***
— Ты говорил, что живёшь один, — доносится неожиданно с лестницы, и Мика поспешно отшатывается, прикрывая собой ту вещь — странную подвеску из непонятного металла, которую он незаметно умыкнул у незнакомца, пока тот был без сознания. Вслед за голосом появляется и сам его обладатель, высокий темноволосый юноша в странной одежде со всякими подвесками — цацками, как прозвал их про себя Мика. В ответ Мика хмурится и кивает, пока сам незаметно стряхивает подвеску в задний карман брюк. Он неотрывно следит за незнакомцем — может, ему только кажется, что тот задерживается взглядом на диване, где сидит его Матисс. Наверное, Мика сам себя выдал. Зря смотрел в ту сторону. И вообще зря надеется, что кто-то ещё увидит брата — гиблое это дело. — Не трогай тут ничего, заразу разносишь, — хмуро отзывается Мика и идёт к двери, стараясь не слишком спешить. Ощущение грязи приливает к горлу невыносимым отвращением, и он даже задерживает дыхание, почти чувствуя, как от каждого вздоха лёгкие темнеют. Он понимает, что это бред, но ничего не может с этим поделать. Скорее вымыть руки. Это немного поможет. Хоть чуть-чуть. У него уже не хватает выдержки, чтобы остаться в своей мастерской хоть на одну лишнюю минуту, и он пулей вылетает из неё в коридор, оставляя незнакомца наедине с Матиссом. Пока Мика быстрым шагом спешит в ванную, он наконец-то понимает, что слова, произнесённые незнакомцем только что, были самыми первыми. Он думал, что тот немой. Оказывается, ошибся. Мика захлопывает за собой дверь ванной и опирается обеими руками в раковину. Конечно, от неё тоже мутит — сколько бы ни пытался её отдраить, она никогда не будет кристально чистой, без заразы, — но иначе он просто свалится на пол, а это ещё хуже. Вдох-выдох. Ты сильный, Мика. Он бросает беглый взгляд на усевшегося на бортике ванны Матисса, и от этого не-одиночества чуть легче. Мика открывает кран. Всё будто замедляется, как в том кино, которое они с братом пытались посмотреть на ужасно старой кассете. Пальцы — такие чужие — подцепляют тонкую перчатку у ногтя указательного, тянут, со скрипом сдвигая резиновую перчатку по ладони. Следующий — средний. Безымянный. Мизинец. Вернуться к большому. Передохнуть мгновение, попытаться прислушаться к ощущениям: кожа под перчаткой липкая от пота или?.. Руки у него были в крови. Он пытался достать кого-то из-под завалов. Не потому, что был таким уж сильным или так хотел спасти чужого — просто нужно было отвлечься от того, что не уследил за единственным близким человеком. Может, от этого стало бы немного легче. Он ещё помнит, как лихорадочно пытался смыть кровь, задыхаясь и почти ничего не видя из-за потерянных очков. И из-за слёз. Он помнит, как кровь замарала всю раковину, а он всё оттирал её со смуглых пальцев, пока не понял, что это — его, что он слишком старался, почти содрал собственную кожу. Тогда его выворачивало, снова и снова, пока он не опустился прямо на пол, выставив окровавленные руки перед собой и стараясь не смотреть на них. Длинно выдохнув, он рывком стягивает перчатки и нехотя смотрит, думая о том самом дне и о крови на руках. Останавливается. Ладони под перчатками оказываются чисты. Микаэль остаётся один.перчатки и сон
29 октября 2022 г. в 10:51
Вот и устроен дом — но где его место в нём?
Мика забыл. Нет, он знал, что этот новый дом — не их, и прекрасно помнил, каким был родной. Просто не понимал, где теперь должен быть; дома у него были его любимые места, своё кресло, своя кровать, своё место за столом. Он не задумывался, где устроиться в комнате с каким-нибудь очередным изобретением; он — за столом, так удобнее возиться с механизмами, а брат — поодаль, чтобы восхищаться и сыпать вопросами.
Теперь дом не нужно было делить, но места было слишком много, чтобы он мог вот так, просто, выбрать. Ему не хочется задерживаться на чём-то одном; тогда выходит, что он бережёт оставшиеся места для кого-то другого, но ждать ему некого. Даже Дин здесь не такой уж и частый гость.
— Матисс, ты тут?
Тишина. Мика не хочет оборачиваться — или просто боится никого не увидеть. Он отрешённо смотрит на свои руки в тонких медицинских перчатках и едва подавляет желание стянуть их; даже такое сильное раздражение на коже не сравнится с тем, что бывает, когда он снимает эти чёртовы перчатки.
