(не)красивая

      Азриель огрубевшим пальцем обводит ушную раковину фэйки, замедляясь на заостренном кончике с несколькими сережками-кольцами в нем.       — Ты красивая, — шепчет он, а другой рукой спускается к пупку, ныряя в его отверстие и щекоча холодную и потную кожу высшей фэ Зимнего Двора.       Остроухие ему, в отличие от иллирианок, нравились. Своих «певец теней» не любил; не было в них чего-то такого, душу способное всколыхнуть, будоража все животные инстинкты, что за холодной маской безразличия прячутся, убаюканные тенями. Они все были до безобразия похожи на мачеху, чья рука закрывала дверь его темницы, оставляя совсем одного в темноте и одиночестве, которое в кожу холодными острыми клыками детского первобытного страха впивалось.       Веринея, дальняя родственница Госпожи Зимнего Двора, была полной противоположностью всего того, что он привык видеть. Красивая до безобразия со своими белоснежными волосами и лунно-белой кожей, она была фарфорово-хрупкой, иногда даже казалось, схватишь её чуть сильнее за руку и затрещат кости, крошась под стальной хваткой.       Но она не ломалась. Только глаза закатывала, в спине выгибалась и хваталась за чужие плечи, несильно надавливая на них в безмолвном приказе. Не обращала внимания на фиолетовые островки, расцветающие на покатых бедрах, а податливо раздвигала ноги ещё шире.       На любые комплименты она смеялась звонко и ярко, запрокидывая голову на подушки и подставляя беззащитную шею поцелуям иллирианского война, и забывала обо всём, кроме горячих рук, и требовательных губ, которые спускались всё ниже.       — Правда, очень красивая, — отрываясь от девичьих ребер и оставляя мокрые следы на них, заверяет Азриель.       — Я знаю, — посмеивается она, а сама наблюдает с хищным интересом за действиями любовника. Умелыми, к слову; она порой, рассказывая о своих похождениях сестре, подшучивала, что он выполнит всё, чего она только ни попросит. Руками, языком и членом.       (Тенями).       Но он её не знал. (и не хотел). Может быть в этом и была проблема? Веками он тосковал по Мор, забываясь между чужими ногами, покоящимися на его плечах, любил и обожал он тоже только Мор. Веринея это прекрасно знала и не обижалась, не спрашивала, а молча руки в шрамах опускала к своему лону.       Кивала словам о своей красоте, стараясь пропускать их мимо сердце, не позволяя проникнуть им глубже и завладеть её мыслями. Уговора такого не было — девушка об этом всегда помнила.       — Как ты хочешь? — Спрашивает он, целует выпирающую тазовую косточку и усаживается между разведенными ногами, согнутыми в коленях. Вопрос задан не просто так, шпион действительно интересуется её желаниями, хочет ей угодить, доставить удовольствие, пусть это их и не первый раз за этот вечер.       Но это правда важно.       Азриель, пока она не кончит ему на пальцы или язык, ничего не предпримет. И Веринея об этом прекрасно знает, чувствуя свое превосходство. Смотрит в его просящие глаза, когда отвечает:       — Как тебе нравится.       И как ей совершенно не нравится.       Он по началу двигается осторожно, плавно и размеренно; возвращается к ней, ловя поцелуем сначала нижнюю губу, а потом и верхнюю, проникая языком в её рот, буквально сводя с ума. И девушка забывается, теряясь в моменте, и открывается ему, руки к крыльям протягивая, но от нежных касаний Азриель уходит, отодвигается. Он пользуется; хватает одной рукой за горло, сдавливая его, а второй мнёт грудь, шрамами шершавыми нежную кожу раздражая, и большим пальцем кофейный сосок теребит.       И высшая фэ не крошится, не ломается под его напором, а стонет сладко, тягуче, дугой на белых простынях выгибаясь, пытается слиться с ним воедино, чтобы теперь точно он её был, чтобы её воспалённый мозг перед своей отключкой мысль нехорошую не подбрасывал, что думает иллирианец о другой. Более красивой. Более родной. Пока на бедрах его семя не высохло у неё, что в темноте ластилась к нему.       — Пожалуйста, — шепчет она между толчками, под его ритм подстраиваясь. Внимает каждому звуку, что с его обкусанных и сухих губ срывается, боясь услышать чужое имя, ведь, кроме его, ничье на пике наслаждения на ум и не приходит.       И это её злит. В бешенство приводит.       Просьба, так и не обретшая точной формулировки, была им услышана. Это талант его: знать даже то, что не было сказано.       — Хорошо, хорошо, — обещает.       Рука, что горло сжимала, исчезает с покрасневшей кожи, путешествует ниже: между грудей, по впалому животу, очерчивает контуры пупка, слегка надавливает на лобок, когда он совершает довольно резкий толчок, хмыкая своим мыслям, и пальцами доходит до клитора.       В этот момент Веринея снова забывает чужие имена, кроме одного-единственного.       Имя человека, которого она (не) любит. Позволяет только любить себя, готовая к тому, чтобы принимать, но получает лишь только тепло его тела. Только и всего.       Наверное, это злая шутка: мужчины, которые головы были отдать на отсечение только за то, чтобы она посмотрела на них, не получали ничего, а мужчина, смотрящий сквозь нее, получил всё. Кроме её сердца, разумеется. Она себе обещала.       Когда всё заканчивается и разомлевшая фэйка ложится на мужскую испещрённую шрамами и татуировками грудь, его рука оказывается в её волосах, несуразно смотрясь в этом белом полотне январского снега. Но Азриель себя не отдергивает, а продолжает перебирать волосы.       — Мне стоит тебя спрятать, — шутливо бросает «певец тенец». — Желательно ото всех.       — С чего бы это?       — Этот лорд слишком плотоядно на тебя смотрел.       Ревновать нелюбимых — одна из главных черт этих двоих. И всех всё устраивало, пока влажные бедра ударялись друг о друга и руки блуждали по потным телам. А этот лорд действительно смотрел на неё плотоядно в этом атласном голубом платье, что сейчас ненужной тканью валяется на полу, потому что на неё у этого лорда были особые планы.       — Он хочется жениться на мне, — как бы невзначай бросает она и довольно улыбается, когда тело под ней замирает.       — И ты выйдешь?       — Не знаю… Не думаю, что он захочет себе подпорченный товар.       После этих слов её аккуратно с груди убирают, пристраивая на подушках, с которых она молниеносно поднимается, наблюдая за напряженной спиной и крыльями. Азриель сгорбившись сел на край кровати, прекрасно понимая, что она права. Такой выблядок не достоин вообще ничего, а тут вон как оно вышло.       Больно.       И неприятно. Ему снова дали понять простую истину, которую он никогда не забывал.       Тени сорвавшись с татуированных плеч боязливо подлетают к ней, невесомо касаясь обнаженной кожи, словно изучая что-то доселе неведомое, что любопытство перевешивает страх.       Она понимает. Боится его реакции и понимает, стараясь по спине увидеть изменение его настроения, но это Азриель. Будь он к ней лицом повёрнут, она бы все равно не вычленила нужное. Не поняла.       — Аз… — Он не поворачивается, поэтому она подползает ближе и после минутной задержки осторожно касается его боков, а потом, набравшись смелости, обнимает за живот, крылья рядом с ней расслабляются и ложатся темным покрывалом на кровати. — Аз, я не это имела в виду.       — Это.       Веринея вздрагивает от стали в его голосе, но не отдаляется, по-прежнему щекой прижимаясь к теплой спине.       Подпорченный товар не имеет ценности.       — Вер, извини, — всё также не оборачиваясь, говорит он и накрывает её руки на своём животе своими.       — Так ты останешься?       Поцелуй приходится на седьмой позвонок. Иллирианец позволяет коснуться крыла.