Наполнить жизнью одинокий дом

      Кирес еще некоторое время задумчиво постоял на месте, прислушиваясь к репликам зевак, а потом вдруг решительно принялся протискиваться сквозь толпу. Не любил он спонтанные судилища. И что бы там ни стащил воришка, вряд ли он заслуживал всех тех кар, которые предлагали к нему применить.       Медленно, неуклонно прокладывая себе путь среди тесно сгрудившихся людей, Кирес протиснулся уже достаточно далеко и через головы стоящих впереди смог наконец увидеть небольшое пустое пространство в центре, а там и самого виновника, взъерошенного темноволосого мальчишку лет двенадцати, не больше. Он время от времени порывался прорваться то направо, то налево, но окружившие его люди стояли слишком плотно, так что воришка-неудачник не находил выхода. Приглядевшись к мальчишке повнимательнее, Кирес понял, почему пострадавшие торговцы не удовлетворились тем, чтобы пару раз съездить ему по шее и отпустить, а также почему ради такого, в общем-то, неважного происшествия собралось так много зрителей.       Ребенок был итаркским. Все в нем было немного слишком. Слишком аккуратные черты лица, слишком серые глаза, а волосы и брови, наоборот, слишком темные. Он был слишком бледен, притом не такой бледностью, как у людей, не бывающих на солнце или снедаемых болезнью, а совсем другой природы — кто видел хоть раз, не ошибется.       Впрочем, больше, чем внешность, бросалось в глаза поведение. Обычный ребенок, пойманный на горячем, вел бы себя по-другому. Может, оправдывался бы голодом, или попытался напустить на себя простоватый вид, или просто взмолился о прощении. Люди же не звери, и вряд ли у кого-нибудь поднялась бы рука на искренне или даже притворно раскаявшегося мелкого воришку. Но этот молча кружил в небольшом свободном пространстве, оставшемся ему, зыркал по сторонам, как загнанный в ловушку волчонок, готовый вцепиться зубами и когтями в первого, кто протянет к нему руки. Возможно, только поэтому ни один из стоящих ближе всего еще не решился схватить его. Но миролюбия это им отнюдь не прибавляло.       — Ах вот ты где! — громко и подчеркнуто обрадованно воскликнул Кирес. Все посмотрели на него, даже волчонок на мгновение перестал озираться в поисках возможности для побега и метнул в его сторону острый взгляд.       — Люди добрые, пожалуйста, не серчайте на него и на меня тоже, — проговорил Кирес, с усилием протискиваясь в первый ряд. — Мальчонка этот со мной. Он… он у меня в услужении. Понимаете, какая глупая история у нас вышла. Мальчик впервые в вашем замечательном городе. В суматохе потерялся и, видно, проголодался, вот и ухватил что-то с прилавка. Я от всего сердца прошу прощения, и весь ущерб, конечно, оплачу. Только какие ж ребенку кандалы и позорный столб? Вы в своем ли уме, предлагать такое?! Если надо, я сам после поучу его уму-разуму.       Удивительное дело. Только что решительно настроенные на мщение или на строгие кары горожане, как по команде, сбавили тон.       — Кто же знал, что мальчишка при тебе?       — Это же совсем другое дело. Мы-то думали, он тут будет безобразничать и делать что в голову взбредет.       — Ведь зыркает чистым зверенышем, того и гляди цапнет.       — Ты уж другой раз присматривай за ним получше!       Некоторые смущенно опускали глаза, как будто их застигли за чем-то не вполне приличным. Самые сообразительные уже начали расходиться, мгновенно смекнув, что развлечение отменяется. Толпа таяла так же быстро, как только что росла.       Теперь, когда вокруг стало посвободнее, перед Киресом воздвиглась высокая, монументальная женщина, с красными щеками и юбкой в тон, которая не могла быть никем иным, как пострадавшей торговкой. Кирес поспешил рассыпаться в извинениях, чтобы смягчить ее, но торговка царственно махнула рукой, прерывая его.       — Да какой там ущерб. Уж не обеднею я с одного кренделька.       Все же Кирес настоял на том, чтобы вдвойне оплатить украденное. Пришлось одной рукой развязывать кошель, помогая себе зубами, потому что второй рукой он сжимал плечо мальчишки. Тот косился возмущенно, но вывернуться пока не пытался.              