bound[ed]

And just in time In the right place Suddenly I will play my ace

— Оформишь для меня? — офицер Миллер передаёт стопку белоснежной бумаги с размашистыми заметками. — Конечно, — ты берёшь отчёты и продолжаешь печатать предыдущие по делу Джефферсона, которые ранее передал Коннор.       Непосредственная обязанность девушки в полиции: принимать заметки коллег-мужчин, структурировать информацию и составлять отчёты от имени этих коллег, при этом вовремя разносить всем свежеприготовленный кофе, желать хорошего дня и улыбаться. Иначе доказать «готовность подчиняться приказам» ты не можешь, только через копирование поведения знакомых женщин.       Пересматривая записи Коннора, хочется раздробить кости рук за намеренное игнорирование деталей и их связки в единую картину, вместо нужного он пишет о мёртвой собаке во всех подробностях, которые никак не относятся к главному: очередная жертва Призрака. Мало сосредоточенности на теле, на обстановке внутри и снаружи дома — только сухая констатация серийного убийцы, смертей человека и собаки без оценки и размышлений. Благодаря полароиду ты видела тело, ты могла бы написать лучше, чем эта бездарность, но нет: сиди, печатай, приноси кофе и улыбайся, как типичная служащая в полиции. — Я не понимаю, как ты могла заболеть, — ох, конечно же, этот щенячий взгляд не упустит настолько очевидного. — Слабый иммунитет, всегда болею в это время, — две таблетки противовирусного запиваешь тёплым чаем с лимоном и мёдом, — что-то забыл передать? — Нет, просто интересуюсь, — парень опять мнётся и прикусывает губы, отчаянно желая продолжить неловкий диалог. — Как прошли выходные? — Замечательно, — заканчиваешь печатать предложение, — а твои? — Поговорил с отцом, убрал дом, приготовил ужин, — наконец, разворачивает соседний стул и присаживается рядом; колени упираются в ящики, какие типично с правой стороны. — Как Хэнк? — останавливаешься от дальнейшего формирования отчёта об убийстве. — Он спрашивал о тебе, — откидываешься на спинку и поворачиваешься к Коннору, чтобы вести диалог согласно этикету, где уважение к собеседнику проявляется через открытую позу, обращённую к говорящему, — Ник тоже спрашивал о тебе. — Чувствую себя виноватой, что не могу написать ему простую благодарность, — сжимает твою руку, которая ближе к нему. — Он знает, как ты можешь быть увлечена делом, поэтому спросил через Хэнка, — снова мягкий изгиб губ с лицом чистой невинности, и бесконечная преданность в глазах цвета топлёного шоколада.       С известиями о новом убитом Дэнни получает обычное задание выведать у полицейских любые подробности, касающиеся нового тела и предыдущих: ему нужно всё, что полиция сумела найти для закрепления уверенности об устранении улик, указывающих на журналиста из газеты.       В отделе местного закона и порядка он давно уже не гость.       Однако всё ещё мужчина, потому не выпускает из поля зрения твоё взаимодействие с офицером, и уделяет одну пятую своего внимания вашему более личному разговору. Импульсивно хочет вмешаться и затмить это невзрачное пятно, назначенное на его убийства: в твоей жизни есть место только для Дэнни, как он освободил место в плотном графике для тебя, нужно же быть благодарной за жест великодушия?..       