Ищу тебя...

— Коль, ну я прошу тебя, дай мне съездить туда! — вслед за Мирским в кабинет шагнула капитан Елагина. — Света, да зачем ты там? — хлопая папкой на стол ответил генерал-майор. — А то ты не понимаешь? — Света облокотилась на рабочий стол брата, на груди качалась медаль. Мирский снизу вверх смотрел на сестру, постукивая пальцами по столу. — Понимаю… Но нельзя обойтись без поездки в Харьков? — Нет нельзя! Сколько я бумаги уже извела на запросы? Лучше я туда поеду и буду искать на месте. Так будет проще, — продолжала уговаривать Света. — Уверена? — Абсолютно уверена. Мирский думал, а Света умоляюще смотрела на него. — Ну, Коль, ну умоляю тебя… Переведи ты меня на Степной фронт. Ну прошу тебя, — Света стала давить умоляющим тоном на Мирского. — Ох, Светка… — Николай сдался, потянулся за листом, — Будет тебе Харьков и перевод… Смотри мне там только! Света довольно выпрямилась и улыбнулась. Вот теперь другое дело! Мирский составил приказ, его быстро перепечатала машинистка, а через час Николай подписал его. На следующий день капитан Елагина держала путь в недавно освобожденный в ходе операции «Полководец Румянцев» город Харьков. *** В поездах, в машинах, шагая по дорогам Света думала только об одном — где же затерялся Иван? Два года ничего она о нём не знала. Вокруг все просили забыть уже, говорили, что если до сих пор не нашла — значит погиб. Не стоит тратить бумагу на бесчисленные запросы, ответ на который всегда один — в списках не значится. Ни в списках погибших, ни в списках раненых, ни в списках попавших в плен. Словно бы он исчез, растворился в той тьме ночи. Когда в конце сорок первого, почти под самый новый год, ей Николай принёс первый ответ на её запрос, она изорвала его в мелкие клочья и сожгла в печи — там было короткое «пропал без вести». Ночь с 31 декабря на 1 января Света считала самым ужасным праздником Нового года в её жизни. Она сидела в полном одиночестве словно в забытьи в темной комнате в Москве. Степные донские просторы мелькали за окном вагона. С каждой минутой она всё ближе к Харькову. Вспомнился июнь сорок второго. Как в один из дней, узнав о провале наступления Красной Армии на Харьков с ней случилась практически истерика. Спас Коля. Но сводка с фронта стала лишь поводом сорваться тогда, в этот месяц она могла уже стать мамой, но… Тот проклятый день в октябре сорок первого… Света проклинала его каждый прожитый после день. А когда стало ясно, что на ней, как на женщине, поставлен крест — Света с того дня перестала для себя замечать опасность. Дыхание смерти рядом стало как её собственное. Мирский старался отправить её подальше от линии фронта, но это каждый раз заканчивалось скандалом в его кабинете, гневным хлопаньем дверей и словами Светы: «Да хоть расстреляй! А я туда поеду! Я тебе не крыса тыловая! Отсиживаться по кабинетам я не собираюсь!». Прознав про то, что Света всё же женщина, хоть по паспорту и замужняя, но по факту — свободная, разные и следователи, и командиры пытались нередко ухаживать. Некоторые весьма открыто, некоторые не так очевидно. Но кто бы то ни был, хоть капитан, хоть полковник (да, такие тоже находились) они получали неизменно предельно жёсткий отказ. После такого за ней в прокуратуре среди коллег (особенно мужчин) прочно закрепилось слово «гадючка». Те, кто знал её уже давно старались с ней не связываться и общаться только в пределах службы. Новенькие же, как только пытались что-то недвусмысленно намекнуть капитану Елагиной, получали свой щелчок по носу и осаживались. Но всё же, помимо того, что Елагину коллеги звали «гадючкой», они неизменно отмечали её и как следователя. Ведь всего через полгода, как она появилась в Главной военной прокуратуре, ей было присвоено звание военюриста третьего ранга. Некоторые ведь годами не могли получить повышения. А тут, вроде бы только приехала, а уже новые петлички надела. В начале этого года её переаттестовали в капитаны юстиции; в Красной Армии теперь погоны и новые звания у некоторых служб. В эту поездку она не стала брать Федоренко. Она вообще практически не общалась с ним. Только по службе — привёз, отвёз. А обращение — исключением по уставу — товарищ старшина. И к себе ровно также. На слова Федоренко «Светлана Петровна» она даже не оборачивалась. Только после «товарищ капитан». Ведь Федоренко был для неё как постоянное напоминание об Иване. Но больше всего она не любила его расспросы, его жалость к ней. Светлана Петровна не любила, когда её жалели. Она саму себя нисколько не жалела. На небольшой станции она сошла с поезда. Дальше на попутках. Один грузовик, второй, третий. Она добралась до одной из переправ через Северный Донец, наведенную не так давно бойцами. Вновь эти берега. Кроны деревьев желтизной расписал заканчивающийся сентябрь…. Осень листья темной краской метит: Не уйти им от своей судьбы! Но светло и нежно небо светит Сквозь нагие черные дубы, Что-то неземное обещает, К тишине уводит от забот — И опять, опять душа прощает Промелькнувший, обманувший год! Два года назад, она с Ваней в такой же сентябрьский день вышла из окружения, они наконец вышли к своим. Но, как оказалось, это был не конец их неприятностей. Конечно, им дали еды, обогрели. Но на следующий день под конвоем доставили в Харьков, разведя по