Привычка

Дэн морщится. Он врач, ему ли быть брезгливым, но глядя, как Герберт погружает руки в раскрытое нутро очередного трупа, Дэн не может скрыть отвращение. Герберт давно перестал работать в перчатках. Дэн не понимает, как так сложилось — Герберт ведь мечтал возвращать пациентам жизнь, побороть своей чудо-сывороткой смерть, но пока лишь множит её. Он ловко отделяет печень, перерезав скальпелем серповидную и венечные связки, протягивает скользкий орган Дэну, и тот молча подставляет наполненную зелёной сывороткой банку. Когда-то в ней был рутбир. — Рыхловата, — Герберт аккуратно спускает печень внутрь, — но сойдёт. Так-так, что у нас тут ещё? Он поправляет сползшие очки за оправу окровавленными пальцами и с энтузиазмом склоняется над телом.  «У нас». Дэна коробит. Он хотел спасать людей. Спасти Мэг. Глорию. Хотел приносить пользу, а не укрываться с Гербертом в домах на окраинах кладбищ и потрошить трупы разной степени свежести во славу науки. «У тебя», хочет поправить Дэн, но понимает — всё верно, он слишком увяз в этом всём. Выкраденный из морга труп мужчины, умершего от сердечной недостаточности пару часов назад, лежит на столе, и Дэну иррационально хочется перед ним извиниться. Распиленная грудная клетка распахнута, специальные распорки скрепляют разрез на животе, не давая сомкнуться — все секреты выставлены на обозрение. Пахнет кровью и дерьмом, запахом скотобойни, но Дэн к нему уже привык. А вот к тому, как бестрепетно Герберт ощупывает оставшиеся органы, привыкнуть не получается. Герберт качает головой, хмурится чему-то. Подкожный жир поблёскивает желтоватым под бестеневой лампой, и Дэн отворачивается, делает вид, что проверяет банки большие и маленькие. — Лёгкие… хм… нужны ли нам лёгкие? — бормочет Герберт. — Ты сегодня спал? — У меня нет времени на глупости, — отмахивается Герберт. Дэн вздыхает. Герберт готов сутки проводить в подвале. Поначалу такой энтузиазм восхищал, теперь Дэн понимает, что это патология. Был Герберт таким всегда, или Дэн что-то упустил? Когда идея победить смерть превратилась в одержимость ею? Иногда Дэн думает, что надо бежать, пока сам не оказался на этом столе. Повезёт, если Герберт просто разберёт его на части, но если вколет сыворотку… Пальцеглаз, один из отвратительных кадавров Герберта, сшитых из кусков тел, пытается карабкаться по штанине Дэна. Он привычно стряхивает его. — Опять клетку открыл, засранец. — Пусть погуляет, — Герберт задумчиво вертит синюшное сердце в руках, как экзотический плод. Хмыкает и кидает в таз, к негодной требухе. Дэн ёжится. Герберт замечает: — Замёрз? На улице сегодня сыро. Самому ему, кажется, никогда не холодно и не жарко. — Нет. — Ты рассеянный, — Герберт склоняет голову набок, щурится под очками. — Проголодался? Сделать тебе бутерброд? Твоя эффективность значительно понижается, когда ты голоден. Дэн смотрит на его руки, до локтей покрытые кровью и слизью, и качает головой. Герберт всегда заботится об эффективности. Но сказанное им — это ещё и проявление заботы — как он её понимает. В такие моменты Дэн осознаёт, что не сможет уйти. Просто… кто-то ведь должен и для Герберта делать бутерброды и следить, чтобы он не наворотил дел (это лишь поначалу казалось, что куда уж больше, но теперь ясно, что предела нет). Кто-то должен будет вовремя его остановить. Герберт улыбается ему. И Дэн выдавливает улыбку в ответ. Герберт всегда хотел, как лучше, даже злиться на него не получается. Может, он тоже сошёл с ума? — Знаешь, я подумал, что действительно пора поужинать. Давай тут приберём. Но готовить буду я. Герберт неохотно, но всё же откладывает пилу для трепанации черепа. Кивает. И Дэн верит, что может контролировать его безумие. Труп смотрит в потолок белёсыми глазами и, кажется, на его синих губах ехидная усмешка. Дэн отворачивается, идёт за шваброй. Он может. Действительно может, надо только быть рядом.