Новая страница

      Аглая в расстроенных чувствах выбежала из комнаты, оставив там Барашкову, Мышкина и Рогожина. Парфён решил проводить гостью и отпереть ей дверь. Лев Николаевич, надеясь объясниться, хотел было последовать за ними, но ощутил, как Настасья схватила его за руку.       — За ней, за ней?! — воскликнула она.       В этом вопросе читались неизмеримые боль и разочарование. Смотря ей в глаза, отражающие все её переживания, он не нашёл в себе сил ей ответить. А мгновение спустя он уже заботливо укладывал её на диван: она не выдержала внутреннего напряжения и лишилась чувств. Когда очнулась, то увидела перед собой обеспокоенное лицо князя. Несколько секунд понадобилось для восстановления в памяти последних событий.       — Что? Ушла гордая барышня? — поинтересовалась она с пренебрежением в голосе, приподнимаясь на кровати при помощи князя. — А я тебя ей отдавала. Зачем, для чего?! Сумасшедшая…       «Мизинца её он не стоит, — добавила про себя, — да никто его не стоит».       — Пойди прочь, Рогожин! — только обратила она внимание на вернувшегося в помещение Парфена. Он молча выполнил её просьбу, хотя внутри у него всё болезненно сжалось.       Они остались наедине.       — Мой, мой, — как в исступлении шептала она. — Сумасшедшая…       Мысли обоих рассеивались и не могли сфокусироваться на чём-то конкретном. Князь слишком переживал за Настасью Филипповну и пытался её успокоить. Он то обнимал ее, то проводил рукой по тёмным волосам ее, по спине.       — Всё, всё, я здесь, с тобой.       — Не оставишь меня?       — Нет, что ты!       — И под венец поведёшь, как и обещал?       — Поведу, как и обещал.       — И зла держать не будешь?       — Не буду.       — Верю.       Ещё множество подобных клятв было произнесено в тот вечер. Наконец Мышкин отправился на дачу Лебедева. Как только его голова коснулась подушки, он уснул. Но сон его был беспокойным, он просыпался несколько раз за ночь. Наутро князь после завтрака пришел к дому Епанчиных. Он пытался достучаться до них, но попытки оказались безуспешными. Тогда он побрёл в сторону дома Настасьи Филлиповны.

***

      Настасья, очевидно, его ждала. Его сразу же проводили к ней в комнату. Она с улыбкой поприветствовала Льва Николаевича. От её вчерашнего состояния, кажется, не осталось и следа. Лишь некоторая бледность и припухлость лица служили напоминанием о недавних событиях.       — Доброе утро, Лев Николаевич. Хорошо, что ты пришёл, уж думала послать справиться о тебе. Как ты? Вид у тебя уставший…       Настасья Филипповна искренне рада была его видеть. Боялась, что он не придёт сегодня. А он был счастлив видеть улыбку на её лице.       — Это ничего, не обращай внимания. Зато ты чудо как хороша.       — Читал последний номер «Русского вестника»?       — Читал, как раз с утра получил.       Они обсудили последние новости, затем решили отправиться на прогулку в коляске. Благо, теплый и солнечный день располагал к этому. Так прошло несколько дней: они часто выезжали вместе на прогулки, обсуждали последние новости и книги, рассказывали друг другу различные истории. Если Настасья Филипповна замечала выражение задумчивости на лице князя, то старалась вывести его из этого состояния. Саму же её переполняло ликование от того, что он рядом с ней, и лишь иногда одинокими вечерами на душе у неё скребли кошки.