Он слышит скрип старого дивана и поспешно оборачивается. Так и есть — Матисс уселся на подлокотник, опершись ногами прямо в кроссовках на обивку. Ничто не может и вряд ли вообще сможет заставить его избавиться от этой привычки неряхи. Правда, Мика даже не злится. На него вообще трудно злиться.
— Матисс?
Брат оборачивается, и Мике даже на мгновение кажется, что тот не похож на себя. Взгляд какой-то непроницаемый, совсем не открытый, по-детски наивный. Матисса всегда можно прочитать по лицу. Можно было.
— Мне страшно, — тихо признаётся Мика.
— Тебе нечего бояться. Может, всё самое страшное уже произошло.
Матисс улыбается, и почему-то кажется, что он повзрослел слишком поздно. Мика едва узнаёт младшего брата по фигуре и уж тем более по взгляду — серьёзный для него. От этого у него ещё больше вопросов — ещё больше слов; даже если они глупые и сбивчивые, брат его не осудит. Мике нужно говорить, чтобы не сойти с ума или по крайней мере не осознать это.
— Ты реален?
— Для тебя — да.
Ответ не тот, что он ждал, но Мика знает, что зря надеется. Матисс по-своему заботится о нём даже теперь и не позволяет потерять связь с реальностью, как бы ни хотелось. Напоминает о еде, сгоняет с рабочего места поздно вечером; не даёт сделать ничего, что могло бы хоть немного ухудшить состояние, и Мика чувствует себя отвратительно здоровым.
— Я не выдумал тебя? Ты был? Когда-то был.
Это глупо, вот так спрашивать это у собственного видения. Может, Мика и выдумал его, чтобы не чувствовать себя одиноким; он отрывочно помнил, как сжималось сердце в первые минуты после катаклизма, и знал о многих, кто жаловался на то же. Муж с женой, нашедшие в оставшейся половине квартиры детские вещи и не помнившие ничего ни о каком ребёнке. Юноша, растерянно глядевший на женские туфельки в своей спальне. Они тоже знали, что нечто произошло, но были беспомощны.
Забвения боялись все, но они не знали, что, может быть, оно было единственным спасением. Мика думал об этом каждый раз, когда будто бы случайно касался Матисса, но не чувствовал под пальцами н и ч е г о. Если бы он забыл, наверное, было бы не так больно — или и вовсе не было больно. В этом доме всё равно нет вещей Матисса.
— Ты… просто помни, что я не уйду. Пока ты сам не будешь готов отпустить, — тихо, как будто робко произносит Матисс.
Вот оно. Мика сам виноват в том, что так отчаянно цепляется за воспоминания; ему не хочется забывать, но он уже догадывается, что многие воспоминания пропали, утекли, как мелкий песок сквозь пальцы. Он никогда не был один, и даже если забудет об этом, больно быть не перестанет.
— Матисс, — зовёт Микаэль.
— М?.. — вскидывает голову Матисс. Он выглядит почти что сонным, но Мика знает, что он не спал.
— Знаешь, я на свалке такого странного типа встретил... думал, он мёртв.
Матисс молчит. Он растягивается на диване, упершись затылком в один подлокотник, а ноги устроив на другом. Даже для этого дивана он слишком высокий, не умещается. Мика замечает, что он снова пачкает обивку обувью, но ничего не говорит.
— Но... мне показалось, что он знает больше. Обо всём, — Мика избегает упоминание того дня. — Я решил, что он тоже сможет тебя увидеть.
— И как? — нарушает молчание Матисс.
У Мики хватает сил только на то, чтобы покачать головой. Кажется, Матисс даже не удивлён. Он, запрокинув голову, смотрит в потолок с раскрошившейся штукатуркой; чуть поворачивает — чтобы пройтись взглядом по высоким шкафам с аккуратно расставленным хламом. Мика смотрит следом, думает как-то отрешённо о том, что надо бы повесить карниз обратно.
— Ты сильный, Мик, — улыбается Матисс.
— М? — удивлённо откликается Мика.
У Матисса тёплый взгляд. Мика не так уж и силён в словах, но это слово подходят идеально. Взгляд не может быть тёплым — он не руки, чтобы греть прикосновением, и не дрова, чтобы греть огнём; но от него внутри тепло, по-домашнему уютно. Может, когда-то Матисс мог быть его очагом в доме, куда хотелось возвращаться.