Твоя мама

      — Какой была моя мама?              Невинный вопрос, сорвавшийся с молодых губ, будто содрал корку с изрядно состарившейся, но так и не зажившей раны. Какой была твоя мама, мальчик? Вспомнить бы ещё. Иногда Оби-вану казалось, что он выдумал её сам полностью, от длинных полов платья до высокой причёски… Но не будь её, то и не сидел бы перед ним сейчас мальчик, тараща на него голубые, что у его отца, глазищи, не так ли? Девятнадцать лет назад этого мальчика держал он сам на дрожащих руках, подносил к искажённому лицу матери — может, Оби-ван запомнил её лишь такой, измученной, умирающей — в надежде на то, что, может быть, сын, радость от его рождения поможет ей бороться, радость за этот маленький комочек…              Годы прошли. Люк всё также кажется Кеноби лишь маленьким комочком песка и света — а Падме давно мертва.              Что он мог вспомнить о ней?              Что она храбра была — смелая, но не дикая; что благоразумна была, но и делала, как сердце велело; что настоящей королевой была, но не превозносила себя; что была гармоничной и, по-простому говоря, доброй; что она позволяла себя целовать одному лишь человеку в Галактике и себе целовать только его же — и произносила она не имя Кеноби.              Что она была мила и в одежде служанки, и в облачении королевы; что глаза её как у лани из давних времён и сказок светились будто тёплым сиянием; что пряма она была как луч светового меча; что ладони её были узки и теплы; что Бен Кеноби, будучи ещё Оби-ваном, замечал, как под её одеждой, будь то простая ночная сорочка или сложные уборы, изгибаются линии, о которых он старался не думать.              Что Оби-ван запомнил её как богиню, неземную, справедливую, рядом с которой был всегда, но в то же время и так нестерпимо далеко, ибо никакое количество световых лет не сравнится с расстоянием, что выстраивает между людьми сердце хотя бы одного из них.              Он мог вспомнить лишь то, что выдумал сам, и то, что сыновьям не говорят о потерянных матерях.              А голубые глазищи, напоминавшие о другом важном для Кеноби человеке, который погиб в тот момент, когда глаза его превратились из небесных в янтарные, всё также наивно таращились на старика, иссохшего в пустыне в одиночестве.              Мальчик всё ждал ответа, вытягивая лохматую голову на тонкой шее, выглядывая потерянный взгляд взрослого, которому каким-то иррациональным шестым, десятым или тринадцатым чувством доверял.              — Твоя мать была… очень красивой, но грустной девушкой, которой так и не довелось состариться.              Люк встряхнул светлыми волосами и опустил голубой взгляд.              — Надо же… Я и не думал, что она уже умерла, — немного разочарованно произнёс мальчик. Будто не человека — сказку рассказывал ему старый Бен Кеноби. Хотя, для него неземная мать, которую он в жизни не видел, и была чем-то вроде красивой сказки. Он вскинул голову, с ещё большим интересом глядя на Кеноби. — А что ещё ты про неё знаешь?              — Что она была исключительна, мудра и уравновешенна. Она была бы замечательной матерью, я думаю, — неожиданно для себя произнёс Оби-ван, которому вдруг подумалось, что Падме гордилась бы своим любопытным сыном, которого ярко можно было представить как самовольного растрёпанного рыцаря-джедая, так и как строгого нубианского принца в вычурных нарядах. Похоже, это было особенностью обоих близнецов, столь же похожих, сколь и разных.              Люк вновь отвёл задумчиво взгляд, обхватив загорелыми руками худые колени.              — Хотел бы я её встретить, — мечтательно проговорил он, едва двигая губами и глядя куда-то вдаль.              — Да и я, мальчик мой, — устало вторил зачем-то и Кеноби. — и я.