разным камерам в тюрьме. Так началась процедура фильтрации. Каждый день допрашивали. Но каждый день рассказывала одно и тоже, а что ещё сказать. Сидя в камере, Свете было обидно понимать, что к ним такое недоверие. Они же с Ваней не дезертиры! Они не сбегали, не бросали своих товарищей! Был приказ и они отступили! А потом была случайная встреча в тюремном коридоре. И главное, что она узнала — Ваня всё же жив и он где-то здесь, рядом. Мимолётная встреча, а главное она успела услышать и сказать — их любовь всё ещё была. Света сошла на другом берегу. До Харькова пока не шла ни одна машина. Она побрела с вещмешком за спиной совсем неспешно по обочине в надежде что-то поймать. Шла, выкуривая одну сигарету за другой. Как-то сразу она привыкла к ним. Они хорошо расслабляли, глушили боль. Особенно если втягивать эту горечь табачного дыма вдумчиво. Она так порой и делала. Коля каждый раз недовольно бурчал что-то под нос себе завидев её в коридоре прокуратуры с папиросой. Но она была упряма — не бросала. Вскоре попутка до города была поймана и через час она стояла на пороге прокуратуры фронта. Приступила к работе. Разъезды по разрушенному войной Харькову, выезды на передовую чередовались с поездками по тем местам, где мог обнаружиться Иван. Первым делом она нашла то место, где взрыв авиабомбы разделил их. Она узнала это место безошибочно. Помнила здесь почти всё. За два года место не сильно изменилось. От прошедших боёв лишь были напоминания — разбитая техника, кое-где прикопанные трупы немецких солдат, свежие братские могилы советских воинов. Света проехалась по ближайшим уцелевшим хуторам и сёлам. Спрашивала всех местных, показывала фотографию Ивана. Никто его не видел и о Иване Григорьевиче Рокотове никто не слышал. Потом потянулись долгие вечера проверок сотен и сотен листов со списками освобождённых военнопленных. Не было и там ничего о военюристе второго ранга Иване Рокотове. Проверяла и харьковских партизан, многих опрашивала. Но вновь — ничего. Запросы неизменно приходили с ответами «не значится», «не известно», «данных нет», «информация отсутствует». В перерывах между поездками по делам и поисками, Света ходила по тем местам, что были связаны с Ваней. Нашелся тот дом, где они жили. На удивление, он практически не пострадал. Но во дворе было пусто и тихо. Об участи соседей, которые тогда жили с ними, Света уже знала — в первый же день оккупации их расстреляли. Потому что евреи. Света стояла посередине этого двора, а в мыслях как явь — картина её свадьбы с Ваней. Цветные флажки, музыка, радостные лица. Она помнила всё — как она прошла с ним сюда, как под звонкое «горько» он сладко целовал её. — А ведь сегодня… День нашей свадьбы, — Света вспомнила дату. Да, сегодня было двадцать второе октября. Только уже сорок третьего года. А вечером, в служебной комнате, при свете керосинки Света писала уже которое письмо Ване. Их уже было две стопки. Сюда, на бумагу, она могла излить всё. Это было словно поговорить с Ваней вновь. А сколько он ей снился! В эту ночь тоже. Как всегда ей снилось, что он бежит ей навстречу, потом обнимает и кружит с ней, держа крепко своими руками, а потом целует. Много-много раз. Это были её любимые сны. Были и нелюбимые. Когда снилось, что она зовёт его в ночи, потом видит его со спины, хочет подбежать, обнять его, а не может, ноги словно свинцовые, тяжёлые, не оторвать от земли. Света дёргается, пытается сделать к нему хоть шажочек. Но тщетно. Ваня стоит и будто не слышит её. Голос Светы уже срывается, она умоляет его обернутся к ней. А Ваня всё так же стоит, повернувшись спиной. И молчит… Но самый ненавистный — это тот самый день, когда она потеряла всё. Каждый раз она просыпалась в холодном поту и с бешено стучащим сердцем. И неизменно в три ночи. Когда всё и произошло. Сон после этого не шёл. Света надевала форму и подолгу стояла у окна с сигаретой в руках. В дыму и дерущей горло горечи она пыталась утопить боль. Прошёл уже месяц, а никаких следов Ивана не было. Он действительно словно бы исчез, как в воду канул, растворился в этих бескрайних полях, лесах. Срок её командировки сюда подходил к концу. Служебные дела были завершены. Но её главное дело — нет. Иван вновь не нашёлся. Света всё ещё пыталась надеяться, что он обязательно найдётся, даст о себе знать… Если живой. Потому что всё громче звучал в её голове голос, что говорил — и всё же, Ваня погиб тогда, сколько ты его не ищешь, нигде он не находиться, потому что его здесь уже нет. Света пыталась гнать прочь эти мысли. Но кажется, она всё сильнее убеждается в том, что действительно, её замужество длилось лишь три дня. И кажется, их она теперь будет вспоминать каждый день, где его больше нет. Все встречи с ним — во сне, да на той фотографии. Лишь там они вновь вместе. «Видимо, Егор Ильич действительно прав — раз он не дал о себе знать, если все запросы в пустую, значит — Ваня погиб…» — стояла Света у того самого здания Харьковской военной прокуратуры и выпускала сигаретный дым. На плечах сидела туго перетянутая шинель. Отбытие её обратно сопроводила новость — в Москву она приедет уже майором юстиции. «Ну вот и я, Ванечка, надела погоны как у тебя…» — записала она в тот день в очередном письме ему. Письме, что похоже так и останется без его ответа.