Не является лекарственным средством

      У меня была привычка крепко держаться за руль. На велосипеде я сжимала руль так крепко, что рельеф резины отпечатывался на моей белой от давления коже. Напряжение сковывало, каждая кочка отдавалась в плечи, а попытки поправить волосы чуть не заканчивались вылетом в кювет.       Эту привычку я перенесла в вождение авто. Я вообще всегда считала, что водить машину – слишком большая ответственность. Это требует слишком большой концентрации и высокой скорости реакции, которых у меня никогда не было. Я не разгонялась не из-за плохой дороги или скоростного режима, нет, мне просто казалось, что дальше 40 км/ч уже начиналась опасная зона, где мой контроль ослабевал, и машина будто вела сама себя во власти зверского двигателя в яростном потоке дороги, бурлящем случайностями.       Это породило парадоксальную особенность: чем хуже была дорога, тем увереннее я себя на ней чувствовала. На плохой дороге реже нужно с кем-то разъезжаться и кого-то обгонять, а мою скорость спокойно можно было оправдать бездорожьем и не краснеть перед пассажирами. Впрочем, эта поездка была ещё комфортнее, потому что я была одна. Мне нравилось ехать по лесу. Ходить по нему мне, конечно, нравилось больше, но даже на авто чувствовалась аура понимания и спокойствия, исходившая от уходивших в небо стройных сосен. Сосны не будут осуждать и смеяться, не снимут на видео и не выложат в паблик района с припиской вроде "типичная баба за рулём". Даже если въехать в сосну, вряд ли она как-то отреагирует. Максимум на тебя грохнется, но спокойно так, без агрессии. И другие сосны даже не будут бегать вокруг, охать, ахать и требовать компенсации. В общем, сосны были отличной публикой. Я их всегда любила.       Сосновый бор отлично просматривался. Заметив краем глаза движение, я остановилась. На дорогу вышел лось. Постоял, посмотрел на меня. Пошёл дальше. Я выдохнула с облегчением. От волнения тронувшись не с первой попытки, продолжила путь.       Бор постепенно сменился смешанным лесом. Стало темнее. Или это солнце ушло за тучи? Как бы то ни было, я уже проезжала мимо озера, значит, осталось немного. Через опущенное стекло от воды мягко пахнуло илом и камышом. Солнечный свет пробивался лучами сквозь облака, крася золотом рябь на воде. Я остановилась, достала телефон, включила камеру и повысила яркость экрана, чтобы видеть, что снимаю... и чуть не выронила его из рук. Дрожащими пальцами увеличила изображение.       На том берегу на пирсе кто-то был.       Нет-нет, это должна была быть игра света. На всякий случай щёлкнув и сделав несколько снимков озера, я двинулась дальше. Предчувствие было нехорошее, но я постаралась списать это на свою мнительность. Да, это была просто большая тень, в конце концов, артефакты съёмки порождают всякое. С моим богатым воображением и не такое могло привидеться.       Колёса мягко рассекали лужи с коричневой глинистой водой, а потом зашуршали по листьям. Обогнув озеро, я остановилась перед забором. Забор был скорее декоративный, плетёный... и на его колья были насажены черепа всех форм и размеров. Они меня каждый раз пугали, но баба Нюра говорила не бояться – "это чтобы духи животных охраняли дом". Стараясь не смотреть на сияющие белизной черепушки в вышине, я открыла ворота и въехала на участок, припарковалась под навесом. Закрыла ворота. Пробежалась взглядом по участку.       Двухэтажный домик почти сливался с лесом. Тёмные глаза окон смотрели сквозь листву в сторону озера, будто разморенная жарой женщина пыталась уследить за купающимся ребёнком. Зачем-то стараясь ступать как можно тише, я спустилась к воде. На пирсе никого не было. Я достала телефон и взглянула на фотографию. Прошла по пирсу почти до конца и посмотрела на берег. Ничего настолько тёмного на берегу не было. Я задрала голову, и вдруг до меня кое-что дошло. Существо на фотографии задевало головой ветви деревьев. До них от земли было метра четыре.       Постояв в оцепенении, я всё же взяла себя в руки. Что бы это ни было, если оно тут и было, похоже, оно ушло. Приложив усилие воли, чтобы закончить мысль именно так и не р азвивать её, я поднялась обратно к дому. Нужно было занести вещи до темноты.       Попробовав несколько ключей, я всё же открыла дверь.       Когда баба Нюра была жива, она всегда стряпала что-нибудь к моему приезду, и аромат выпечки перебивал запахи дерева и стариков. Поднятая моей вознёй пыль светилась в узком луче от щели в шторах на кухне. Я подошла к окну, раздёрнула шторы и открыла его. Пощурилась, потом глянула вниз, на пустынный огород с одиноко желтевшей грядкой гороха. Присмотрелась к дорожкам. На них будто бы были следы... Впрочем, дом пустовал полтора месяца. Может быть, животные уже решили, что это теперь их территория. Животные... я поёжилась. Вроде бы звери боятся людей и в основном не трогают. Но знают ли об этом сами звери?       Моя комнатка на втором этаже ничуть не изменилась. Я осмотрела её критично. Раньше я приезжала сюда только на каникулы и выходные, теперь... ну как поднимется у меня рука снять со стены детские рисунки и разобрать козлов из шишек? С предметами одежды было гораздо проще, с другой стороны, полок под одежду мне и без этого хватало...       Встав перед трюмо, я вдруг подумала кое о чём. Мысль была такой странной, такой очевидной и в то же время будто безумной и кощунственной. Я ведь теперь могла спать в хозяйской спальне. А потом я вспомнила о двухместной кровати, и сердце у меня защемило. Как же Нюра засыпала на ней без мужа...       – Радость моя, – донёсся с первого этажа родной хрипловатый голос.       Я замерла. Мне же показалось?       – Радость, ужин готов!       Я метнулась к двери и лавиной скатилась по ступеням, пронеслась по коридору и замерла на входе в кухню.       Он стоял у плиты.       Так красиво ложился персиковый закатный свет на Его простое лицо с ранними морщинками и так играл на волне русых волос с тонкими ручейками седины. На Его грубоватом теле мягкая домашняя одежда сидела так странно, будто скроенная в другой вселенной. Он что-то напевал, переворачивая овощи на сковородке. Посолив и накрыв крышкой, Он посмотрел на меня, и умиротворённое Его лицо исказилось ужасом.       – Солнышко? – Он метнулся ко мне. – Солнышко, что случилось? Тебя кто-то обидел? Нет-нет, только не плачь, почему ты плачешь?       Я стояла, как больная, а Он держал меня за плечи и смотрел мне в лицо.       – Радость моя, что с тобой? Тебе плохо? Ты сегодня ела? Ну не молчи, пожалуйста, не молчи. Скажи что-нибудь!       – Я... – всхлипнула я, –...я скучала по тебе.       Он застыл в удивлении. Пробежал взглядом по моему раскрасневшемуся лицу. Потом Он облегчённо вздохнул и крепко меня обнял. Я уткнулась в Его плечо, сминая пальцами футболку на Его спине.       – Тихо-тихо, всё хорошо, я рядом, – шептал Он мне на плечо, – ну чего ты, я же здесь?       И вдруг меня как громом ударило. Я зажмурилась, глубоко вдыхая, как перед нырянием, а потом сказала упавшим голосом:       – Но... Тебя же не может быть здесь.       – Почему?       – Потому что ты похоронен в Ростове.       Я открыла глаза. На кухне было темно и пыльно. Лишь натюрморт из вываленных на стол консерв добавлял живости. Я с тупым взглядом ополоснула банку с кукурузой, села на табурет, открыла её и поела прямо из жестянки.       Потом я прошла в гостиную, сняла с полки арбалет и пересчитала болты к нему. Положив их на тумбу, я в обнимку с арбалетом забралась на диван с ногами и накрыла плечи пледом, сложив своего рода вигвам.       Закат догорал за окном.       Кроваво-алые полосы растворялись на стене.       В сумерках я смотрела на циферблат старых напольных часов. Часы показывали шесть ровно.       У меня в кармане зазвонил телефон. Привычно сбросив незнакомый номер, я обратила внимание на время. Табло на экране блокировки показывало половину девятого.       Разница два с половиной часа.       Тьма мягко вливалась в комнату через окна, и набегающие её волны схлёстывались с волнами тьмы из коридора. Хрустальные подвески на люстре ещё слабо мерцали, но вскоре и им стало негде брать свет. Тогда я закрыла глаза.       Я сидела на диване и вслушивалась, старательно игнорируя скрипы старого дома. Где-то в лесу ухала сова, а с озера доносились иногда вскряки уток. Потом поднялся ветер, и тогда птичья перекличка заглушилась мелким стуком ветвей по крыше. Пошёл дождь. Шелест дождя убаюкал меня окончательно. Так я и уснула, завалившись на бок и прижимая к груди арбалет как ребёнок плюшевого медведя.       Мне снился уже привычный странный сон про беготню по знойному восточному городу с узкими улочками, ведущими в самые неожиданные места. В этом людном лабиринте приходилось искать то пирожки, то запчасти для самолёта, то моих друзей, лица которых каждый раз менялись, всегда оставаясь незнакомыми...       Я проснулась от ощущения, что на меня смотрят. Сквозь мои веки пробивался слабый свет. И в сонное моё сознание заползла ужасающая мысль, которая сковала меня настолько, что я не сразу смогла открыть глаза. Это не мог быть рассвет.       Прощупав руками арбалет, я осторожно взглянула на комнату сквозь сеточку ресниц. Свет шёл от окна.       К окну вплотную прислонялся гигантский глаз.       Он смотрел прямо на меня.       Таких огромных животных не существует. Просто не существует.       Я закрыла глаза, и теперь оно смотрело на меня с внутренней стороны моего века.       Оно не могло знать, что я проснулась.       Не могло.       Оно не могло даже просто быть.       Этого не могло быть, этого не могло быть, этого не могло быть, этого не могло быть, этого не могло быть, этого не могло быть, не должно было, это было нереально, этого не могло быть, этого не могло быть, это было невозможно, этого не могло быть, этого не могло быть, этого не могло быть, этого не могло быть.       Я жмурилась. Меня трясло. Незаряженный арбалет в моих руках был лишь куском дерева и металла. То, чего не могло быть за окном, не могло быть реально. Реальное оружие замечательно справляется с реальной угрозой, но может ли оно причинить вред тому, чего не должно существовать.       И я сделала самое глупое, самое по стандартной логике бесполезное, самое наивное, что можно было сделать.       – Уйдите пожалуйста, – попросила я, не открывая глаз.       Стекло задребезжало. Дом содрогнулся от бокового толчка.       Воцарилась тишина. Тишина была настолько абсолютной, что закладывало уши, и стук моего сердца разносился по всей комнате.       А потом оглушительно начали тикать молчавшие всё это время часы.       Я открыла глаза. В комнате было темно, и лишь синеватый свет ночного неба лениво очерчивал контуры предметов. Я дрожащей рукой достала телефон и посветила на часы.       Сравнила время. Разница два часа 40 минут.