить гадости о моей старшей сестре Сесилии! Немедленно извинись, иначе я собственноручно отрежу тебе твой поганый язык!—невольно приведя это к тому, что, в эту самую минуту на их шум громко распахнулись створки широкой двери, и в общую комнату вернулась ункяр-калфа Нигяр в сопровождении двух молодых евнухов, которые по её распоряжению, незамедлительно растащили, едва ни вцепившихся друг в друга Констанцу с Айше Хатун, напоминающих собой, взбесившихся кошек, так и норовящихся вцепиться друг в друга. --Вот же бездельницы! Что вы здесь устроили?! Немедленно разошлись по своим местам! Если не угомонитесь, то отправитель в темницу к крысам!—отрезвляюще прокричала ункяр-калфа на рабынь, которые мгновенно стушевались и замолчали, покорно разойдясь по своим местам, что нельзя было сказать о Констанце, поспешившей незамедлительно оправдаться, смутно надеясь на поддержку главной калфы: --Эта дерзкая Хатун говорила гадости про мою сестру Сесилию Баффо, то есть Нурбану Хатун! Она сказала, что по распоряжению икбал Шехзаде Селима Санавбер Хатун мою сестру убили!—что вызвало понимающий измождённый вздох у Нигяр-калфы: --Да, жива твоя сестра ещё, Хатун! Пусть так и не приходила в себя, но она не одна! За ней ухаживает главная дворцовая лекарша! Да и Санавбер с Дилвин Хатун не виноваты в несчастье Нурбану Хатун! Наоборот, они пытались привести её в чувства!—смутно надеявшейся, призвать новую подопечную к благоразумию, чем распалила, пылающий огонь в неукротимой воинственной справедливой душе Констанцы ещё больше, иначе юная девушка ни выбежала бы вся в слезах прочь из общей комнаты, провожаемая понимающим взглядом ункяр-калфы и Лукреции с Нурмелек Хатун, вновь печально вздохнувшими единогласно: --Да, дарует Аллах скорейшего выздоровления Нурбану Хатун! Оказавшись, наконец, в тёмном мраморном дворцовом коридоре, ведущем в подсобные помещения, Констанца Хатун сама того не заметила, как подошла к мраморным ступенькам и, потерянно опустившись на одну из них, спрятала хорошенькое, но покрасневшее от горьких слёз, лицо в ладонях и не в силах себя больше сдерживать, дала волю новым слезам, не в силах поверить в то, что вот-вот, вновь лишится сестры, так с ней и не встретившись, не говоря уже о том, что её хрупкую душу переполнял праведный гнев с непреодолимым желанием, как можно скорее поквитаться с проклятущими Санавбер и Дилвин Хатун за невыносимые моральные и физические страдания несчастной старшей сестры Сесилии, невольной свидетельницей чего стала, проходящая мимо одна из младших калф, вероятно возвращающаяся из хаммама, либо из кухни, которая, уже прекрасно обо всём осведомлённая, бесшумно подошла к горько плачущей наложнице и, хитро улыбаясь ей, заговорщически произнесла: --Слезами горю не поможешь, Хатун. Здесь надо мстить, но с умом. –чем мгновенно привлекла к себе внимание юной черноволосой венецианской наложницы, заставив её мгновенно перестать горько оплакивать несчастную сестру и, ошалело уставившись на участливую калфу, заинтересованно спросить: --Но как мне отомстить проклятущей Санавбер Хатун с её верной рабыней, калфа?—что вызвало у, забросившей удочку, калфы новую ухмылку с вразумительными наставлениями: --Я так слышала от рабынь о том, что тебя собираются приблизить к нашему Повелителю, Хатун?! Вот и славно! Влюби его в себя так, чтобы он ни о ком, кроме тебя и думать больше не мог! Стань для него другом, любовью и единственной женщиной, что позволит тебе властвовать не только в постели, но и над ним самим, а значит, позволит тебе, постепенно уничтожить его руками и отправить к праотцам всех его сыновей, начав с Шехзаде Селима, которого Повелитель прикажет казнить по твоему навету, но, а вместе с ним умрёт и Санавбер Хатун, живущая лишь им одним.