сны без электроовец

Голова болит так, словно всю предыдущую ночь он только и занимался, что распитием дешевых спиртных напитков. Скверное чувство. Чуть пошевелишься — и сразу словно несколько десятков игл впиваются в мозг, и все пульсируют, пульсируют… Для Хисоки это редкое — и одновременно довольно хорошо знакомое, какая злая ирония — ощущение. В хорошей схватке не грех отхватить в какой-то момент, в пылу битвы как-то не задумываешься, лишь бы поскорее прикончить противника. Поначалу, в юности, он то и дело получал букет всевозможных болей тут и там, кричавших о его криворукости и неумении драться. Потом научился, наловчился, но… Это как кататься на велосипеде. Не забудешь. Хороший противник сто процентов тебя заденет, на то он и хороший, а с другими Хисока предпочитает не связываться. Он открывает глаза. Никаких режущих ощущений, вроде бьющего света. В комнате полумрак. Место незнакомое, пахнет сыростью и краской. Единственное отвлечение: в глазах пелена, мутная мерзкая дымка, но быстро смаргивается. Некоторое время он рассматривает потолок и всевозможные трещины, пытаясь вспомнить, что же вчера такого произошло, но затем чувства одно за другим начинают возвращаться (медленно и неприятно, и впереди всех шагает тупая боль), и, в какой-то момент, он понимает, что у него на руке лежит что-то тяжелое, грозящее раздавить руку. Ну, ладно, не совсем, но что-то он определенно точно ощущает. Голова от подушки отрывается весьма неохотно, шея едва ли не визжит о протесте, но он все равно это делает — и видит Мачи. Та спит. Рядом, на кровати, положив голову на край. Крепко зажимает его руку в крепком захвате, почти обнимает, и единственная попытка выбраться увенчивается провалом. Это настолько непривычное зрелище, что Хисока на мгновение стопорится, потому что Мачи почти никогда в жизни не остается рядом на ночь, тем более так: они, конечно, иногда занимаются сексом, если его не посылают нахер, но это совершенно не похоже ни на что подобное. Если только это не какое-то заигрывание. Но Мачи так крепко спит, что даже его шевеления, обычно легко ее будящие, не делают ничего. Ух ты. Ну и что это такое? Какая-то загадка? Честное слово, ему жутко интересно, но в голове полный кавардак, поэтому единственное вразумительное, что Хисока может проговорить, это долгое «э-э-э». — С добрым утром, Аврора. Чужой голос в комнате заставляет его резко запрокинуть голову назад, на подушке, и впериться взглядом в перевернутую в его зрении фигуру. Пакунода смотрит на него с легкой усталой улыбкой, и он провожает ее взглядом; как она проходит внутрь и закрывает за собой дверь, затем садится на стул и подвигает его ближе. Взгляд Паку скользит по Мачи, и она накидывает на ту безвкусный цветастый плед, чтобы затем ответить взаимным внимательным взглядом. Некоторое время они молчат, смотря друг на друга. Хисока щурится. — Как спалось? — Либо вчера у нас была самая отвязная вечеринка, на которой я адски проблевался и теперь валяюсь без сил, либо тут происходит что-то подозрительное, — голос хрипит, и ему услужливо подсовывают стакан воды. Пить лежа — то еще удовольствие, конечно. — Ну-ка признавайся. — «Вчера» было три дня назад. Момент для удивленного «ой». — Ты не помнишь? — Пакунода выглядит озадаченной. Склоняет голову набок. — Данчо решил полезть ограбить одного генерала. Банановые республики, все дела. Но там был выводок охотников, которые нам жутко помешали… Воспоминания отказываются подсовывать хоть что-то похожее на упомянутое. Хисока многозначительно улыбается — так, как делают люди, которые теряют нить происходящего. Теперь взгляд Пакуноды приобретает еще и взволнованные нотки, и такая жалость… Ощущается противно. Но, видимо, что бы они там не делали, ему крепко досталось, потому что