Вопрос выживания

Мой отец как-то рассказал, что впервые я должен был умереть, когда мне было четыре. Это должно было произойти очень банально – я бы просто упал с лестницы в нашем родовом поместье и сломал себе шею. В тот раз отец узнал о моей грядущей смерти совершенно случайно. Они с матерью отправились на пару десятков лет в будущее, чтобы посмотреть на открытие первого в Хилл-Вэлли городского архива. В этом архиве они информацию о моей смерти и увидели. Вернувшись в прошлое, мои родители сменили дом. Раньше мы жили в трехэтажном особняке в колониальном стиле, теперь переехали в простенькое бревенчатое здание, единственным достоинством которого было отсутствие второго и третьего этажей а, главное, ведущих туда крутых лестниц. Тогда они спасли меня, чтобы я погиб спустя всего полгода от укуса забравшейся к нам во двор гремучей змеи. После моих похорон отец отправился в прошлое и уничтожил всех водящихся в округе гремучек. К его возвращению в 1890 год, я был жив и здоров. В третий раз я погиб в шесть – утонул в горной реке во время пикника. В четвертый раз все случилось, когда мне было семь, на этот раз виновата была острая пневмония. В пятый раз меня затоптали взбесившиеся кони, в шестой переехал поезд, в седьмой догнала шальная пуля… После моей десятой гибели отец завел привычку еженедельно отправляться в недалекое будущее, проверять все ли со мной в порядке и в случае надобности корректировать настоящее. * Отец умер, когда мне было двенадцать. Удивительно, но машина времени может спасти тебя от несчастного случая и избавить от неизлечимой в твою эпоху болезни, но она совершенно бессильна, когда у человека случается неожиданный сердечный приступ. После смерти отца эстафету заботы о моей жизни приняла мать. Лишившись любимого мужа и спутника жизни, она приобрела некоторую склонность к фатализму и часто сама себя спрашивала, не является ли моя досадная невезучесть своеобразной расплатой за все попытки отца при помощи машины времени переломить естественный ход событий. Мать скончалась девятью годами позже. Она долго болела и тщательно скрывала от нас с Верном свою болезнь. Перед смертью мама строго наказала нам ни в коем случае не возвращаться в прошлое и не пытаться ее спасти. Я смиренно принял волю матери, а вот Верн… Он отправился к машине времени, едва тело было предано земле. - Куда это ты собрался? – спросил я брата, нагнав того на станции. - В прошлое, куда же еще. Узнаю, чем она болела, отправлюсь в будущее, достану нужную вакцину... - Она этого не хотела, Верн! - Что? – он смотрел на меня во все глаза. - Не делай этого. Мама просила нас не вмешиваться, просила дать ей возможность уйти. - Ты хочешь, чтобы я оставил все как есть? Хочешь позволить матери умереть? - Я лишь хочу исполнить ее последнее желание… - Исполнить желание? – Верн с силой ударил кулаком по стальному боку паровоза времени, - ты не Господь Бог, Жюль. - Как и ты, Верн… - Я отправляюсь в прошлое, и ты не сможешь мне помешать! - Боюсь что смогу. - Пф, как? – недоверчиво усмехнулся Верн. - Я старше тебя на четыре года и… - И что, Жюль? Разве это дает тебе какие-либо привилегии? - В отличие от тебя, я уже совершеннолетний, а значит, глава семьи и имею право распоряжаться имуществом семьи по своему усмотрению… - Каким еще имуществом семьи? - Паровоз… - Ты не посмеешь! - Отойди от машины времени, Верн! Ты никуда не поедешь, потому что я тебе этого не позволю! Брат с минуту сверлил меня тяжелым взглядом, затем презрительно сплюнул себе под ноги и тяжелой поступью двинулся прочь. * В тот день я видел Верна в последний раз. Он больше не предпринимал попыток спасти мать, однако и вступать в контакт со мной решительно отказывался. Как бы то ни было, после смерти матери, о своей жизни забочусь уже только я. Раз в неделю я отправляюсь в ближайшее будущее, проверяю все ли со мной в порядке и в случае необходимости корректирую настоящее. Надо сказать, действия по корректировке приходится предпринимать едва ли не после каждого