Окружение в цветах крови, когда щенок берёт твою руку, — рокочущая ярость, плавящая маску законопослушного гражданина. — С тобой всё в порядке, Джед? — он дал волю импульсам. Непростительно. — Да, всё нормально, — возвращает лёгкую улыбку Джеда, — просто задумался об этом парне, — ерошит жёсткий волос на затылке, как делала ты, — надеюсь, вы его поймаете. — Мы делаем всё, что в наших силах, — типично отвечает блеклая фигура в форме. — Я в этом не сомневаюсь, — Дэнни убирает блокнот в нагрудный карман, — буду ждать новой информации, — прощается с одним и переходит к другому: «офицер Миллер, какие-нибудь комментарии по поводу убийства? Жители Розвилла жаждут подробностей от полиции». — Опять вмешиваешься, Олсен, — Миллер проходит мимо. — Это моя работа, Рой, — говорит в удаляющуюся спину.       Последнее слово всегда за Дэнни. — Надеюсь, я не прерываю ничего важного, — журналист сразу берёт свободный стул и садится слева от тебя; он ближе Коннора, не хватает только закинуть руку на твою спинку. — Мы просто разговаривали, — бросаешь краткий взгляд на прибывшего. — Отлично, — в руках снова блокнот, что убрал ранее, — офицер Монаган, не могли бы Вы дать комментарии по поводу нового тела? — он обращается именно к тебе, намеренно не замечая коллегу-полицейского. — Я думала, что до стервятников из газеты дошли слухи о моём отстранении, — тебе приходится повернуться и бросить Коннора, который растерян и не знает, куда себя деть, оттого оглядывается на отчёт, заметки и теребит манжеты. Снова глубокий аквамарин, и налёт кукольности разбавляет острота — такую не скрыть даже ширмой. — В моём гнезде воркуют о семьях погибших, — он пытается изобразить сочувствие, какое принято в нормальном обществе, но выглядит ужасно и очевидно неискренне; удивительно, что видишь это только ты. Притворщик, наконец, признаёт Коннора позади тебя, — офицер Андерсон? — Извини, Джед, я не могу разглашать подробности дела, — тяжело выдыхаешь и прикрываешь глаза: со стороны Коннора глупо мягко улыбаться тому, кто доминирование и насмешку скрывает подобием сочувствия. — Я понимаю, — даже улыбка выглядит угрожающе, от такой передёргивает из-за волны холода по спине, — но моя работа буквально выпытывать у вас хоть что-то, иначе на ковёр к боссу. — Удачи тебе со статьёй, — он нерешительно протягивает руку журналисту. — Спасибо, офицер, — жмёт в знак прощания.       Коннор спешит оставить тебя; в обществе Джеда ему никогда не было уютно, особенно с вечными расспросами журналиста о нераскрытых делах. — Какого чёрта тебе надо? — ты наклоняешь близко так, чтобы лишние уши не уловили суть диалога, при этом сохраняя почтительное расстояние. — Проверяю свою любимицу, — он повторяет движение, вторгается в твоё пространство и заставляет наблюдать за каждым жестом: инстинкты кричат сильнее мыслей. — Я слышу сарказм, — трудно сохранять нейтральное лицо, трудно следить за громкостью голоса, особенно с липнущим от сухости языком. — Я его не скрываю, — за линзами видишь дьявольскую искру, в лёгкой полуулыбке — острые зубы. — Тогда повторю: какого чёрта тебе надо? — возвращаешься к работе по переносу заметок в текстовый формат отчёта, расширенный творческим взглядом. — Хочу услышать твои комментарии об убийстве, — стопка небольших листов на пружине только мешает, у Дэнни идеальная память, и записи ему нужны исключительно для удачных формулировок. — Конкретнее, Олсен, — от раздражения спазмируют пальцы. — Что ты думаешь о теле? — отыгрыш Джеда Олсена никогда не стоит на паузе, однако Дэнни решает, когда и перед кем опустить маску; его слова подобны тягучей патоке, что оставляет липкий слой, а запах въедается в кожу, такими не