в какой-то момент Хисока перестает бороться с гравитацией и окончательно откидывается на подушку назад. — Тебя здорово отделали. — Только меня? — Это тебя беспокоит? — голос Паку насмешлив. — Нет, можешь не беспокоиться. Финкс и Нобу получают точно такую же дозу пиздюлей, просто они не лезут в самое пекло, а потому отделываются полегче. — Вот это ты меня успокоила! А то я уже боялся, что я один такой классный словил весь урон на себя. Даже думать о собственном… гм, поражении противно, но Хисока здраво рассуждает, что, скорее всего, ему просто неплохо прилетает по голове, и до базы он добирается сам. Значит, план побега принимает он же. Это довольно легко понять, потому что Финкс его терпеть не может и наверняка начнет канючить, чтобы они бросили его на месте схватки. Тем более, рядом Пакунода. Рядом с ней какие-либо секреты невозможны, она все про всех знает. Даже про него. Одна из немногих, по секрету. Он разочарованно цокает и ерзает на месте. Мачи рядом грозно хмурит брови и сжимает руку еще крепче. — Версия про отравление алкоголем мне нравилась больше. Она хотя бы смешная. — Потому что ты не пьянеешь? — Пакунода фыркает. — Вообще-то, могу. Просто вы пьете так мало, так мало… На вашем фоне я вообще не восприимчив к такому. Некоторое время он молчит, раздумывая. Три дня это непростительно долго. Обычно хватает пары часов. Версия с ударом по голове выглядит все более реальной: как ни крути, он все еще человек, и сотрясение словить способен. Это тело можно натренировать к невосприимчивости боли и так далее, но не мозги. Он же не дятел и даже не способен скопировать все его… особенности. Некоторое время он елозит на месте, затем вздыхает. Ну и что теперь? Черт, момент зализывания ран не должен видеть никто. Что-то вроде сцены за кулисами, только для себя. Так гордо отрубиться… Прощай репутация. Пальцы невольно пробегают ниже по торсу и нащупывают бинты, и Хисока фыркает, представляя себе, что тут творилось в первый же день. Из одежды — только нижнее белье, видимо, кому-то пришлось стягивать изгаженные вещи. Жаль, очень жаль, что он этого не видит. — Мачи волновалась, — замечает Паку. Вдвоем они опускают взгляд вниз, на упомянутую; та хмурится, но не просыпается даже от не самых тихих разговоров. Забавно. Даже миленько. Несколько секунд Хисока рассматривает ее, разглядывает залегшие под глазами тени. Затем свободной рукой касается упавших на лицо волос. — Три дня не спала. И почти не отрывалась. — Интересно… — бормочет он. Затем насмешливо добавляет: — Мне ждать заявлений, что это все чушь, и не было ничего такого? — Сто процентов. Пакунода — отличный собеседник, с которым можно разделить все самые сокровенные разговоры. Наверное, немногая из Редана, с кем Хисоке действительно интересно общаться: остальные либо слишком зациклены на своем, как Фейтан, либо просто почти с ним не взаимодействуют — слишком разные способности, совместной работы почти не случается. Но Паку знает, что сказать и как. А еще она знает все потаенные секреты, а потому смысла разыгрывать перед ней представление нет — не оценит. Несомненно, приятно, что Мачи жертвует сном ради него. Не Финкса, не Нобунаги — она волнуется о нем больше всего. Это льстит. Ради такого, пожалуй, можно получать раны из раза в раз, чтобы видеть плохо скрытое волнение во взгляде, знать, что что не говори она, но все равно беспокоится. Глупо упиваться подобным, но, эй, когда на тебя постоянно огрызаются, начинаешь радоваться и подобному. Хисока прикрывает глаза. Некоторое время молчит. — Что с заданием? — решает уточнить он для проформы. Паку цокает языком. — Скоро прибудет данчо. Нобу запросил поддержки. Значит, Куроро посверкает своими способностями и тут… Хорошо. Невольно он обводит языком губы, но Пакунода ошибочно