Записки

У Пидж болела голова. У Пидж болели плечи. У Пидж болело все тело. При жестких посадках и после чудовищных перегрузок это было закономерно, и у Пидж оставалось все хорошо с логикой даже на больную голову, поэтому она устало побрела не в свою комнату, а в сторону кухни, к ящичку с лекарствами. Там валялось по большей части то, что они привезли с собой: мелкие земные обезболивающие — Пидж училась днем и обрабатывала сигналы из космоса по ночам, а от недосыпа голова часто болела, — таблетки от кашля и от аллергии — что-то из этого обнаружилось в огромных карманах Лэнса, — бинты, которые Кит при себе имел, кажется, на постоянной основе. Да, конечно у Замка были лечебные капсулы, но Пидж уговаривала себя, что с ней все не так уж плохо, ничего критичного, и незачем идти через столько коридоров и беспокоить Корана или Аллуру, чтобы включили, — поэтому она просто проглотила пару таблеток, запила водой со странным, отличным от земного, привкусом, и устало облокотилась на столешницу. Вчетвером работать было очень тяжело, и дело было даже не в неспособности сформировать Вольтрон — квизнак с ним, на самом деле, тут-то они как раз и так справлялись — а в том, что теперь посадки были тихие, в лучшем случае Лэнс начинал ныть, а Кит на него огрызался. Кит вообще много огрызался в последнее время. Пидж тоже. Посадки были тихие, как и взлеты — так, фоновый шум, редкие переговоры, щелчки переключаемых кнопок, писк радаров — и ни подбадривающих наставлений Широ, ни хотя бы просто его голоса. От этого было неуютно — и дело было, как оказалось, даже не в том, что их никто не призывал собраться или не хвалил за хорошую работу. Пидж однажды сама попробовала сказать им, какие они все молодцы (на самом деле, не все) и как сегодня хорошо поработали (могли бы и лучше) — и от этого пустота в груди заныла только сильнее, потому что дело оказалось не в словах и не в похвале, а попросту в отсутствии Широ рядом. Технически, она была хороша в биологии достаточно, чтобы знать, что никакой пустоты — черной, зияющей, тянущей лечь на пол и свернуться, обняв колени, — в человеческой грудной клетке в прямом смысле не предусмотрено, и принятые обезболивающие помогут лишь унять боль в мышцах и перестать так ясно чувствовать оставшиеся после падения синяки. Остальное — эта самая пустота, которая, непредусмотренная, все же ощущалась — не лечится. В лучшем случае пройдет сама, но когда? Вышла с кухни медленно, сунув руки в карманы и задумавшись — а потом из правого кармана вытащила тонкий корешок, оставшийся от стопки самоклеящихся стикеров — подумать только, еще недавно в Гарнизоне она на них записывала срочные дела и клеила на рабочий стол или сразу на ноутбук, чтобы не забыть. Многие студенты так делали. Пидж замедлила шаг, оглянулась, посмотрела на полоску света, падающую из щели двери в только что пройденную комнату Лэнса, и круто развернулась на пятках. — Пидж? Лэнс открыл на стук в самом что ни на есть домашнем виде — в халате, с полотенцем на голове, маской для лица в руках и печальным выражением на лице. В последнее время Пидж стала замечать это все чаще — перед Китом и Аллурой он по-прежнему оставался жив и весел, но с тех пор, как после битвы с Зарконом они втащили неподвижного черного льва в ангар Замка и вскрыли кабину пилота — совершенно, квизнак возьми, пустую! — Лэнс заметно потерял в сверкании улыбок и веселости голоса. И Пидж на него за это даже иногда злилась — ходит тут с кислой рожей, когда думает, что никто его не видит, а ей что потом, тоже грустить? Что значит — нет? Ей же тоже хочется. — Стикеры не одолжишь? Мне пару штук, и ручку, если можно. Она почти не сомневалась, что у Лэнса все это есть — иметь куртку с такими карманами, чтобы ничего в них не запихивать, было просто немыслимо! — и при перелете на Арус должно было уцелеть. Он кивнул Пидж входить — она сделала шаг вперед, дверь за ней захлопнулась, — и действительно принялся искать. — Есть листок из блокнота и скотч, — предложил он. — Пойдет? — Давай. Когда нашлась половина карандаша и Пидж, благодарно закивав, вновь выскользнула в коридор, Лэнс вопросительно взглянул ей вслед — зачем ей это, если раньше она на борту обходилась всевозможной техникой? — но ничего не стал спрашивать. Сунет нос не в свое дело, так она, поди, тоже что-нибудь такое спросит, что-нибудь вроде: «у тебя глаза красные, ты плакал?» или «я видела тебя в ангаре, ты опять все утро говорил с синим?» Не, пусть уж лучше оставит свои странности при себе. Спустя пару поворотов коридора и этаж вверх Пидж даже