Горький привкус пепла

Margo - Спасай себя сам Давай, Лари, улыбайся, ты же абсолютно счастлива. Сама говорила принцу о том, что если признаешь своё несчастье, то в действительности станешь человеком, не способным на радость и жизнелюбие. Давай же, излучай позитив и волю к жизни, попытайся своими жалкими попытками сделать принца счастливым. У тебя обязательно получится, если ты неожиданно поумнеешь и перестанешь его преследовать, кляться в верности и принадлежности, а затем исчезнешь из его жизни. Неужели ты настолько глупа, что не понимаешь - вся твоя жизнь это ложь. Одна сплошная ложная постановка с искусными актёрами, прекрасно исполняющими свои роли, их маски крепко держатся уже вторую прожитую тобой жизнь, а ты до сих пор считаешь, что любима и готова пожертвовать своей гордостью и приципами ради "семьи". Все лжецы - что твой брат, который никогда не считал тебя своей сестрой, что твой трусливый отец, готовый умереть вместе с никогда невысказанной правдой и который вовсе не воспринимает тебя как свою дочь потому, что ты неродная, что принц, ныне уже император, державший свой рот на замке, смотрел с жалостью на ничего не знающую дурочку. Все они - те, с кем ты проводила так много времени, те, кому ты доверяла и те, кто так и не рассказал о принадлежности к императорской семье по крови. Новоиспечённый император наконец обстриг свои шикарные блондинистые волосы и вернулся в привычное для Лари амплуа, а хотя нет, не совсем. Гораздо более понятной была бы раскрывшаяся личность тирана, коим она его окрестила в прошлой жизни. Его руки по прежнему по локоть в крови множества людей, что стояли на его пути к трону и...крови собственной матери, разумеется. Нынче придворные готовы рассыпаться в любезностях и лизать его дорогостоющую обувь, лишь бы сыскать расположения да покрыть все грехи, что они позволяли себе по отношению к несчастной, никому ненужной принцессе ранее. А тот смотрит с высоты трона - прямого олицетворения своего повышенного статуса, и на дне его глаз плещутся удовлетворение от осознания достижения долгожданной цели вперемешку с еле заметным призрением, которое заметно лишь самым близким. Тем, кто стоит в толпе лицемеров и думают, всё ли будет благополучно? Изменится ли их Руперт настолько, что они не смогут его узнать, или он не забудет о тех, кто был с ним в трудные минуты одиночества, грызущего заложника обстоятельств по ночам и после приёмов у предыдущего императора? Пока рано судить. В конце концов, ей только 15, а на её свиду хрупких, но стойких плечах весит тяжесть семейного долга. Отец абсолютно не слышит, что девушка пытается до него донести, раскрывая свой секрет и рассказывая об их безрадостном будущем. Она не хочет, чтобы всё, что ей дорого, так быстро и болезненно у неё отобрали. Она не желает снова валяться в ногах у отца и молить о том, чтобы тот прозрел, понял, что обрекает весь их род на неминуемую погибль. А ещё Изабель не хочет снова почувствовать на своей шее холод лезвия гильотины. Почти каждая ночь сопровождается красочными кошмарами, в которых сначала умирают дорогие ей люди, а потом уже она сама, загибаясь от невыносимой горечи одиночества, выслушивает смехотворный приговор о грехе расточительства, стоя перед судьёй в поношенном, скромном платье и с ненавистью смотрит в сторону новоиспечённого императора, на чьём лице нет ни триумфа, ни счастья. Видимо в прошлой жизни он не смог достичь блаженного успокоения и радости души. Холод и тоска читались в их глазах. Только в карих помимо пустоты на дне зрачков алым пожаром разгоралась ненависть. Браные слова вырывались из её рта, последняя надежда на хоть какое-то облегчение истаяла, как грязный снег ранней весной. Поэтому на эшафот она поднимается с низко опущенной головой, Изабель ничего не выйграла, поскольку ничего не имела с самого начала. Кроме металлического привкуса поражения ей остаются только солёные слёзы и право хранить молчание. Она слышит шум опускающегося лезвия и просыпается в холодном поту. Обрывки видений, событий из прошлой жизни накладываются на нышнюю и вызывают диссонанс. Попытки натянуть на светлый образ сломанного ребёнка шкуру грешника-тирана не увенчались успехом. И от этого становится только сложнее. Руперт продолжает спасать её, безжизненную куклу с пришитой улыбкой и умением лить слёзы по поводу и без, смотрит на неё своими проницательными изумрудными глазами и называет своей. И что важно, больше не врёт. Но врёт отец, безбожно и много, недоговаривает брат, мама предпочитает сохранять нейтралитет, а Лари в очередной раз просыпается от жуткого кошмара с пониманием "я не могу этого допустить". Пройдут дни, правда вскроется.