Исповедь Верховенского

Петр Степанович отправился на поиски дома Лебядкиных. У него не было никаких ориентиров или людей, которые могли бы ему подсказать их место жительства, точнее они были, но он не мог их об этом спрашивать, чтобы не вызвать подозрений. Поэтому Верховенскому пришлось в этот раз полагаться только на свою интуицию. Проходя мимо дворов, он заметил достаточно обширное поле, на котором резвились дети. Они играли в мяч, громко кричали что-то друг другу и выглядели достаточно свободными и полными сил. Внезапно Петр Степанович ощутил удар по затылку, да такой, что его шляпа опустилась на перегородку носа. Мужчина сжал кулаки в негодовании и, убавив шаг, поправил шляпу. Когда Петр обернулся, чтобы разглядеть виновника происшествия, он заметил девочку лет 12-14, которая бежала за тем самым мячом. — Извините, сударь, я нечаянно, вы в порядке? — спросила девочка, забрав мяч с тропинки. Верховенский только улыбнулся, решив, что устраивать разборки ему было не на руку, да и некогда. — Всё в порядке, сударыня. В следующий раз будьте внимательны. Он пустился в путь, но в этот момент ему в голову пришла прекрасная мысль, которая могла спасти его поиски. Пьер обернулся, начал искать глазами девочку и заметил, что она играет одна, совсем в другом месте, далеко от остальных детей. Он изящно подкрался к ней и аккуратно спросил: — А вы почему с ребятнёй не играете? — Они меня не берут, потому что я всегда выигрываю, — ответила девочка, не отводя внимания от мячика. Она подкидывала его, ловила, потом снова подкидывала и ударяла по нему то коленкой, то носком невзрачных туфель. Верховенского повеселил ответ девочки. Он надеялся услышать душераздирающую историю о том, как её ребятня обижает, а вышло наоборот. — Я могу поиграть с вами, а взамен вы поможете мне с одним делом. — С каким таким делом? — девочка отвлеклась от мяча и взглянула на Петра Степановича. — Вы мне не подскажете, где здесь дом Лебядкиных? Подросток задумался. — Слышала про них, но узнать точное место для меня не составит труда, уж будьте уверены. Я — Екатерина Фёдоровна. А к вам как обращаться? — Петр Степанович, извольте. Они пожали друг другу руки. Сразу после рукопожатия Екатерина Фёдоровна, как она представилась, бросила мяч Верховенскому, на что он брезгливо поморщился от неожиданности и отскочил в сторону. — Ну-ну, Петр Степанович, я ж вас так выиграю! В ответ Верховенский только хитро улыбнулся и, подобрав мяч, кинул его в ответ. **** Через пол часа на одежде Петра Степановича не осталось чистого места, а на голове — шляпы. Поймать последний бросок ему далось особенно тяжело, да так, что пришлось прокатиться по полю, но вставать сил уже не было, поэтому Верховенский так и лежал на земле, держа мяч и радостно хохоча поистине как маленький ребёнок. — Я же говорил вам, сударыня, что буду первым, кто вас выиграет! — произнёс Пьер сквозь смех. К нему подошла «сударыня», очевидно, недовольная исходом событий, но это было не очень-то и важно, потому что с ней наконец-то кто-то поиграл. — Полно вам хвастаться, Петр Степанович, нам ещё ваше дело решать. Мужчина неловко поднялся на ноги. — Это какое? — Ну дом Лебядкиных, вы же сами просили. — Ба-а, верно, что ж, проводите меня, Екатерина Фёдоровна. — Я скоро буду, ждите здесь. Через несколько минут девочка вернулась и протянула Верховенскому бумажку с адресом. Он поблагодарил её за игру и помощь и в третий раз напомнил, что эта сделка остаётся между ними. **** Когда дела были сделаны, Пётр Степанович вернулся из Заречья, а по дороге с теплотой вспоминал игру, в которую он себя ввязал только ради адреса, а в итоге получил и долю большой