—благодаря чему Констанца Хатун, окончательно успокоилась и погрузилась в коварную глубокую задумчивость о вразумительных наставлениях мудрой калфы, которая больше ничего не говорила и лишь стояла в почтительном поклоне перед, подошедшим к ним, кизляром-агой, возвращающимся из покоев дражайшей любимицы юного Шехзаде Селима и уже направляющимся в общую гаремную комнату, как стал невольным свидетелем коварных наставлений младшей калфы, помогшей немедленно подняться с пола своей венецианской подопечной, которая, тоже встала перед ним в почтительном поклоне. --Да, отсохнет у тебя язык, глупая рабыня, говоря такое против наших Шехзаде с Султаншами! Пошли вон отсюда!—гневно шикнул он на, залившуюся пунцом, калфу, которая вместе со своей, глубоко погружённой в мрачную задумчивость, венецианской подопечной всё поняли и, почтительно откланявшись, стремительно ушли обратно в общую комнату, не смея больше произнести ни единого слова, где разошлись по своим местам и улеглись спать. Когда же наступило утро, а яркие солнечные лучи озарили всё вокруг ярким золотисто-медным светом, в своих просторных роскошных покоях Шехзаде Селим, царственно восседая за низким круглым столом на мягких подушках с бархатными тёмными наволочками, завтракал в приятном обществе дражайшей возлюбленной и душевно общался с ней. --Сегодня я собираюсь, снова навестить в лазарете Нурбану Хатун. Да, дарует ей милостивейший Аллах скорейшего выздоровления!—со смутной надеждой в приятном тихом голосе вздохнула юная Санавбер Хатун, что подержалось понимающим тяжёлым вздохом её дражайшего венценосного возлюбленного: --Аминь, Санавбер!—благодаря чему, между юношей с девушкой воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого они продолжили завтракать, совершенно не обратив внимания на то, как, в эту самую минуту, крайне бесшумно открылись тяжёлые дубовые резные створки широкой двери, и в покои уверенно вошла, сияющая восторженной улыбкой, ункяр-калфа Нигяр. Она почтительно поклонилась юной венценосной возлюбленной паре и, принеся им искренние извинения за внезапный визит, радушно объявила: --Примите мои искренние поздравления, Шехзаде, так как только что Ваш с Санавбер Султан никях был благополучно заключён. Сюмбуль-ага сейчас вернулся из диванных покоев, где представлял сторону нашей новой Султанши.—что заставило юную пару, вновь прервать их совместный завтрак и потрясённо переглянуться между собой и, придя к общему согласию, вручили ункяр-калфе по бархатному мешку с золотыми монетами в знак искренней благодарности за радостную весть. --Раздайте девушкам золото и угостите щербетом со сладостями, Нигяр-калфа!—распорядился от имени себя с дражайшей возлюбленной Шехзаде Селим. Ункяр-калфа прекрасно всё поняла и, почтительно откланявшись молодожёнам, посчитала, что они, просто обязаны знать о дерзком поведении Констанцы Хатун, в связи с чем, тяжело вздохнула и принялась докладывать: --Шехзаде, Султанша, Вы уж великодушно простите меня за то, что вынуждена ещё ненадолго задержать Вас от приятного общения друг с другом, просто в гареме вчера вечером ещё кое-что произошло по вине новой венецианской рабыни по имени Констанца, которая, едва ни подралась с ещё более дерзкой рабыней по имени Айше, посмевшей, крайне нелестно отзываться о, находящейся по-прежнему в лазарете и в глубокой коме, Нурбану Хатун, из-за чего Айше Хатун, ещё вчера отправили в Босфор. Это оказалось хорошо понятно молодожёнам, благодаря чему, они с глубокой мрачной задумчивостью переглянулись между собой, искренне сочувствуя Констанце Хатун, которая, отныне и скорее всего, попытается вероломно напасть на преданную им бескорыстно Дилвин Хатун, невольно приведя это к тому, что возлюбленные Шехзаде Селим с Санавбер Султан даже не заметили того, как ункяр-калфа не захотела им больше мешать и, вновь почтительно откланявшись, наконец, ушла, что позволило новоиспечённой супружеской паре вернуться к своему, уже, наверное успевшему остыть, завтраку и, постепенно завершив его, разошлись каждый по своим делам; Шехзаде Селим отправился в Диванные покои к отцу-Повелителю на собрание с высокопоставленными сановниками, а Санавбер Султан в лазарет, где её ждало огромное разочарование, ударившее её, очень жестоко по самому сердцу с душой. Не успела она сделать и нескольких шагов вглубь просторного светлого зала, как к своему негодованию увидела то, как один из гаремных евнухов закрыл чей-то труп простынёй под бдительным присмотром валиде Хандан Султан, выглядящей какой-то, уж очень мрачной, что ни на шутку встревожило Санавбер Султан, заставив её, незамедлительно подойти ближе и, сделав почтительный грациозный реверанс, осторожно осведомиться: --Что здесь происходит, Валиде? Кто умер?