***
— Что-то случилось? — Тебе не понять. Бобби битый час сидел на диване, сжавшись в тугой комок нервов, перед телевизором, по которому показывали мультики. Он наизусть их знал, потому что брат засмотрел до дыр. Позитивные такие, музыкальные… а у Бобби в глазах слезы стояли. — Куда уж мне. Говоривший сел в кресло рядом. Бобби только сейчас идентифицивал голос в полной мере — Гамбит. — Я сегодня родного человека ударил. Самого близкого. Бобби виновато улыбнулся сквозь слёзы и перевел на него взгляд. — За дело? — Да, — сухо отозвался, всё ещё обмозговывая значения слов «родной» и «близкий», будто бы тоже начинал сомневаться, правильно ли применяет их в отношении Ронни. — За дело. Внутри вдруг стало так холодно, хотя он не должен такого чувствовать. Впрочем, есть и другой лёд — безразличия, разочарования, одиночества. Бобби всегда был одиноким. Вся его юношеская напыщенность, желание нравиться всем девочкам в школе, ловить их восторженные взгляды, всегда были ничем иным, как броней, прячущей боль и страх остаться одному. Ему потребовалось слишком много времени, чтобы побороть это, а не упиваться. Так он безвозвратно потерял одну девушку и едва не потерял вторую. А сколько их у него было «до», «после», одновременно? Вспомнить страшно. Гамбит раскрыл оставленный кем-то комикс. Его тёмные глаза периодически опасно вспыхивали, но он не злился, скорее наоборот. Это он ещё до середины не дошёл. Фанатское творчество бьёт все рекорды по части познания чужих душ, сердец и любовных связей. С лица не сходила улыбка. Из правой ладони вырывались и вихрем кружили блестящие покерные карты. Бобби невольно залюбовался. Гамбит не собирался ничего у него выпытывать, но Бобби почему-то стал сам себе казаться одной из этих самых карт. Только он, что называется, выпал из колоды, потерялся и его заменили. Гамбит медленно вращал кистью, карты выписывали в воздухе косичку и снова собирались воедино. — Ударил и почувствовал облегчение, — слетело с губ Бобби. Гамбит поднял на него весёлый взгляд. — Добро пожаловать в клуб Магнето? — продемонстрировал иллюстрацию руин, над которыми гордо возвышался образ Эрика в шлеме и плаще. — Нет, — усмехнулся Бобби. Заразительная улыбка Гамбита точно отвлекала его от тяжёлых мыслей. Но при всём этом Бобби чувствовал, что слушают его серьёзно. — Просто это же неправильно, да? Это странно. Чумных детей и то до последнего не бросали, а я и не чумной вовсе. Ведь нет? Гамбит покачал головой. Бобби и не заметил, как слова стали сами собой срываться с губ. Он начал рассказывать сбивчиво, путаясь, и чувствовал, что становится легче. — Мы тогда совсем сопляками были. На школу напали, профессора не было. Логан вывез нас. Роуг, меня и Пиро. Я предложил остановиться у меня, в Бостоне. У Роуг даже одежды нормальной не было. Он на минуту замолчал. — Переночевали. Потом моя семья вернулась, и мне пришлось им открыться. — Святой водой не окатили? — Нет. Но лучше бы окатили. Они… будто застыли, — Бобби горько улыбнулся. — Мать увидела в чашке заледеневший чай, побелела. А потом задала абсолютно спокойный вопрос: «Пробовал ли ты не быть мутантом?» Я не хотел запоминать родителей такими… безразличными. Мы уехали, я пробовал забыть тот день. А сегодня, когда встретил младшего брата, «розовые очки» лопнули снова. И я вдруг осознал в полной мере, что полиция не просто так тогда на нас вышла. Её вызвали. И вызвал он. — Крыса, — сказал Гамбит, будто клеймо ко лбу припечатал. Бобби машинально кивнул. Впервые настолько свободно и эгоистично, хотя всегда защищал малого. Подумалось: «Может быть, слишком много прощал, слишком сильно любил? Избаловал?» — Да я простил бы, — сказал он, глядя в пол. — Просто в голове не укладывается: он меня ненавидел с самого детства только потому, что я старше. А у меня ещё и способности есть, оказывается. Как в тумане: забрал у него ключи и уехал на своей машине, на которой он приехал. — Кого-то мне это напоминает, — загадочно протянул Гамбит. — Логан на мотоцикле Скотта тоже как на своём ездит. — Лицемерно. Считать меня никем и при этом ходить в моей рубашке, с моим портфелем, в моих ботинках, и ездить на машине, которую дарили мне. Не жалко, в общем-то, да я думал, что они от всего избавились. — Мерзкая история. — У Роуг до сих пор, поди, лежит мамино платье в гардеробе. Чёрненькое, — он зачем-то уколол и тут же задумался над причиной. То ли шутки ради, то ли вскрылась очередная обида. У них с Роуг началось всё так красиво… Он тогда только-только освоился и привык, что в школе безопасно, высоко ценил правила, чего не скажешь о лучшем друге — Пиро. Роуг была замкнутой, молчаливой, опасной, её почти нельзя было поймать на тоскливом любовании тем, как мальчики и девочки держатся за руки. Это принадлежало только ей: желания, нелюбовь к себе, страхи… С последним Бобби был знаком довольно близко — Роуг стала чем-то вроде отражения. Встреча с ней вернула его назад, в то время, когда он учился не прятать способности. Принимать себя, быть сильнее. Он полюбил её в тот миг, когда положил перед ней на парту ледяную