радости. Когда в последний раз он так искренне смеялся Верховенский не помнил, совсем позабыл это чувство лёгкости и свободы, которое могут доставить на первый взгляд простые вещи. Это заставило его отчасти задуматься над своим «делом», потому что оно как раз предполагало свободу, но почему-то самому революционеру пока никакой свободы, кроме манипуляций окружающими, не принесло. Он решил пойти и рассказать Кириллову о случившемся. Зачем? Он и сам не понял. Но сам факт произошедшего ему доставил удовольствие, ведь теперь он может похвастаться перед Кирилловым мол «Я тоже умею радоваться, я тоже так могу, вот видишь!» **** Кириллов открыл дверь, попутно качая на руках Шатова-младшего, которого ему оставили на присмотр родители, чтобы сбегать по делам в городе. — Я смотрю вы в сиделки подались. — с издевкой произнёс Верховенский, располагаясь на стульчике в квартире Алексея Нилыча и изредка окидывая взглядом маленькое существо, завернутое в плотную на вид ткань. — Да попросили присмотреть просто. А вы по какому поводу явились? — Я пришёл сообщить, что сегодня искренне порадовался. Кириллов вопросительно посмотрел, ожидая продолжения рассказа. — Вы же меня спрашивали о том, что меня радует, вот я и разузнал теперь. Достаточно было дать мне в руки мячик. — сказал Верховенский, мило улыбаясь, закинув ногу на ногу. Он выглядел довольным собой. Серёжа беспокоился в руках Кириллова, поэтому сконцентрироваться на диалоге у инженера не получалось. — Да что ж вы его так судорожно качаете, ему же плохо станет, Алексей Нилыч. — А как надо? Верховенский поднялся со стула и оглядел чадо со всех сторон с недовольной гримасой. — Дайте его лучше мне, я покажу. Кириллов протянул ребёнка Петру Степановичу, он аккуратно взял его, придерживая головку, а потом уложил её к себе на плечо. — Вот так вот держите, вертикально, а то вы его небось покормили, он и беспокоится, и по спинке прихлопывайте. Алексей Нилыч удивился таким познаниям Верховенского в области ухода за детьми. Младенец действительно успокоился и мирно отдыхал на руках революционера. — А вы этому где научились, если не секрет? — Меня же тётки вырастили, когда папаша в глушь отправил ещё ребёнком, я у них был не один, вот там и насмотрелся. Кириллову показалось забавным наблюдать за Верховенским в таком виде. Он выглядел таким ласковым, иногда поглядывал на младенца и поговаривал: «Ну красавец, красавец!» А потом добавил: «Прям как папаня твой — Ставрогин». Заметив презрительный взгляд Алексея Нилыча он начал отговариваться. — Да шучу я, шутка-шутка, понимаете? Кириллов только покачал головой и принялся наливать чай себе и гостю, пока тот занимался Серёжей и попутно рассказывал о предшествующем бале Юлии Михайловны, обсыпая инженера словами, как бисером, в своей манере. Алексей Нилыч предложил уложить малыша в колыбель, но Верховенский отказался, аргументировав это тем, что ребёнок может проснуться, «а потом мы от детского плача и чаю спокойно не попьём, понимаете ли». — Я вот знаете, до этого никогда младенца не видывал. Какое чудо, однако! И ладошки у него такие маленькие, и стопы, складки на ногах и руках — просто чудо! — Вы поосторожней с восхищениями, Кириллов, а то потом из человекобога в человекопапаню превратитесь. — Нет, не превращусь, можете не переживать. Мне и родить-то не от кого. Ну то есть мне родить некому… Ну вы поняли. Верховенский знатно посмеялся с того, как такой философ, инженер и вроде бы серьёзный человек, может так неумело составлять фразы. — По мне так обычный человек, просто маленький, ничего особенного в данном явлении не замечаю. — Петр Степанович потянулся к чаю, который успел немного