порадовалась, что ей достался карандаш. Им можно писать, даже положив бумагу прямо на стену, что она и сделала — и вскоре уперлась в эту же стену лбом. Что она могла написать? Нет, почему она вообще это делала? Шансы Широ прочитать это сводились к нулю, потому что… Пидж действительно хотела бы верить упрямому оптимизму Кита, верить, что Широ просто пропал, что их просто разделили, что он найдется — но, пожалуй, учитывая все обстоятельства его пропажи, он действительно был мертв. Дело было не в том, что она в него не верила, не в том, что не хотела увидеть снова, это было не так, но в науках, отдельно от которых Пидж себя не мыслила. Теория вероятностей говорила, что шансы Широ выбраться из той адской бездны невредимым сводились почти к нулю. Физиология — что, даже если он выбрался, при поврежденном костюме задохнулся бы в безвоздушном космическом пространстве почти сразу. Механика — о том, что даже если Широ невероятно повезло, и он выбрался невредимым и даже нашел убежище, его костюм сможет поддерживать жизнь не более семи суток. Потом? Обезвоживание и прочие сомнительные прелести. Пидж не говорила об этом. Кажется, все и без нее все поняли. Пидж предпочитала лишний раз об этом не думать, сразу ныло в груди и болела голова, но квизнака с два у нее получалось. Иррациональная часть нее все еще шаталась рядом, нашептывала из-за плеча что-то о том, что Широ, все же, мог бы вернуться. Всему назло. Когда угодно. Хоть прямо сейчас — поворачивай голову и встречай! Пидж обычно на такие мысли только глаза закатывала, но украдкой все же оглядывалась — и с новой силой ненавидела, что поверила, что купилась на этот дешевый самообман, на жалкую иллюзию, что Широ, их незаменимый лидер, их поддержка и защита, их друг, все еще мог бы быть здесь. Иррациональная надежда шептала, что выбрался же он из галрийского плена, что не сдается же она в поисках пропавших отца и брата — и Пидж оборачивалась, вглядываясь в пустой коридор до рези в глазах. Мол, смотри, надежда, здесь и впрямь никого нет, Широ нет, и не будет больше. Она хотела бы верить — но у нее не осталось сил, только разрозненные сухие факты и больная голова. «Скучаю», — осторожно вывела она карандашом на криво вырванном листке и, оторвав зубами скотч, прошла несколько оставшихся шагов до комнаты, еще недавно бывшей комнатой Широ. Осторожно прилепила записку на дверь и дважды коротко постучала. Обняла себя за плечи и, не оглядываясь, побрела к себе. Записка все равно скоро упадет, а проходящий мимо робот-уборщик уничтожит ее в мелкие-мелкие обрывки прежде, чем выбросит к остальному хламу. И никто не узнает, что Пидж пишет записки на тот свет — если он вообще существует. На следующее утро она проснулась совершенно разбитой — даже более разбитой, чем раньше. Болела голова, шея, плечи, спина, ребра — и, в довершение, все еще ныла пустота в груди. В общем-то, боль была закономерной. Когда засыпаешь, скрючившись, за письменным столом, утром весь организм будет яро протестовать против такого обращения, она знала, и поэтому совершила еще один налет на аптечку с обезболивающим. Лениво отмахнулась от встретившейся в коридоре Аллуры и только глубже сунула руки в карманы — и вновь наткнулась на скотч, карандаш и оставшийся лист бумаги. Остановилась, осмотрелась и вновь свернула на лестницу к бывшей комнате Широ. «Уснула, глядя на нашу фотографию. Все болит» Она тогда долго убеждала паладинов сфотографироваться. Ханк не был вдохновлен идеей фотографироваться после изматывающей тренировки, Кит в целом ничего не хотел, Лэнс отобрал камеру (что ж, имел право, потому что это была камера из его огромных карманов) и принялся снимать единственно прекрасного себя. Поэтому в конечном счете Пидж и поддержавший ее Широ получили мутный снимок через оптический прицел дрона. Но, каким бы мутным он ни был, Пидж его сохранила. На все носители, которые у нее были. Предыдущей записки на двери уже не было — что ж, робот и в самом деле хорошо делал свою работу. Ну и что с того, что Пидж сюда пишет? Можно подумать, никто другой глупостей не делает. Это, к тому же, безвредно. Дни потянулись бесконечной одинаковой чередой, долгой-долгой вереницей один за другим: галра, поиски отца и брата, галра, вольтрон, галра, дипломатические встречи, галра, аптечка, снова галра, всколыхнувшаяся было радость при виде живого Широ там, по другую сторону кометы — и снова слишком много галра. От них и их безликих крейсеров уже голова болела. И шея. И ребра, и синяки, и ссадины, и эта отвратительная пустота в груди, и в конечном