An unhappy ending

      Она помнила многое. Настолько многое, что когда она погружалась в пучину воспоминаний и моментов из своей жизни, ей казалось, что она просто тонет в своём Прошлом, не видя Настоящее и навсегда теряя Будущее. Настолько многое, что иногда она думала, что её голова выросла из-за того, что она копила в себе эти воспоминания, пока они не переполнили её мозг, а он не начал расти из-за этого.       Она помнила каждый звук, каждый запах, каждого человека в своей жизни. Она помнила всё. Помнила всё, что говорили ей люди, помнила то, что они для неё делали, помнила… все обиды. Но ошибкой было бы сказать, что хорошего в её жизни было намного больше, чем плохого. Поэтому, она помнила всё, чтобы по ночам перебирать куски воспоминаний и складывать их в целую мозаику, осматривая общую картину её жизни.       Родители? Они всегда любили Мирану больше, чем её, потому она младше, потому что послушнее, потому что красивее. Потому что она Мирана.       Её подданные? Какие же это подданные, если они хотели её свергнуть на протяжении всей её королевской жизни, если они клеймили её «Кровавой Ведьмой», если, опять же, они всегда выбирали Мирану?       Сама Мирана? О, как мило, что она спустя столько лет всё же попросила прощения. Действительно, она не могла раньше этого сделать.       Валет? Он предал её. И он едва ли не стал последним, кого она увидела бы в своей жизни.       Время? А про Время она не хотела вспоминать. Не хотелось самой же себе сыпать соль на рану. Она просто блокировала все воспоминания о нём и начинала думать о чём-то другом. Обо всём на свете, только не о нём.       Она думала о красных розах. Крашеных толстым слоем в красную краску белых розах. Фальшивых красных розах. А ворсинки выпадали из некачественной кисточки и оставались на краске, делая крашеные, по-настоящему не красные розы ещё хуже.       Она вспоминала о Джуб-Джуб, которая умерла героем в Бравный День. Как и Бармаглот.       Она часто думала о казнях. Обезглавленные тела, запачканный кровью топор с лезвием в виде сердца, вздохи всё ещё непривыкнувших подданных к отрубленным головам.       Кровавый ров с тысячей голов в нём, корона Короля, которую можно было бы продать в случае кризиса, кожаная повязка-сердечко с левого глаза Стейна, светящаяся Хроносфера в собственной руке с красным маникюром…              Тело стремительно остывает. Ирацибета подтягивает замёрзшие ноги ближе к себе, кутаясь в одеяло, но даже плотное покрывало не спасает от ледяных белых стен мраморного замка. Миране не привыкать, её замок построен под неё. Её фарфоровая кукольная кожа просто создана для того, чтобы жить в этом чёртовом белом холодильнике. А Ирацибете холодно. Она тянется рукой к тумбочке, к остывшему чаю с молоком, которым доверху наполнена чашка. И Ирацибета ругает на чём свет стоит, когда проливает светлый напиток на ещё более светлую тумбочку. Она вытирает одеялом молочную жидкость с тумбочки, и небрежно отхлёбывает остывший чай из холодной чашки. Морщится, но пьёт до дна. Ей кажется, что ещё чуть-чуть, и из него можно будет делать невкусное мороженое. Напиток льётся по горлу, и она думает, что лучше бы он был горячим. А когда-то он был горячим. Но Ирацибета в это не верит.       Она трогает розовые щёки и лоб. Они ненормально горячат ладонь. А всё тело холодное, конечности просто ледяные. Она не заболела. Просто устала. И снежинки за окном навевают тоску. Всё белое, и от этого становится мучительно горько. Ирацибете скучно, и она, не закрывая глаз, ложится на кровать, зарываясь в несогревающее одеяло всё такого же дурацкого белого цвета, от которого у неё уже скоро начнётся изжога.       Она хочет забыться в воспоминаниях, но на ум ничего не приходит, кроме времени, когда она была со Временем. Ирацибета кисло улыбается этому каламбуру, и прикрывает лицо одеялом, словно пытаясь скрыться от самой себя и своих мыслей.       Родители вяло и «без души» хвалили Ирацибету за все её заслуги, зато малейшими достижениями Мираны восторгались так, будто она каждый раз совершает то, что другие не могли совершить, будто она каждый раз открывает новый вид животных или растений, будто она… лучше Ирацибеты…?       Подданные ненавидели её. Слепая ненависть просто ни за что. Они вешали плакаты с оскорблениями Ирацибеты, гнобили за то, что она не такая как все. А потом, однажды, перестали ненавидеть. Потому что начали бояться. И было за что.       Мирана всю жизнь делала вид, что она не виновата в том, что Ирацибета стала такой. И только когда Белую поставили перед фактом, она просто вынуждена была признать свою вину. Просто потому, что другого выхода не было.       Стейн обманывал, вводил Ирацибету в заблуждение, будучи управляемым своим желанием занять трон короля и поработить всё Подземье. Гнусный лжец, которого Ирацибета хотела бы пытать до тех пор, пока он не будет молить о пощаде. Но коктейль из любви и ненависти к Стейну заполнял сердце Ирацибеты и по сей день.       Перебирая в голове всех своих знакомых и, случайно дойдя до Времени, она перестала о чём-либо думать и уставилась в окно, считая пролетающие снежинки.       Белые сугробы вокруг и пробирающий до костей холод не казались такими ужасными, а снежинки выглядели лучше, когда Время однажды зимой вытащил её на полчаса на улицу. На полчаса, потому что ему нельзя было отлучаться надолго. Всего полчаса, но он уже успел слепить двух снеговиков, которые, как он считал, были они с Ирацибетой. Он неловко и стеснительно нарисовал пальцем на снегу сердечко, на что она фыркнула и ответила полным безразличием. Как и на все его оказываемые ей знаки внимания.       Ей было холодно каждое снежное время года, но в ту зиму он грел её руки своим дыханием. И когда он целовал ей пальцы и дышал на её руки, пытаясь согреть Ирацибету, ей казалось, что холод отступал. Он поил её глинтвейном, варил ей какао и делал её любимый клюквенный чай, лишь бы она не мёрзла. Усаживал к камину и шептал на ухо нежности. Та зима пролетела незаметно. Зато все остальные длились бесконечно.       И, перебирая в голове куски воспоминаний, складывая из них мозаику и оценивая полную картину, она невольно понимала, что Время — единственный в её жизни, кто хорошо относился к ней.       Глядя на остатки чая с молоком в холодной чашке, она вспоминала тёмный горячий глинтвейн в большой кружке, который грел ладони, горло и грудную клетку. А душу грел Время.       А сейчас она мёрзла в белой холодной постели в белой холодной комнате в белом холодном замке. Тепло Ирацибеты исчезло, а внутренний огонь угас. Её пожирало это место, больше напоминающее её собственную смерть, нежели просто замок Мираны. Оставалось только идти и греться в объятиях Времени, потому что она хотела его тепла и жара камина, но какое имеет значение то, что она хочет, если их история давно уже обрела несчастливый конец?