захлебнёшься — задохнёшься: на краткий миг он стирает грани приличия. — И не смей повторять отчёт Андерсона, иначе я выжгу твой язык. — Угрозы в офисе полиции? — лишь слегка продавливаешь дальше трещину в границах, и за один только изгиб губ, таящих правду напополам с блеском твоих глаз, Дэнни желает утолить жажду твоей крови. — Не боишься, что тебя раскусят? — О чём Вы, офицер? — он откидывается на спинку, занимает больше пространства, заставляя тебя подстраиваться, но ты не двигаешься, и пусть его колено неудобно упирается в бедро, — я всего лишь журналист, — при скрещенных руках одежда не скрывает развитых мышц груди и рук, — или для разговора с Вами нужна более приватная обстановка? — Никаких свиданий, Олсен, — прогибаешь спину, наклоняясь за дальними заметками, — я интересуюсь не тобой, — в полуобороте блузка формы натягивается, выделяя грудь, и через расходящуюся ткань видно цвет бюстгальтера, — а тем, о ком ты пишешь. — Убийцей? — он снова чувствует лёгкий жар у шеи. — Мужчиной, который носит маску, — за линзами предположительно голубого цвета видишь широкий зрачок: аквамарин темнеет в истину. — Ты знаешь, как говорят? — понижаешь голос специально, прощупывая тон, звучащий не вульгарно или страстно, а подходящий человеку перед тобой: глубокий тёмный, со скрытыми обещаниями большего, и, судя по неосознанному приближению журналиста, попадаешь в точку. — Охота у мужчин в крови, и в этом городе самый настоящий хищник, убивающий не ради биологических потребностей, а ради удовольствия, — сама останавливаешься от сближения, разминаешь напряженные мышцы ног, — что именно он пытается насытить кровью? — как идеальное завершение, смачиваешь пересохшие губы. — Сначала ответьте на мой вопрос, офицер Монаган, — Дэнни приходится откашляться, чтобы снять толику напряжения, — и я отвечу на Ваш. — Торгуешься? — прищуриваешься. — Ищу компромисс, — он повторяет; с выбеленными волосами под жёлтыми лампами офиса похож на лиса. — Хорошо, — придвигаешься ближе, бедром к бедру, и разворачиваешь одну из фотографий тела, — снял, очевидно, любитель, так как ракурс весьма неудачный и портит общую картину. Точка обзора — за телевизором, перед которым сидела жертва в момент убийства. В заметках Коннора я не нашла никаких слов о разбитых или сломанных вещах, значит не было борьбы, и жертву застали врасплох, — берёшь другое фото, снятое ближе, но Дэнни смотрит только на тебя: на твой сосредоточенный взгляд, на твою жестикуляцию, которую не осознаёшь, и на хмурость меж бровей, когда теряешься в мыслях. — Идём дальше: сам характер убийства, нетипичный для Призрака. Предыдущие тела имели больше двух ранений, здесь же только они плюс точный разрез под ребром, чтобы вытащить сердце, — указываешь на упомянутую рану. — Предыдущие убийства можно назвать убийствами на почве страсти, убийство Джефферсона — это чистый символизм: точные удары с правой и с левой стороны ради большого количества крови, сердце в правой руке, словно он сам его вырвал, и в левой руке пульт от телевизора, — раскладываешь имеющееся перед журналистом, от его пристального взгляда неловко, но вывод говоришь прямо, не скрываясь в заметках. — В итоге мы получаем картину, где кровь впиталась в диван подобно сложенным крыльям, вырванное сердце как можно дальше от груди, а пульт — наоборот, и это символизирует, как много времени современный человек проводит в погоне за картинками, забывая о своей жизни настолько, что готов жертвовать