Последний бой будет моим

Ты сказал, что ты любишь — и я тебя приняла. Я кусала до крови губы, ночью тёмной и до рассвета я не спала, я пыталась открыть своё сердце, отыскать там капельку света, мне хватило на луч надежды, им зажгла я последнее лето, лето радостей и печалей, когда ты, мой сокол, был мне мил — нет напасти с заморских далей, и любовь твоя — будто ил. И утянет меня на дно он, будем вместе там пировать, мёртвой силой я напоюсь и в ненастье начнём летать... Отыскала я каплю света, обрела я себя золотую, мне покой не видать тем летом, пока рядом мой сокол, ликуя, мне построил дворец из агата, и корону спаял из злата, и покликал меня «любимой» — сердце дрогнуло, будто спя, я нащупала саван из ила, и тогда я проснулась от сна... Мёртвый голос шептал моё имя, чей-то хлад о́бдал мне грудь — я спала и спала до рассвета, и не ведала я, где свернуть, как проснуться из этой сказки, как мне вспомнить, как я жила — сокол мой вил подсказки, да я, дура, была слепа, я не слышала плача русалок и не видела, как ночь темна — в ней ни звёзд, ни мечтанй, ни ласки, я спала и спала до утра... Сокол мой обратился в зверя, и глаза его были страшны. «Где любовь твоя? Кто ты, зверь мой?» — усыхали во мне мечты. И любовь его талым снегом потекла, обнажая его черты... Черноглазый и чернодуший, он предстал предо мной с мечом — «Что, поверила? Ты послушай, или будешь ты мне врагом!» Вмиг опрянула, помрачнела, и до боли сжалась я вмиг. Нет любви. Нет летних рассветов. И из уст любимого рвется рык. Ночь заплакала, сожалея, что сообщницей тайной была — волк завыл, себя не жалея, и русалка запела со зла... Я нашла себя заново, смело — и рука лук и стрелы нашла... Сожаление вилось змеем, память рвала на части, как клык. Я не дрогнула, не сомлела, бросила храбро, впритык: «Обойди меня, милый, и пусть в сердце моё ты проник, я крепче грёз и стали, не боюсь, что пущу я стрелу и услышу твой вскрик. Обойди меня стороною, и вражду мы тогда не скрепи́м, ведь мы оба прекрасно знаем, что последний бой будет моим».