розочку. И весь внешний холод Роуг дрогнул и растаял, обнажив большие темные улыбающиеся глаза. Ему казалось, они всё преодолеют, и она ему верила. Он касался её, принимая любой. А потом встретил Китти… и понял, что не готов. Какое, к чёрту, чёрненькое платье и холодная война с Реми Лебо, когда он сам всё разрушил, выбрав Китти, с которой проще? Её «ломать» не нужно. Открыто ловил кайф от того, как Роуг снова превращается в лёд, наполненный ядом его предательства. Он давал надежду, отнимал, честно смотрел в глаза и говорил всякие небылицы. Самовлюблённый мальчишка внутри оскорбился тем, что Гамбит даже бровью не повёл, услышав про платье. Гамбит. Гамбит, который много лет учил её самоконтролю, который готов был прийти в любой миг на помощь, закрыть собой. Который чувствовал постоянную потребность в том, чтобы быть героем. Бобби смеялся над ним. Пока не услышал от Чарльза, что это не ради позерства и тем более не для того, чтобы лишний раз коснуться Роуг. Он доказывал сам себе, что чего-то стоит, где-то глубоко внутри даже верил чужим признаниям. Но чтобы действительно поверил сам — ему надо было умереть, не иначе. Бобби помнил, как Роуг влетела в гостиную и легонько ударила его по щеке: — Смотри, что умею, Дрейк! Бобби опешил. А потом перехватил её ладонь, не веря ни своим глазам, ни ощущениям. Кожа Роуг была такой мягкой, бархатной. Роуг больше не нужно было её прятать. — Ты… Ты победила! — он крепко обнял её, а она рассмеялась, залившись слезами. — Нет. Мы! Выпустить Роуг из объятий оказалось невыносимо, но он отпустил, будто в замедленной съёмке. Таким стал миг, когда он потерял её навсегда, как любимую. Но надеялся, что не лишился, как друга. Гамбит ценил её «да» и «нет», не лепил из неё то, чем она не могла являться, ни к чему не принуждал и просто был рядом. Она сама его выбрала. Да и существовало ли в их отношениях такое слово? Говоря языком романтиков, будто бы от их сердец, где-то во Вселенной отрезали по половинке и поменяли местами. Бобби впервые подобное видел и больше нигде. — Что, даже не приревнуешь? — спросил Бобби, поймав внимательный взгляд. Верно, пауза затянулась. — Зачем? Ревность — голос неуверенности в себе и недоверия ко второй половинке. Я доверяю. Не попросить же мне тебя отгадать три карты, а потом накормить остальными, раз вы с Роуг встречались. Но не обессудьте, сударь, если соберётесь влезть между нами, — последнее прозвучало ласково и недобро одновременно. В глазах блеснул огненный гранат. — Это в прошлом, — миролюбиво отозвался Бобби. — Считай, перерос. Лукавил? Возможно. Первая любовь — она… коварная. Ты в ней, как в паутине, уже оставленной пауком. И из неё не выпутаться, будь ты трижды влюблен в другую. А ещё… она — самое прекрасное из всех существующих чувств. Безусловно.***
— Ты вернулся? — лучезарно улыбнулась Китти. — Я боялась, останешься дома. То есть, — немного замялась, — было бы здорово, если бы вы помирились, просто… Бобби почти не слушал. Он танцевал на катке и ждал, когда Китти заметит принесённые для неё заранее коньки. Слушал морозный ветер, выписывал на льду одному ему понятный узор. Она любовалась им. Петли, винт, перекидной, риттбергер. Китти буквально поедала глазами то, как он ловко владеет техникой, хотя виртуозом никогда не был. Их отношения тоже напоминали танцы на льду. Правда, лёд Китти виделся тонким, хоть и прочным. Бобби улыбнулся и поманил. Лёд так красив в ночных красках. Предвкушение волшебства, ощущение дивного сна, в который падаешь наяву, вырвавшись из тепла. Китти встала на коньки. Бобби поймал, когда оступилась, закружил вокруг замершего фонтана. Она помнила с ним каждый миг, собирала моменты в символический сундук и берегла, как монетки нумизматы. Вот он касается коньков и те укрывает снежная корочка, вот он сжимает её руки своими, и в глазах его отражается свет вечерних ламп, а вот обнимает, и кожу обдаёт приятной прохладой, будто у неё температура. Вот Китти слушает его тихий голос. Бобби тянет её в ночь на улицу, пока все спят, а там стоит большая ледяная она в образе Герды из сказки «Снежная королева». В руках горит красная роза, и бьют у ног золотые фонтанчики. Китти цеплялась за свою коллекцию бывало из последних сил. И эти силы множились от каждого касания. Она должна была сохранить свой мир, если Бобби действительно нужна. — Как думаешь, правду говорят о Стражах? Они способны вбирать в себя наши способности? — Если это случится, я найду способ тебя защитить, — прошептал Бобби. Притянул к себе, заглянул в лицо. Он не любил её так же крепко, как Роуг, она это знала. И всё же… что-то мелькнуло иное в его глазах, а внутри прокатилась незнакомая дрожь, будто Китти впервые в жизни ему по-настоящему поверила. Как тогда, когда о Роуг понятия не имела. Влюбилась заново. — Возвращайся только. Бобби одними пальцами провел по волосам, рассыпал по висками ледяные искорки. Вот она его черная звёздочка, плывущая в темноте, вхожая в любое пространство, мерцающая серебром. Вокруг по-прежнему шелестела осень, не рискуя коснуться застывших фигур на льду.