человечностью, — теперь можешь спокойно выдохнуть в попытке ослабить разыгравшийся пульс. — Браво, офицер, — Дэнни слегка хлопает, завороженный твоей речью-рассуждением, — я восхищён, — и это чистая правда. — Теперь твоя очередь, — стараешься не поворачиваться, иначе расстояния между вами не будет, совсем как в его машине. — Я обещал ответить, — щёлкает пальцами, указывая на тебя, — но не обещал, что отвечу сразу после тебя, — шумно выдыхаешь и прикрываешь глаза от своей очевидной глупости, — а теперь скажи, почему тебя отстранили от дела? — именно Дэнни двигается ещё ближе, и тепло его тела обжигает плечо. — За импульсивное решение пойти в бар, не предупредив начальство, — довольно интересно вести диалог с тем, кто недавно был целью номер один с толстой папкой из нескольких жертв: насколько нормальным он кажется в обществе, как непринуждённо ведёт диалог и располагает к себе естественным образом. — Это теперь считается причиной? — от его пристального взгляда неуютно. — Когда бар это потенциальные охотничья угодья, то да, — сохраняешь напечатанное, чтобы не потерялось в случае зависания компьютера или вылета программы. — Тебя планируют вернуть? — совсем немного Дэнни обеспокоен твои отстранением, и в то же время он крайне рад: ты почти заставила покинуть Розвилл раньше времени. — Я работаю над этим, — окидываешь взглядом офис, — кстати, спасибо за напоминание, — надеваешь самую яркую улыбку, какую выучила в наблюдениях за коллегами, и встаёшь, со скрипом отодвигая стул, — господа, кому сделать кофе?       Считаешь количество поднятых рук и помнишь, что нужно сделать всем, в том числе промолчавшим, и особенно шефу в его любимой кружке. — И мне, — журналист поднимается следом, когда начинаешь уходить в сторону комнаты отдыха. — В твой я могу подсыпать крысиный яд, — говоришь не громко, избегая лишнего внимания и возможных свидетелей разговора с Олсеном. — Тогда мне придётся быть рядом, чтобы ты этого не сделала, — он равняется с тобой. — Отвечая на твой очевидный вопрос, я действую как типичная девушка в полиции: кофе, улыбка, «конечно же, я сделаю за тебя отчёт», — возобновляешь диалог, как только кофемашина начинает шуметь, заглушая любые слова. — Мне нравится, что ты унижаешься ради меня, — широкая улыбка Дэнни показывает острые клыки, и трудно не обращать на это внимания: в нём привлекательна каждая мелочь. — Я делаю это не ради тебя, нарцисс, а ради себя, — он тенью следует за тобой, не позволяя отдалиться даже на шаг. — И что ты получишь от возвращения к делу? — как журналист не может оставить без вопросов. — Говорят, у мужчин охота в крови, — Дэнни замечает, что ты повторяешься, и терпеливо ждёт продолжения, — а у меня в крови пламенное желание посадить убийцу за решётку. — Если бы ты действительно хотела этого, — тебе приходится выгибаться, чтобы держать дистанцию, так как убийца зажимает между собой и столом, который впивается в поясницу, — он бы уже был на пути в другой штат. — Сомневаюсь, — резко подаёшься вперёд, отталкивая, — его инстинкт охоты горит сильнее моего желания, — и разворачиваешься спиной, делая себя уязвимой для нападения. Это безрассудно и это увлекает, как маленький кролик пытается влезть в шкуру лисы. — И какой исход ты видишь? — воротник блузки открывает часть шеи; Дэнни видит красные сигналы, а ты, ведомая первобытным желанием позволить ему впиться зубами, наклоняешь голову, открывая больше. — Сгорят оба, — ты задыхаешься от лёгких укусов.