полагает, что у него вновь в горле сухо, и протягивает стакан вновь. Вода — живительная амброзия после трех дней отключки, и Хисока пьет ее довольно жадно. — Тяжеловато будет, но сойдет, — замечает он, и Пакунода смотрит на него так, словно это самая огромная в мире глупость. — Швы разойдутся. — Главное не начать плеваться кровью, а это уж не проблема. — Нет, Хисока, — когда она начинает улыбаться жутко коварно, словно знает какой-то секрет, он настораживается. — Это не то, о чем я говорю. Тебе Мачи голову открутит, если ты не будешь отдыхать, как приличный мальчик. — Ну а я неприличный, — хмурится он. — Ты предлагаешь мне пропустить все самое веселое из-за какой-то раны? — Это разумно. — Это скучно! Ничего не знаю. Уставляются друг на друга. Пакунода права, конечно, стоит отлежаться, но он не собирается пропускать столь редкий момент — бой данчо — из-за какой-то дырки в кишках. Уже переживали и не подобное, и что? Жив-здоров. От одной вылазки ему точно худо не станет, зато сколько впечатлений, сколько эмоций!.. И новый взгляд на способности Куроро… Черт, надо держать себя в руках, восхищению стоит предаваться в одиночестве и с салфеткой под рукой. — Господи, ты такой мыш-оруш, что мертвого разбудишь, — начинает шевелиться рядом плед, и в Хисоку впиваются два темных глаза. О, Мачи зла. Миленько. Она всегда делает что-то забавное, когда ей требуется срочно выпустить пар. Медленно пледовое чудовище выпрямляется. — Че ты тут опять возмущаешься? — Я иду с вами в бой, — выразительно проговаривает Хисока и тут же кривится, когда чьи-то острые пальчики впиваются ему прямо в раненное место. Подло, крайне подло! — Даже не пытайся меня остановить! — Никуда ты не идешь, ебушек. Ты встать-то можешь, хотя бы? А он уже про драки. — Я оставлю влюбленных пташек, — хмыкает Пакунода и уходит так быстро, что Мачи не успевает даже сказать свое очевидное «а». Тут же отворачивается от двери и смотрит на него вновь, разъяренно. О, он знает этот взгляд. Когда творец не хочет видеть крушение собственного шедевра… Ну да, она и правда тратит на него бессонные сутки, но, эй, тут такой повод. Серьезно, как если бы проспать солнечное затмение, которое бывает лишь раз в столетие. Ее руки нервно барабанят по одеялу, и Мачи молчит. Затем поднимает на него взгляд. — Ты очень плохо выглядишь. Тебе нельзя вставать хотя бы неделю. Серьезно, без этой самодеятельности. Никаких резких движений, только отдых. Забудь, мы доделаем работу. Она наверняка знает, что его тянет на миссию не поэтому, но кто он такой, чтобы разрушать иллюзию праведности? — Я хочу отомстить. Фуфло, он даже не помнит, кто ему наподдал. Да и скорее всего он его уже убил. Но опять же, игра. Но то ли слабость влияет на его отличные актерские навыки, то ли Мачи начинает чувствовать его ложь, она лишь скалится. — Ни черта ты не хочешь. Встанешь с кровати — пожалеешь. — И что же ты сделаешь? — нагло интересуется он. На устах у Мачи начинает играть кривая зловещая ухмылка. — Привяжу тебя к кровати нитями. — Вот так, да? Сначала облапала меня, пока я валялся в отключке, теперь такие предложения… Хисока намеренно игнорирует, как с каждым словом губы Мачи вытягиваются все в более тонкую линию, а лицо приобретает предательски проступивший пунцовый цвет. Вот он, сладостный момент издевки. Пожалеет ли он об этом? Определенно да. Стоит ли оно того? О боже! Ну что за вопрос? Повторял бы и повторял. — Не такого я от тебя ожидал. Ты же сама говоришь! Без самодеятельности и активности. И что я вижу? Ну уж, кумушка, так у меня раны откроются куда быстрее! Когда кулак у Мачи сжимается так сильно, что костяшки приобретают нездоровый белесый цвет, Хисока успевает рассеянно подумать о том, что голову ему на этой неделе разобьют явно не единожды.