итоге, когда в аптечке кончились обезболивающие, Пидж все же пришлось попросить Корана включить лечебную капсулу. Сразу же почувствовала себя бесполезным балластом, потому что от пустоты капсула не помогла. Пидж израсходовала весь блокнот. Квизнак, она не собиралась, но, стоило ей прийти к Лэнсу в третий раз, он сам вручил его целиком, мол, держи, тебе для науки нужнее. Пидж промолчала, потому что не в науке там дело было, наука-то, как раз, не одобряла. Шансы Широ прочесть ее записки — или тем более ответить — равнялись нулю. И нулю равнялось количество записок каждое утро. И нулю равнялся КПД ее деятельности. Тут, в общем-то, стоило сделать оговорку, что до нуля ему было еще подниматься и подниматься, потому что Пидж тратила слишком много энегрии, а в результате не получала ничего, стало быть, КПД глубоко отрицателен, — но она решила грубо округлить. Широ был мертв. Мертвецы не могут читать записки. Следовательно, Широ тоже не может. И Пидж здорово ошиблась, когда подумала, что это ее остановит — напротив, исчез мысленный барьер. Если она пишет это не для Широ, значит, пишет для себя; если Широ все равно не прочитает, так есть ли смысл следить за тем, что пишется? Поначалу записки состояли из пары-тройки повторяющихся слов или короткой, лишенной всякой оценки фразы: скучаю, грустно, все болит, Кит говорил о тебе, устала. Но, стоило ей заново осознать, что никто, кроме нее самой, никогда этого не прочтет, не увидит и даже не узнает — и с рук словно слетели кандалы. Пидж никогда не увлекалась письмами и искренне предпочитала набирать текст, так что теперь запястью и кисти иногда приходилось несладко, но она игнорировала. Почерк стал мельче, она перестала пропускать строки — что угодно, лишь бы мысли, теснящиеся в голове и порой тонущие в этой самой черной пустоте в груди, выплеснулись словами на блокнотный лист. «Вспомнила, как ты обещал хранить мой секрет. Это не секрет больше, ты знаешь, все знают, но меня тогда тронуло. И не тогда тоже, и не только это. Прости нас, Широ, прости меня — ты защищал нас, а мы тебя — не смогли.» Она оставляла ровно одну записку каждый вечер — экономила листы — и находила ровно ни одной каждое утро. Местный робот-уборщик был просто восхитителен — самый ответственный напарник по легкому безумию, который у нее только был — и она все собиралась поделиться этим с Кораном. Вовсе не собиралась рассказывать, почему точность и незаметность уборщиков вдруг так ее заинтересовала, но хотела выразить благодарность и восхищение его программами. Чуть позже. Когда закончатся блокнотные листы, окончательно сточится карандаш и не останется ни обрывка скотча — когда она, наконец, сможет отпустить Широ хотя бы мысленно. У Пидж оставалось всего два листка — ровно на два дня последних слов тепла и благодарности, — когда в них неожиданно отпала необходимость. Черный лев втащил в ангар галрийский истребитель, выскочивший из-за штурвала Кит, не дожидаясь автоматики, вскрыл кабину пилота снаружи — и только ворвавшаяся в ангар Пидж почувствовала, как непредусмотренная природой дыра в груди сжимается до крошечного атома гелия — а потом большим взрывом окутывает все тело, все внутренности, весь разум. Широ вновь стоял перед ними — нет, не целый и невредимый, напротив, истощенный, потрепанный, бледный, с отросшими нечесаными волосами, лихорадочно горящим взглядом и легким безумием на лице. Засуетились Коран и Аллура, откуда-то выскочил Ханк, оттолкнул ее, беспомощно замершую на дороге, Лэнс — и Пидж лишь молча посторонилась, пропуская Широ и поддерживающего его Кита из ангара во внутренние помещения корабля. И так велико было ошеломление, что Пидж без сил сползла по стене, обнимая ослабевшие вздрагивающие колени. Широ. Здесь. Живой. Сунула руку в карман — и мстительно сжала огрызок карандаша, остаток скотча и два блокнотных листка. Так тебе, наука! И уткнулась влажными глазами в сгиб локтя. Она снова пришла к нему под дверь, на сей раз с конкретной целью — повидаться. В коридоре разминулась с Китом, тот непривычно ободряюще улыбнулся, хлопнул Пидж по плечу и махнул рукой на дверь — мол, иди, проведай, он в порядке. Пидж часто закивала, а потом схватила его за запястье, притянула поближе и как следует обняла. Стиснула так, что собственные руки заныли, а Кит глухо выдохнул сквозь зубы. — Спасибо. Спасибо. Спасибо. Кит осторожно прикоснулся к ее волосам. — Иди к нему. Кто знает, когда он будет в силах разбираться с твоей горой записок. У Пидж от осознания разжались руки. Квизнак, кто учит роботов-уборщиков разносить почту?