—искренне боясь услышать страшный ответ, который итак знала, ведь, кроме Нурбану Султан, здесь больше никого из рабынь не было, от понимания о чём, хорошо ощутила то, как её голубые глаза, внезапно увлажнились, а по бархатистым бледным щекам готовы были в любую минуту скатиться прозрачными тонкими ручьями горькие слёзы, не говоря уже о том, что учащённо забилось трепетное сердце в соблазнительной упругой груди, что вызвало у Хандан Султан презрительную усмешку: --А ты как думаешь, Хатун?! Нурбану Хатун предстала недавно переел Аллахом! Да, простятся ей все прегрешения!—что для юной новоиспечённой Султанши прозвучало, подобно очень болезненной оглушительной отрезвляющей пощёчине, жестоко ударившей её по сердцу, как острым кинжалом. --Но как же так, Валиде, ведь поздно вечером, когда я оставляла Нурбану Хатун, она готова была в любой момент очнуться?!—с ещё большим ошеломлением, чуть слышно воскликнула Санавбер Султан, не в силах поверить в то, что видит и слышит, благодаря чему, заставила свою Валиде, вновь небрежно отмахнуться и с полным безразличием произнести: --Да, забудь ты уже об этой бедовой Хатун, Санавбер! Считай, что она уже стала кормом для рыб! Её судьба тебя больше не должна волновать! Она получила то, что заслужила! Ты пару часов тому назад стала единственной и главной Хасеки моему Шехзаде, в честь чего, сегодня будет устроен праздник в гареме. Это прозвучало крайне не к месту, если учитывать то, что ещё вчера прошли похороны Шехзаде Ахмета с Элеонур Хатун, да и над жизнями её и Дилвин Хатун, отныне нависла смертельная угроза в лице мстительной Констанцы Хатун, которая не успокоится до тех пор, пока ни отправит к своей старшей сестре Нурбану Хатун её убийц, то есть её—Санавбер Султан и Дилвин Хатун, благодаря чему и от мрачных мыслей о чём, инстинктивно поёжилась с измождённым вздохом: --Не время сейчас для праздника, Валиде, когда моя с Дилвин Хатун жизнь висит на очень тоненьком волоске, готовом вот-вот оборваться, ведь Констанца Хатун, теперь непременно станет нам мстить, ведь ей ни объяснишь то, что мы с ней, абсолютно не виноваты в гибели Нурбану Хатун!—что ни укрылось от внимания Хандан Султан, одарившей невестку доброжелательной улыбкой и заверившей в том, что ей с рабыней бояться нечего, да и Констанце Хатун будет некогда заниматься местью, так как всё её время будет занято обучением, во что юная Санавбер Султан верила с большим трудом, решив оставаться до конца бдительной, в связи с чем, почтительно откланялась и с молчаливого позволения Хандан Султан, покинула лазарет, решив вернуться к себе в покои для того, чтобы успокоить верную служанку, которая, скорее всего, себе не находит места от беспокойства за их жизнь. И вот, выбежав из дворцового лазарета, хорошо ощущая то, как её безжалостно душат горькие слёзы, из-за плотной пелены которой, она совершенно ничего не видела, Санавбер Султан, сама того не заметила, как, наконец-то, оказалась в, залитом яркими солнечными лучами, мраморном коридоре, по которому она неслась так стремительно, словно камета, не обращая никакого внимания на, бешено колотящееся в соблазнительной упругой пышной груди, разгорячённое сердце, каждый стук которого, громким эхом раздавался в её золотоволосой голове. Но, не доходя и нескольких поворотов до дубовых створок широких арочных ворот входа в общую гаремную комнату, юная Санавбер Султан встретилась с преданной Дилвин Хатун, одетой в изящное простенькое шёлковое платье нежного розового оттенка, тоже не находящая себе места из-за Нурбану Хатун, благодаря чему, не смогла больше находиться в неведении в просторных покоях добросердечной госпожи и вышла к ней на встречу, смутно надеясь на то, чтобы, хоть что-нибудь узнать от неё, но, увидев Госпожу, горько плачущую, поняла, что самое страшное, всё-таки случилось, в связи с чем, измождено вздохнула: --Теперь нас, точно ничего не спасёт от праведной мести Констанцы Хатун, госпожа!