***

      В один из вечеров они вместе возвращались с концерта. Князь Мышкин проводил Настасью Филипповну домой. Они оба находились под впечатлением от услышанной музыки.       — Прекрасный концерт, удивительная музыка, — поделился своим мнением князь.       — Да, это лучшее из того, что я когда-либо слышала.       — Так исполняют, что сердце замирает.       — Это тоже искусство, исполнить так, чтоб душа наизнанку выворачивалась… Хорошо, что сходили. Спасибо за компанию, Лев Николаевич.       — И тебе спасибо.       Их взгляды встретились.       — Уже поздно, возвращайся-ка ты домой.       — Хорошо, до завтра, — поцеловал у неё руку князь и покинул комнату.       Настасья села в кресло и закрыла лицо руками. На глазах выступили слёзы. Князь услышал всхлипы и вернулся.       — Что с тобой? — с беспокойством посмотрел он на нее и дотронулся до ее плеча.       — Я не могу так, они на нас смотрят как на диковинку в музее, с таким пренебрежением… Ладно я, на меня они по-другому и не смотрели никогда, а тебе-то за что это? Зачем я тебя мучаю, зачем?!       — Успокойся, не плачь, — он обнял её. — Никого ты не мучаешь. Для меня большим мучением будет твои слёзы видеть.       Лев Николаевич терялся, когда видел её слёзы. Её боль он ощущал с такой же силой, как и свою.       — Как это не мучаю? Мучаю, ты у ней был, я знаю…       — Был. Я объясниться хотел, я же обидел её сильно, меня гложет это, не хочу, чтоб она зло на меня держала.       — Не только поэтому, любишь ты её…       Ревновала, хоть и старалась не показывать этого. Ей казалось, что Аглая может дать то, чего нет у неё самой. А, значит, отсутствие встреч с Аглаей могло сделать его несчастным.       — Не знаю… Знаю, что ты мне очень дорога.       — Я нужна тебе?       — Нужна, очень нужна, даже не сомневайся… Послушай, если ты счастлива, то я счастлив. Если ты несчастна, то и я не могу счастливым быть. Только скажи, что я могу для тебя сделать, чтоб ты счастлива была?       Она, действительно, была нужна ему. Зачем, он и сам с трудом мог ответить. Видимо, их образовавшаяся ещё при первой встрече связь оставалась нерушимой. Они понимали друг друга без слов.       — Я не умею быть счастливой, князь.       «Вот добрая душа, если б мог, всех бы осчастливил… Но я не все, да и для всех по одному письму не приезжают», — добавила про себя.       — Не говори так, умеешь, я знаю. Ты просто слишком многое пережила, тебе сложно перевернуть эту страницу, но это нужно сделать…       — Я сама не могу это сделать. Ты поможешь мне?! Исцелишь меня?!       — Я попытаюсь. Я теперь не оставлю тебя… Давай уедем отсюда?       — Куда? Зачем?       — Заграницу. Лучше всего в Швейцарию. Просто здесь слишком многое напоминает о том, что ты бы забыть хотела, — он верил в её исцеление вдали от того места, где ей причинили столько боли.       Она только осознала сказанное и смысл предложения Мышкина.       — Думаешь, Швейцария исцелит меня? — она постепенно начала овладевать собой.       — Уверен. Даже если… То точно лучше, чем здесь.       «Всё-то он знает. Знает, как и кому лучше», — промелькнуло у неё.       — Может, ты и верно говоришь. Ты ж меня не неволишь, князь? Я сама решить могу?       — Конечно, подумай.       — А теперь иди. И не беспокойся обо мне.       — Ты так сказала, что я непременно беспокоиться буду за тебя.       — Не надо, — провела она рукой по щеке князя.       Они распрощались. Наутро, к великой радости князя, от неё пришёл посыльный с запиской, содержащей всего несколько слов:       «Уезжаем. Когда скажешь, тогда и поедем. Только скорее».       Отъезд был назначен на вторую половину этого же дня. Всё оставшееся время оба провели в подготовке к отправлению в путь. К вечеру выехали в Петербург. На следующее утро согласно расписанию отправлялся поезд в Варшаву, оттуда они уже могли добраться до Швейцарии.       Решение было принято спонтанно и больше не подлежало обсуждению. Она сама не видела смысла оставаться ни в Павловске, ни в Петербурге, ни в Москве. И подумала, что вдруг князь прав, и она сможет начать всё сначала. Поняла, что, вероятно, Мышкин и сам бы уехал, только без неё. А она бы здесь медленно погибала.