Пока. К счастью, ему хватило благоразумия не начать вслух опровергать слова Киреса, но можно было не сомневаться, что как только толпа разойдется, маленький звереныш попытается сбежать.       — Пойдем-ка в «Снулую рыбу», поужинаем вместе, — упреждающе заговорил Кирес, не убирая руку с плеча. — Как насчет хорошей порции душистого бараньего рагу? А к этому можно взять пару-другую яиц, свежей ветчины и немного сладкого домашнего сыра? Или маленький круглый хлебец. Раньше они пекли хлеб сами. Если повезет, эта добрая традиция еще сохранилась. Так и вижу его перед собой, серый, мягкий внутри, но с хрустящей корочкой. Хлеб можно порезать и ломти намазать свежим маслом…       Гипнотизирующее красноречие Киреса подействовало, как он рассчитывал. Серые глаза в обрамлении черных ресниц по мере перечисления блюд загорались все большим интересом. Таким образом, мальчишка почти без сопротивления позволил увлечь себя в направлении таверны.       Ел он жадно и много, разговор не поддерживал, явно не считая Киреса достойным собеседником, а когда больше не смог съесть, то мгновенно осоловел.       Между тем снаружи стемнело, погода опять испортилась, и зеленоватые круглые стекла, из которых были составлены окна, заволокло серой пеленой затяжного дождя, которая быстро смешалась с вечерними сумерками. Черные потолочные балки совсем потерялись в темноте, и низкий потолок таверны, казалось, сделался выше.       Тут же разожгли два огромных камина в разных концах зала. Дров здесь явно не жалели. Кирес сидел вблизи одного из каминов и вскоре почувствовал, как ноги обволакивают поднимающиеся снизу волны тепла.       Помахав рукой хозяину, он поинтересовался, сдает ли тот все еще комнаты постояльцам.       Мальчишка щурил глаза и больше не выглядел так, как будто собирается улизнуть, стоит Киресу отвернуться, хотя еще совсем недавно это желание прямо-таки было написано у него на лбу. Пока Кирес договаривался о ночлеге, он чуть не заснул, прямо сидя на жесткой деревянной скамье.       Комната оказалась маленькой, со скошенным потолком, и слышно было, как стучит по крыше дождь. Но зато в ней было довольно чисто, к тому же имелись две настоящих кровати. Кирес заплатил запрошенную цену не торгуясь, оно того стоило.       Приятно будет наконец-то поспать с удобствами. К тому же засыпать слишком близко к мальчишке было небезопасно. Он, конечно, ребенок, но все же итарк. Не хотелось бы проявить излишнюю доверчивость и проснуться с собственным кинжалом в груди. Кстати сказать, и при разных кроватях вероятность такого исхода сохранялась, поэтому Кирес решил спать вполглаза.       Как оказалось, этой решимости хватило ему только на полночи. Проснулся Кирес поздно, щурясь от лучей солнца, бьющих сквозь плохо прикрытые ставни, спохватился… Все-таки мирная жизнь быстро делает человека беспечным и уязвимым. К счастью, мальчишка еще и не думал просыпаться. Его темные волосы во сне спутались еще больше, губы сложились в легкую улыбку.       Сейчас он мог показаться если не милым, то уж, по крайней мере, совершенно безобидным ребенком. Впрочем, это продлилось недолго. Мальчишка, казалось, кожей почувствовал изучающий взгляд, потому что завозился, а затем рывком сел на своей кровати и мрачно уставился на Киреса. Теперь он уж точно не выглядел безобидным.       — Доброго утречка и тебе, — с иронией поприветствовал его Кирес. — Начнем беседу с того, что представимся друг другу или с твоей благодарности мне за спасение?       — Ты вчера ОЧЕНЬ много врал! — отрезал мальчишка.       — Но это ОЧЕНЬ хорошо помогло.       — Ну что ж… я благодарен тебе, — нехотя уронил мальчик тоном, в которым не было ни следа благодарности. Что угодно там было, но вот благодарности не было и в помине.       — Меня, кстати, зовут Кирес.       Ответом было презрительное молчание. Но Кирес не собирался сдаваться так быстро. Он простодушно улыбнулся и сказал:       — Буду звать тебя Альхи, ну или просто Аль. Был у нас такой поросенок. То есть, поросенок был, конечно, каждый год новый. Но каждого из них звали Альхи. Значит, решено — Аль!       