There's just one thing that I want Your blood all over me

      Дэнни выделяет красным день, когда прольётся кровь молодого офицера полиции, что безрассудно приехала в Розвилл для поимки убийцы. Он умнее, он опытнее и играл на этом поле намного дольше, чем девчонка из академии с нелепой фуражкой набок. Поймать его? Просто смешно: никто и никогда не приближался к поимке Призрачного лица, ты — всего лишь недоразумение, от которого до скрипа сводит зубы.       Обведённый красным день Дэнни предвкушает, как нормальные люди ждут праздников декабря. От нетерпения у него прыгающая походка и постоянная улыбка; роль Джеда Олсена становится вторым планом —       грядёт кульминация Дэнни Джонсона.       С особой радостью облачается в привычный костюм; для тебя он берёт два ножа — охотничий в набедренных ножнах и тактический в кожаных. Ремешками закрепляет всё, чтобы спокойнее было подбираться ближе, и неизменная маска напоследок: для начала нужно пробраться в дом.       Сломанный ранее замок на окне приветствует незваного гостя с белым ликом кричащего призрака.       На столике рядом с диваном звенит телефон. — Алло? — в полутьме переключаешь каналы. — Какой твой любимый фильм ужасов? — опять он. Чувствуешь только лёгкое раздражение от статического изменённого голоса и человека, решившего опять поиграть в свои игры. После ваших взаимодействий трудно воспринимать убийцу как убийцу: не пересчитать, сколько раз он действительно мог убить. — Каждый хорош по-своему, — тянешь гласные, — но если ты правильно разыграешь свои карты, наш фильм будет для взрослых не в жанре ужасов, — в доме подозрительно тихо, несмотря на включенный телевизор, и глупо темно.       Может ли он сейчас устроить охоту? — Отличная линия, офицер, — статический смех через модулятор пугает, — но я хочу только одного. — Чего? — встаёшь с дивана и стараешься идти тихо в сторону комнаты: даже если он нашёл пистолет и разрядил, ты сможешь им драться. — Твоей крови, — от ног к груди поднимаются иглы и остаются в лопатках; от прямой спины начинает ныть поясница. — Я вызову полицию, — прикрываешь дверь комнаты и не запираешь на случай, если придётся бежать или вернуться.       Оружия нет на месте. — Мы оба знаем, что ты этого не сделаешь, — слышишь скрип половицы где-то ближе к кухне. — Где ты? — двигаешься в сторону второго выхода из комнаты. — В твоём доме.       Гудки сброшенного звонка заменяют громкие шаги в сторону комнаты, где находишься, и приходится соображать за секунды, куда спрятаться. Нужно ли вообще прятаться? Это буквально означает быструю победу убийцы.       Боже, ты целовалась с убийцей, который пришёл тебя убивать, даже хотела его трахнуть, а теперь сама получишь несколько лишних дырок, если что-то не сделаешь прямо сейчас. Каждый шаг сопровождается тремя-четырьмя ударами сердца, оно буквально заглушает мысли, и щёки колет от жара.       Шкаф!       Вторая дверь из комнаты в шкаф-кладовую, которую упустила в порыве паники. Пальцы дрожат в припадке, от чего прикрыть дверь без звука трудно, но ты пытаешься, даже задерживаешь дыхание, чтобы не было так шумно, и стараешься делать как можно глубокие вдохи, восстанавливая контроль.       Он выбивает дверь с ноги.       Ты почти кричишь. Убийца за тонкой стеной, он уже рыщет в поисках тебя, поэтому на носках продвигаешься к выходу из узкой ловушки, и всё ещё не запираешь её, давая возможность будущей себе сделать круг по дому и вернуться, спрятаться.       За закрытой дверью раздаётся звонок.       Сколько благодарностей ты произносишь той, что оставила позади потенциальную возможность разоблачения. Другую дверь он открывает намного тише. Наверное, думает, что ты слишком наивна и неопытна для противостояния серийному пожинателю людских душ. Вдоль стены двигаешься в сторону гостиной.       Почему не к выходу? Почему ты не можешь открыть дверь, которую пропустила, и бежать с босыми ногами в сторону ближайшего телефона? Коннор не спит в это время.       Коннор должен позвонить и проверить, если не ответишь на звонок — должен приехать. Нужно продержаться до этого момента. — Вы только дразните меня, офицер Монаган, — эхо статичного голоса глухое, и ты слышишь каждый шипящий звук, — я люблю хорошую погоню.       