Скажу напоследок: я буду скучать

      Время идет, а образ в памяти не истлевает, не выцветает и не выжигается ночами бессонниц в неотрывной работе. Как же просто копаться в чужих воспоминаниях, переписывая их раз за разом, — и как же больно от того, что нельзя вычеркнуть все свои.       Нервные сети сбивчивые и нечеткие — пальцы подрагивают от невидимых электрических импульсов. Карандаш снова и снова выводит кривые, неровные, изломанные линии. Рохан вырывает лист за листом, сминая и комкая, отправлет в ведро и чиркает спичкой. Если он опять спалит по неосторожности собственный дом, он будет лишь рад.       Воображение путается и не слушается, а нужный сюжет новенькой манги все ускользает и ускользает — не получается сосредоточиться ни на минуту — сколько не читай самых разных людей и не выписывай на бумаге их жизни. Ни одна из них даже близко не похожа на ту — самую главную для него историю. Самую заветную. Ту, что больше не прочитать — хоть она и единственная, кого он так и не решился открыть.       Рейми…       Имя липнет к подкорке сознания, как фруктовая тягучая жвачка. Имя пачкает мысли сладким приторным сиропом — и все нутро, до самых кончиков золотистой души. Рохан вырывает новый лист, на котором неосознанно выводит тушью ее имя и легкий набросок черт лица, представляя черно-белые глазки заветно-коралловыми.       Рейми…       Сугимото улыбается с белой бумаги той улыбкой, которую он запомнил и сохранил глубоко внутри — последняя нежность, что от нее осталась. Если она все еще появляется в альбоме из-под его руки — и на удивление только ее рисунки выходят безмятежно плавными, мягкими и такими, как нужно — значит, она тоже все еще о нем думает. Значит, она все еще о нем помнит и все так же присматривает, заглядывая, словно в хрустальный шар, откуда-то из вечного сияющего мира вечной теплоты и спокойствия.       Рейми…       Кишибе строил башенки из игральных кубиков — а они раз за разом все падали, падали… И Рохан тоже упал — обессиленный, выдохшийся, выбитый из колеи — он падает на колени в том самом переулке, где последний раз видел Рейми и признался, что будет скучать.       Утонченные линии летнего светло-розового платья и эти проклятые красные бантики — он помнит каждый сантиметр этого шелка и помнит смелость, открывающую спину. Помнит, как в этом же самом переулке Сугимото беспомощно смотрела, как его душа, взрываясь, разлеталась и разбивалась перед ней на осколки.       Я буду скучать…       Эхо голоса до сих пор бьется невидимой птицей в его черепной коробке и остается здесь — эхо, застывшее в пространстве между уличных стен.       Чернильные перья в мочках ушей лениво покачиваются на теплом летнем ветру — таком теплом, что кажется, словно кто-то обнимает его за плечи. Пряди волос пристают и липнут к зеленому гриму на губах, что неосознанно растягиваюся в легкой улыбке. Рохан проводит по ним ладонью, оставляя три изумрудные линии: «Я буду скучать… Я всегда буду скучать… Пока мы не встретимся снова».