—что мгновенно привело в чувства, горько плачущую, Санавбер Султан, заставив её, внезапно успокоиться и начать лихорадочно обсуждать с верной помощницей их дальнейшие действия по отношению с мстительной юной венецианской новой рабыней: --Чувства и воинственные желания Констанцы Хатун, вполне себе естественны и хорошо понятны, ведь, рано утром её старшая сестра Сесилия Баффо покинула этот грешный мир, отправившись к предкам, Дилвин! Да, упокоится она с миром! Поэтому нам необходимо проявить к Констанце предельную заботу с вниманием и, по возможности, попытаться с ней подружиться.—мудро рассудила Санавбер Султан, от пристального внимания которой ни укрылось то, в какую глубокую мрачную задумчивость погрузилась её верная подруга-помощница Дилвин-хатун, успевшая произнести лишь одно: --Конечно, с нашей с вами стороны это будет сделать, очень даже не сложно. Вот только захочет ли пойти с нами на дружеский контакт Констанца-хатун, госпожа?!.. Не знаю…—что прозвучало с нескрываемым сомнением в приятном голосе, благодаря чему, между девушками воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого обе они погрузились в глубокую задумчивость, из которой их вывели, проносящие тяжёлые сундуки с золотом, молодые евнухи, возглавляемые кизляром-агой Сюмбулем, что заставило Дилвин-хатун с нескрываемым негодованием спросить.—А в честь чего это, интересно знать, сегодня будут раздавать золото, госпожа? Вам известно? Санавбер Султан застенчиво улыбнулась и, залившись румянцем смущения, чуть слышно выдохнула: --В честь моего с Шехзаде Селимом никяха, Дилвин! Я стала законной Хасеки ему.—что мгновенно оживило её верную помощницу, заставив, вновь воспрять духом и восторженно воскликнуть: --Поздравляю, госпожа!—что прозвучало, очень даже искренне, чем юная новоиспечённая Главная Хасеки Шехзаде Селима Санавбер Султан оказалась тронута до глубины души ликующим поздравлением душевной подруги, но, постепенно собравшись с мыслями, чуть слышно выдохнула в знак искренней благодарности: --Спасибо, Дилвин! Но, а чуть позже и, не говоря больше ни единого слова, обе юные девушки, наконец-то, вошли в общую комнату гарема. Там молодые аги с калфами под бдительным присмотром и управлением кизляра-аги с ункяр-калфой, уже вовсю раздавали золото наложницам и угощали их шербетом со всякими сладостями, от чего девушки пришли в неописуемый восторг и возносили благодарственные пожелания в адрес новоиспечённых молодожёнов, что нельзя было сказать о, сидящих отрешённо и немного в стороне, погрузившись в глубокую мрачную задумчивость, Констанцу с Нурмелек-хатун. --Наша новоиспечённая Главная Хасеки пытается откупиться от нас за убийство моей несчастной сестры Сесилии!—с язвительной усмешкой небрежно отмахнулась Констанца-хатун, что подержалось её подругой по гаремной жизни по имени Нурмелек: --И не говори, Констанца! Видимо Султаншу, всё-таки мучает совесть!—и, не говоря больше ни единого слова, обе рабыни ядовито рассмеялись, чем болезненно задели юную Главную Хасеки Шехзаде Селима по оскорблённому самолюбию, в связи с чем, она сдержанно вздохнула: «Терпения мне даруй, о милостивейший Аллах!», а вслух и всё с той же доброжелательностью произнесла, обращаясь к венецианке по имени Констанца: --Мне хорошо понятны твои чувства, поэтому я великодушно приношу тебе мои искренние соболезнования по поводу утраты сестры и настоятельно прошу, перестать обвинять меня в том, в чём нет моей вины! Между девушками воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого к ним подошла ункяр-калфа Нигяр и, мгновенно разобравшись в истинной причине, как ей казалось, затяжного конфликта, вразумительно шикнула на венецианскую рабыню с её подругами-единомышленницами: --Что вы накинулись, подобно голодным шакалам на Санавбер Хатун, ведь она, ясно же сказала вам о том, что неповинна в гибели Нурбану-хатун?! Неужели вам не понятно?! Конечно, же Констанце-хатун с подругами всё прекрасно понимали, но всё равно настаивали на поиске виновной рабыни, которая должна понести справедливое наказание, каковой решила стать Дилвин-хатун. --Ладно, Нигяр-калфа, если им так нужна искупительная жертва, я готова стать ею, ради сохранения спокойствия в гареме!