Исповедь Верховенского

Верховенский Петр Степанович, как всегда, одетый с иголочки, вошёл в квартиру Кириллова, попутно снимая шляпу. Кириллов лежал на кровати, уперевшись взглядом в потолок, но когда увидел вошедшего Верховенского, резко приподнялся и бросил тревожный взгляд в сторону Петра Степановича: — Ну что, пора? — О нет-нет, рано ещё, живите пока, рисуйте свои проекты, я вот зачем к вам пришёл, — Верховенский заметил кипящий самовар, — Чаем не угостите? — Алексей Нилыч кивнул и потянулся к чашке, Петр Степанович продолжил, — Сегодня надобно нам с вами сходить к «нашим», как раз и Ставрогин скоро прибудет, вы же не против? — А мне-то зачем к «вашим»? Всё по моей воле будет, мы же договорились. — спросил Кириллов, придвигая Верховенскому чашку с чаем. — По вашей-по вашей, да вот изъян какой вышел, вы же теперь слишком много знаете, а значит и вы теперь «наш» человек, понимаете ли? Не можем мы без вас теперь собираться, понимаете ли? «Наши» — народ беспокойный, ещё напридумывают, что вы донесёте, а там и с вашей волей считаться перестанут, вы же понимаете? Кириллов промолчал, но выглядел раздражённым. Вообще присутствие Петра Степановича вызывало у него раздражённое настроение, хоть Алексей Нилыч всегда отделывался простым «мне всё равно», он догадывался, что на уме у Верховенского лежит стратегия весьма гадкая, если не опасная, но разбираться в этом было против его воли. — Я пойду с вами. В любом случае, мне всё равно. Я напишу всё как вы хотите, убью себя, а там делайте с этим завещанием что вам угодно. Верховенский улыбнулся и сделал глоток чая, который потихоньку начал остывать. — А я вот знаете в детстве смерти боялся, — Петр Степанович усмехнулся, — по ночам спать не мог, представляете? Думал умру во сне, подушку крестил. А сейчас такие как вы сами же себя убивают, этакая дрянь народ-то! — Верховенский всё так же улыбался, но после очередного глотка чая принял серьёзный вид, что было редкостью с его стороны, — Но это я так, к слову, припомнилось просто. Алексей Нилыч немного нахмурился и призадумался, а потом произнёс слова, которые ввели Петра Степановича в некоторый мысленный тупик. — Поэтому вы решили, что убийство других людей и власть над ними смогут защитить вас от смерти? И в Бога за тем же веровать перестали? Петр Степанович опустил чашку на стол и подозрительно взглянул на Кириллова, а затем снова вернул свою прежнюю улыбку. — Помилуйте, Алексей Нилыч, какие убийства? Какая власть? Это всё из лучших намерений, из лучших, поверьте, всё от души. Я же для простых людей стараюсь, не для себя, помилуйте! А от смерти меня кроме себя самого-то никто и не спасёт, так и в Бога веровать перестал. Внезапно в дверь раздался вежливый, но настойчивый стук. — Не помешал вам? — Дверь отворил Ставрогин. — Ставро-о-огин! — резко встал с места Верховенский, разводя руками, горячо приветствуя своего идола, — Конечно же не помешали! Да и как вы могли помешать? Я вам всегда рад! Мы вам всегда рады, правда, Алексей Нилыч? — он обернулся к Кириллову. Тот кивнул, его губы тронула лёгкая улыбка. — Вы как всегда вовремя, Николай Всеволодович! — продолжил Петр Степанович. Ставрогин же неловко стоял около прохода. — Тогда, думаю, можем направиться к нашим. — грубо произнёс Ставрогин и вышел первым. За ним Верховенский. Кириллов же задержался, перебирая свои бумаги. — Алексей Нилыч, пойдёмте же. — поторопил его Петр Степанович, придерживая дверь одной рукой, в другой руке он держал шляпу. — Я бумаги соберу и тут же за вами. Ступайте, Петр Степанович. Так Верховенский и Ставрогин шли бок о бок, а где-то сзади с угрюмым видом шёл за ними Кириллов, уткнувшись глазами в землю. То ли обувь свою рассматривал, то ли дорогу, ведущую куда-то в глубину города. — Я смотрю вы с Кирилловым успели пофилософствовать? — как бы невзначай спросил Ставрогин, чтобы отвести разговор от его брака с Марьей Тимофеевной, которым так интересовался Верховенский. — А вы подслушивали? — спросил с самой невинной улыбкой Петр Степанович. Николай Всеволодович слегка опешил. — Врать не буду, услышал что-то. Да и знаю я, как к Кириллову на чай придёшь, так он с вами так заговорит, что всё ваше нутро вывернет, даже то, что вы и сами о себе не знали. — Не знаю о чём вы, Николай Всеволодович, я ничего подобного не испытал. Но вам виднее… — Верховенский окинул Ставрогина хитрым взглядом, — Ваше нутро много загадочного таит, может даже такого мрачного, что вам самому страшно. Николай Всеволодович чуть задумался, улыбнулся краем губ, и повернувшись к Верховенскому ответил: — А ваше нутро, видно, пустое. И выворачивать-то нечего… Ну кроме детского страха смерти разве что. Ставрогин ушёл вперед к крыльцу дома Виргинских. Петр Степанович был озлоблен такими резкими словами, он переменился в лице, но буквально на миг, затем снова вернул свою улыбку. Как и следовало уважающему себя революционеру, он держал себя в руках. «Для общего дела», — думал он. — Петр Степанович, всё хорошо? — к нему подошёл Кириллов. — — Пойдемте, нас ждут. — сказал Верховенский и вошёл в дом за Ставрогиным. **** Ночью Верховенскому не спалось. Разные мысли беспокоили его и так замороченную «общим делом» голову. Последний диалог со Ставрогиным оставил горькое послевкусие, но с ним он порешает (он был уверен, что всё порешает, и Ставрогин сделает всё так, как ему пожелается). Его больше мучил вопрос, который задал Кириллов. «Ну не мог же я решиться на такое великое дело просто из детского страха своего, ну не мог же, это не так!» Петр Степанович напряжённо вспоминал, откуда ему впервые пришла в голову мысль о тайном обществе, о революции, с чего всё это началось. Он вспомнил свои студенческие годы, когда понял, что ему близки идеи нигилизма, что он хочет всё поменять и показать всем, насколько он умён, показать, как нужно правильно изменять государственный строй, как нужно властвовать. «А кто, если не я, верно? Если не я и такие же умные люди, как я, ничего ведь у них не выйдет! Это мы должны им указывать, мы должны ими управлять, кто, если не мы? Они ведь не знают, они не знают…» — его мысли путались, то ли его клонило в сон, то ли он бредил, — «Такие больные умы, такие глупые умы, они ничего не понимают, а я ведь знаю, знаю, как правильно, я всё знаю, да, вот поэтому я и решил, вот поэтому. Не из-за страха, нет. Если бы боялся, не решился бы. Верно, не решился. Не решился бы.» — и повторяя эти слова у себя в голове, Верховенский уснул.