путешествия. Может быть, мать была права и моя неудачливость – это расплата за грехи отца, а может, я просто родился под несчастливой звездой, но сейчас мне двадцать шесть и к этому моменту я должен был умереть уже девяносто восемь раз. В конце концов, от постоянных попыток сохранить собственную жизнь очень устаешь. В то время как мои сверстники заводят друзей, влюбляются, имеют какие-то хобби и находят интересную работу, я занят лишь тем, что ежедневно сам себя спасаю. Если честно, мое существование нельзя назвать жизнью, ведь, то, как я провожу практически каждый день, является настоящей битвой за выживание. Меня все сильнее мучает вопрос, есть ли хоть какой-то смысл в том, чтобы выживать только ради того, чтобы просто выжить? Порой мне хочется бросить эти бесконечные прыжки во времени и позволить себе скатиться с крутой лестницы, умереть от африканской лихорадки, получить пулю в висок или еще что-либо в этом духе. Но, наверное, я слишком не люблю сюрпризы, поэтому вместо того чтобы просто опустить руки и прекратить самого себя спасать я выбираю иной путь. * Наркотическое средство под кодовым названием BG-20 изобретут только в 23 веке. Его главными особенностями будут самый чистый в истории кайф, отсутствие привыкания и практически мгновенная и безболезненная смерть в случае передозировки. Именно BG-20 я выбираю для своего последнего путешествия. Помимо него я выбираю 21 век в качестве последней эпохи и номер отеля Хилтон в Нью-Эрбасе в качестве последнего жилища. Запив четыре безликие белые капсулы стаканом сухого вина, я прикрываю глаза и готовлюсь отправиться туда, где нет будущего, прошлого, постоянных угроз для моей жизни и этой треклятой машины времени. * Верн Браун стоит в роскошном коридоре отеля Хилтон в Нью-Эрбасе и внимательно смотрит на циферблат наручных часов. Спустя четыре минуты сосредоточенного ожидания Верн кивает сам себе, заправляет часы под манжету рубашки и достает из кармана странное устройство футуристичного вида. Верн прижимает устройство к магнитному замку двери ведущей в гостиничный номер и та с тихим шорохом распахивается ему навстречу. Верн уверенно шагает в комнату и осматривается. Картина, представшая его взгляду, заставляет Верна презрительно усмехнуться – Жюль лежит на широкой гостиничной кровати поверх одеяла, его глаза закрыты, на лице умиротворенное выражение, грудь мерно вздымается, перегоняя по телу последние глотки кислорода. Верн подходит к брату, садится на край кровати, берет в руки его ослабевшее запястье и считает ускользающий, прерывающийся пульс, печально кивая собственным мыслям. Затем Верн вынимает из внутреннего кармана пиджака инъекционный пистолет из 25 века и прижимает его к голубоватой вене на локтевом сгибе Жюля. Пистолет выстреливает, Жюль чуть заметно вздрагивает, Верн убирает пистолет обратно в карман. На бледной коже Жюля остается крохотный быстро затягивающийся след от инъекции. Верн брезгливо отбрасывает руку брата и отходит к выходу, издалека наблюдая, как на его лицо возвращаются исчезнувшие было краски. Благодаря полученной инъекции завтра Жюль проснется живым, здоровым и, главное, абсолютно ничего о сегодняшнем дне не помнящим. Он продолжит жить так же как раньше, пока в очередной раз не устанет бороться. Тогда на сцене снова появится Верн. Верн спасал жизнь Жюля сорок четыре раза. Двадцать восемь раз Жюль по собственной глупости упускал из виду очевидные опасности, остальные шестнадцать раз он, как сегодня, создавал для себя опасности сам. Верн не знает, почему его брату постоянно столь фатально не везет. Может быть, его особенность действительно является расплатой за дар влияния на ткань времени, может быть все это лишь цепь досадных случайностей, а может, всему виной глупость самого Жюля. Порой Верну становится по настоящему жалко влачащего жалкое существование, состоящее лишь из борьбы за собственное выживание, старшего брата, но потом он вспоминает, как Жюль позволил просто умереть их матери и продолжает эту затянувшуюся пытку.