Тебе хочется ответить, чтобы засунул в задницу свои желания.       Ясность мыслей возвращается: тело привыкает к выбросу адреналина, а сердцебиение приносит неудобство, но не заглушает окружение. Думаешь, куда убийца мог положить пистолет. Если он его забрал ещё раньше? Тогда у тебя нет самообороны, дуэль на ножах заведомо проигрышная. Из вариантов: ждать приезда Коннора или напасть первой, и ты знаешь, что Коннор не приедет.       В гостиной нет места для пряток, тебе приходится двигаться в тенях, и не спускаешь глаз с выхода, откуда пришла: он может войти в любую секунду, и придётся бежать на негнущихся ногах с вероятностью тут же упасть.       Становится подозрительно тихо: ни скрипа, ни шага, ни статичного дыхания.       Передвигаешься спиной к стене, и это — твоя ошибка.       Рука в перчатке заглушает крик, больно давит на челюсти, а вторая — с ножом — у щеки, готовая рассечь плоть лезвием, точно погрузить в подтаявшее на солнце масло.       «Попалась», — он шепчет с таким садистским удовольствием, что невольно кричишь снова и пытаешься ударить затылком.       Тебе удаётся вырваться, но вокруг ничего для борьбы с убийцей; ты проиграешь. Ты хочешь сдаться,             но тебе нельзя опускать руки: стать ещё одной жертвой? Для этого ты приехала в Розвилл? Коллеги говорили про тяжёлую руку; сжимаешь правый кулак и бьёшь, цепляясь за маску. Если умирать, то проклиная человека, а не безликого призрака.       Журналист выглядит дико: от удара рассечена губа, а в его глазах — в его глубоких карих глазах — лишь горящая тьма, какая сожрёт заживо и не оставит костей. Кривая улыбка обнажает острые клыки.       Как люди Розвилла не видят монстра рядом? — Ты была очень, — ударяешься о стену позади, когда он начинает душить, — очень плохой, но твою историю будут помнить неделями, — непролитые слёзы вызывают жжение, — я расскажу её, — он срывается на шёпот, сталь у щеки холодит, — она станет лучшей в моей коллекции. — Ты просто псих, — тебе удаётся прохрипеть. — Это твои последние слова? — пугающе резко переходит в ровный тон и слегка отстраняется, наставляя лезвие. — На самом деле, мне плевать. Я знаю, что вы все говорите перед смертью, и ты не будешь оригинальной.             Вслед за остриём рассекается кожа щеки; и на его лице отражается свежая рана.       Сердце Дэнни колотилось не от предвкушения, оно было пропитано ядом страха за свою чужую жизнь.       Ты же беззвучно смеёшься.

Love’s the death of peace of mind Mine

— Кажется, только что я заработала иммунитет, — произносишь, когда восстанавливаешь дыхание, — ну привет, моя половина. — Офицер, — в его глазах пылает иная тьма, — моё имя Дэнни, — он убирает нож, — и ты не произнесёшь ничего другого. — Дэнни, — на вкус как креплёное вино. — Хорошая девочка.       Напряжение от погони закономерно выливается в поцелуй с обещанием большего, и трудно представить другой исход: всё в тебе привлекало Дэнни с самого начала, как и тебя привлекало всё в нём. Ты даже не помнишь, как собрала выступившую кровь у пореза и смаковала вкус, как грелась в шёпоте о дальнейшем и снимала бесконечные одежды.       Чёрный ему к лицу; в полутьме Дэнни похож на греческого бога, снизошедшего до смертных, и дело в силе, которой отдаёт каждое движение. Одним лишь желанием он забирает жизни, пьёт без остатка души и не может насытиться кровью, как не может насытиться твоими губами и продолжает кусать; ему природой написано желание вонзать зубы в плоть, как подобает истинному хищнику.       Мужские руки идеально обхватывают горло и давят, уже без цели увидеть предсмертный блеск, пока бёдра бьются друг о друга.       Дэнни идеален; ты не можешь думать, когда его член так идеально вписывается в твоё тело, словно предыдущие любовники были насмешкой, как безвольная кукла принимаешь каждое движение и хочешь расписать бледную кожу в фиолетовый багрянец, но рука не позволяет, и это потрясающая грубость, от которой спазмируют мышцы в оргазме. Втором.       Первый был на языке, что столько мерзостей говорит в телефон. — Мы поговорим об этом утром.             Вы приходите к соглашению.       И пока Дэнни раскуривает сигарету, ты покусываешь линию челюсти, оставляя пятна, идентичные твоим.