—с обречённым вздохом решительно произнесла юная рабыня, чем вызвала огромное негодование у своей добропорядочной и справедливой госпожи, мгновенно переглянувшейся с ункяр-калфой, измождено вздохнувшей: --Ладно, отведите Дилвин-хатун в темницу!—и внимательно проследившей за тем, как молчаливые молодые евнухи бесшумно подошли к, смиренно ожидающей их, понурив темноволосую голову, Дилвин-хатун и, крепко взяв её под локотки, увели прочь из гарема, провожаемые ошеломлёнными взглядами Санавбер Судтан с ункяр-калфой, первая из которых с горьким разочарованием и с сожалением выдохнула: --Надеюсь, теперь твоя душа и душа Нурбану-хатун, спокойны, Хатун?! Конечно, венецианка оказалась довольна самопожертвованием Дилвин-хатун, согласившейся пойти на заклание во избежание очередного, назревающего, вновь, бунта в гареме, иначе бы Констанца-хатун ни заключила бы с всё тем же презрением: --Давно бы так, ведь все виновные в преступлении должны быть справедливо наказаны, а ни отчаянно покрываться членами султанской семьи! Вот только юная Санавбер Султан даже не догадывалась о том, что, в эту самую минуту, в тайных покоях находилась, привезённая Бюльбулем-агой из старого дворца, лично по распоряжению Валиде Хандан Султан греческая рабыня по имени Селимие Хатун, которая в это тёплое осеннее солнечное утро была облачена в роскошное яркое розовое парчовое платье с преобладанием сиреневого шёлка, сидела на бархатном покрывале, предназначенной для неё, кушетки и, полностью отрешившись от всего внешнего мира, рисовала что-то в блокноте и, не обращая никакого внимания на, слепящие её выразительные карие глаза, яркие золотые солнечные лучи, уверенная в том, что её никто не побеспокоит, но глубоко ошиблась, ведь, в эту самую минуту, крайне бесшумно открылись створки широкой двери, и в скромные покои уверенно вошёл один из старших, но при этом самых преданных достопочтенной Хандан Султан, евнухов по имени Бюльбюль, который с искренней доброжелательностью взглянул на их общую очаровательную юную подопечную, которая, словно почувствовав, что находится в покоях уже не одна, мгновенно встрепенулась и, отложив альбом в сторону с радостным вздохом: --Бюлюбуль-ага!—грациозно встала с тахты и замерла в почтительном поклоне и, одобрительно улыбнувшись, со вздохом искренней радости объявил: --Радуйся, Селимие Хатун, ибо наша Достопочтенная Валиде Хандан Султан, наконец захотела увидеть тебя и душевно побеседовать.--что стало для юной рыжеволосой рабыни, хотя и, вполне себе ожидаемо, но в то же время и внезапно, благодаря чему, она даже слегка растерялась, хорошо ощущая то, как алеют от, испытываемого ею, смущения бархатистые щёки, не говоря уже о, бешено колотящемся в соблазнительной упругой груди, трепетном сердце, но, понимая, что ей лучше не злить старшего евнуха своими раздумьями, мгновенно собралась и, взяв с собой всё необходимое, незамедлительно отправилась в роскошные покои к Валиде Хандан Султан, сопровождаемая младшими калфами, глубоко погружённая в мрачную задумчивость, совершенно не заметив того, как они все, наконец-то, преодолев многочисленные мраморные и изразцовые дворцовые коридоры, остановились возле заветной широкой двери, надёжно охраняемой стражниками, которые по распоряжению Бюльбуля-аги, молча открыли створки и, впустив агу с его очаровательной юной подопечной вовнутрь, вновь закрыли створки, что обдало их приятным прохладным дуновением.