Его собеседник среагировал ровно так, как и ожидал Кирес. Он возмущенно втянул в себя воздух и на выдохе рассерженно прошипел:       — Рейельд!       Кирес с сомнением покачал головой.       — Нет, это мне слишком сложно. Буду называть тебя Рей.       — Меня! Зовут! Рейельд! — отчеканил мальчишка звенящим от злости голосом.       — Хорошо, Рейельд так Рейельд, — покладисто согласился Кирес. — Как насчет того, чтобы спуститься в общий зал, поесть и поговорить?       Все еще злющий взгляд мальчишки заметно смягчился при виде возникшей на столе большой, пышущей жаром сковородки и глиняного кувшина с холодным молоком. Он очень сосредоточенно проследил за тем, как Кирес сгребает на его тарелку половину яичницы с копченой ветчиной, и тут же принялся ее уминать так, как будто вчерашнего ужина не было вовсе.       — Может быть, я и не соврал вчера, — Кирес в свою очередь приступил к еде. — Я только что вернулся домой, а дом у меня немаленький. Работы там хватает, и помощник мне бы пригодился. Почему бы не сойтись на том, что ты поработаешь у меня какое-то время? Тогда получится, что я не солгал. Восстановишь мое честное имя, заодно заработаешь себе немного денег на жизнь.       — Забудь это!       Только потому, что рот мальчишки был набит едой, ему не удалось вложить в свой тон достаточное количество холодного презрения.       — Думаешь, быть работником — это слишком низко для тебя? А воровство, значит, в самый раз?       Мальчишка даже на пару мгновений прекратил жевать, но, вероятно, не потому, что хоть немного устыдился, а потому, что решил запить яичницу глотком молока.       — Там было очень много кренделей. Целая куча, — недовольно буркнул он.       — И все не лишние. Представь себе, они предназначались на продажу. Если ты был таким уж голодным, ты мог попросить немного у той торговки. Она не показалась мне очень жадной.       — Попросить?! Как нищий?! — Рейельд чуть не поперхнулся своим молоком. — Никогда! Это хуже, чем смерть.       — Просить людей о подаянии — это, по-твоему, стыднее, чем красть?! Ну как знаешь. — пожал плечами Кирес. И подытожил: — Работать ты не умеешь, воровать и не попадаться тоже, просить милостыню не хочешь. Как же ты собрался выживать в Нирале?       — Никак. Я не собираюсь здесь выживать и вообще задерживаться.       — Понимаю. Ты, наверное, решил пробираться на юго-запад, к горам? Ты хоть представляешь себе, насколько они далеко? Сейчас осень, снаружи теплее не станет. Станет, наоборот, холоднее. Не думаю, что тебе удастся добыть что-то съедобное в лесу. Значит, ты или замерзнешь по дороге, или умрешь от голода. Путь отсюда до гор тебе нипочем не одолеть. А если тебе даже каким-то чудом и удастся дойти до них, что будешь делать тогда? Зимой все перевалы запорошены снегом, через них никому не пробиться. Тем более одинокому путнику.       Мальчишка упрямо, отчужденно молчал. Молоко он допил, яичницу доел. И опять даже не подумал поблагодарить Киреса.       Пожать бы плечами, да и отпустить. Спасен, накормлен, чего же еще? Пусть теперь идет своей дорогой. Как будто у Киреса не было других забот. Зачем беспокоиться о чужом ребенке, который сидит напротив и облизывает губы от яичного желтка, с некоторым остаточным интересом косясь на порцию самого Киреса? И из-за которого Кирес так и не попал в храм, а, значит, его обет сразу по возвращении поклониться Ренизи в благодарность за чудесное спасение так и остался невыполненным. Что бы на это сказала богиня?       Кирес отодвинул от себя опустевшую тарелку. Некстати всплыло в памяти заученное с детства: «… а если на пути в мой храм ты остановился, чтобы совершить благое дело, больше нет нужды торопиться. Знай, что храм мой уже с тобой, воздвигся в сердце твоем».       Он тяжело вздохнул. Нет, нужно все-таки каким-то образом уломать упрямца остаться до весны. Если бы у мальчишки имелось поменьше гонору и побольше здравого смысла, это не было бы такой трудной задачей. Что бы ему такое сказать, чтобы он согласился?