остыть. — А вы наклонитесь да понюхайте его, как он пахнет, совсем невинно и чисто, разве может обычный человек так пахнуть? — Ну и поэт вы, Кириллов, — недовольно произнёс Верховенский, но решил проверить, что же такого было в запахе малыша. Он опустил нос к щеке младенца и с полминуты находился в таком положении, а потом, приняв прежнюю позу, улыбнулся Кириллову: — Красавец малыш, просто красавец! Петр Степанович допил чай, осторожно вернул ребёнка Алексею Нилычу и, распрощавшись, покинул дом Филипповых. Прямо у ворот он встретил Ставрогина, который оказывается тоже собрался к Кириллову. «У Кириллова гостей столько, сколько у меня интриг в городе N» — подумал про себя Верховенский. **** Взгляд Николая Всеволодовича зацепился за колыбель, в которой видел седьмой сон Серёжа. Он часто поглядывал на него, пока пил чай, пытаясь понять, что чувствует по отношению к младенцу. Но внутри была только пустота, ничего значительного. — В вас дух отцовства проснулся? — спросил Кириллов. — Нет. Не проснулся. Спит так же, как это младенец. — Ставрогин криво улыбнулся. — Я бы не смог стать таким же отцом, как Шатов. Как несчастный человек может подарить счастье другому? Да и вздор всё это, я женат. — И то верно. — А чего это Верховенский к вам заходил? — поинтересовался Ставрогин, чтобы отвлечься от ребёнка. — Да так, чай попил, о новостях просветил, за Серёжей помог присмотреть. — Верховенский? За младенцем присматривал? Да вы что, откуда ему знать-то такие вещи. — Ставрогин удивлённо вскинул брови и с его уст сорвалась неприятная усмешка. — А вы его спрашивали? — О чём? — Знает он такие вещи или нет. Вы не спрашивали, вот он и не рассказал. — ответил Кириллов, ставя на стол тарелку с конфетами. — Вы правы. Возможно, я его плохо знаю. Я думал он кроме своего тайного общества, шутовства да интриг больше и не знает ничего. — Может он просто одинок? — Да не одинокий он, у него знакомых — пол страны. Вы может в жизни столько людей не видывали. — Ему нужен не знакомый, ему нужен друг. Мне Степан Трофимович сам рассказывал, поэтому я ручаюсь за свои слова. Вырос Петр Степанович без родительского внимания, заботы, вот он и завёл себе кучу связей, ходит да клянчит со всех это внимание. — Ставрогину казались странными мысли Алексея Нилыча (впрочем, он никогда до конца не мог разобраться в этом человеке), — Вы не понимаете, да? — Кириллов говорил спокойно, но достаточно внушительно. — Не понимаю. Он если друзей и заведёт, то вытянет из них всё, что надобно ему, а потом и бросит, да и не вспомнит ни разу. Я ж ведь давно дружу с этим человеком, знаю его игры. — Он дружить не умеет и в чувствах своих не может разобраться, я это понял окончательно. Ходит тут, то сидит, то встаёт, то посмеётся, то пригрустит. Говорит много, но всё не по делу. Ему помощь нужна. Если помочь, то со всем разберётся. А если разберётся, то и счастливым станет. — Алексей Нилыч успел ещё раз вскипятить самовар, пока говорил свою речь. — А я разберусь? Как вы думаете? — лицо Ставрогина вдруг стало обеспокоенным, но взгляд его был полон надежд, — Я тоже хочу чувствовать. Но только не так, как сейчас. Не хочу ощущать гнев, безысходность, отвращение к себе, к окружающим, хочу упиваться светлыми, тёплыми чувствами, а не мраком и ужасом! — Николай Всеволодович как будто был в отчаянии (это было субъективное впечатление Кириллова, но оно было верным). — Разберётесь. У вас даже больше шансов, чем у Пьера. — Это почему же? — Потому что он не понимает своих трудностей, а вы меня, может, не понимаете, но зато себя понимаете. А он всех понимает, кроме себя. — Должно быть, вы правы, Кириллов. Я подумаю над вашими словами.