но это уже со мной, все происходит со мной, я разрушил бы целый мир, лишь бы ты ожила
Все очень плохо. Хуже некуда. Вокруг смерть-смерть-смерть, лужи на тротуарах, кости, люди с наполовину растворившимися лицами и телами. Их можно вылечить, просто применив магию, но их нельзя вылечить — иначе Мир рухнет. Все очень плохо. Настолько плохо, что остается только нервно смеяться, накрыв лицо ладонью, как делает Мелифаро — хотел бы Шурф уметь так же. Он умел. Когда-то. Тот, кем он был раньше, обязательно бы или так же нервно-истерически ржал, или носился по всему Ехо в попытках помочь, неважно, удачных или тщетных — хотя почему нельзя носиться в попытках помочь и нервно ржать одновременно? Тот, кем он был раньше, обязательно бы залез в самые тайные библиотеки и архивы в поисках ответа, неважно, запрещено туда лезть или нет. Тот, кем он был раньше, о законах думал бы в последнюю очередь. Шурф морщится от омерзения, глядя на очередной скелет в луже. Джуффин где-то оживляет скелетов для убийства Угурбадо, Макс где-то лечит обреченных Смертными Шарами, выматывая себя до предела, Кофа летает на дирижабле над Ехо, выискивая заболевших, а Шурф… А что ему делать? Зов Хельны настигает, как удар в спину или под дых. Шурф останавливается, не сводя взгляда со скелета, с белых костей, с выделяющегося цветного камушка, самого яркого среди прочих. Смотрит, видя каждую деталь, каждую трещинку на мостовой, каждую пылинку, танцующую в лучах солнца — слишком отчетливо. Вот это — реальность, думает Шурф. Это реальность. Эти трещинки, эти пылинки, это солнце, которому все равно, какой город освещать, здоровый или больной. Эти кости, Магистры с ними, тоже реальность. И сладковатый мерзкий запах — реальность. И ветер с Хурона, обдавший лицо внезапной свежестью. А то, что говорит Хельна — не реальность. Не должно ею быть. Только не она. «Шурф, — ее голос звучит в его голове, как боль, сверлами врезающаяся в виски, — я заразилась». Лонли-Локли сжимает кулак так, что пальцам больно — единственное, что он себе позволяет. «Главное, не паникуй, — отвечает Шурф. — И не выходи на улицу. Сама понимаешь, почему». «Ты скоро придешь?» Шурф ощущает в ее Безмолвной Речи столько надежды, что становится еще паршивее. В эти три слова, непроизнесенных вслух, Хельна вкладывает намного больше, и значит это совсем другое. Как скоро он ее вылечит. «Вечером», — говорит Шурф. По мостовой ползет маленький муравей. Огибает кости. Ему нет никакого дела до этих костей, хотя покойный (мужчина? женщина?) был чьим-то родным, близким и любимым. А теперь — лужа плоти и скелет. А если Хельна… «Вечером?! — Безмолвная Речь — уже крик. — Ты глухой? Я больна, дырку над тобой в небе! Я заразилась грешной анавуайной! А ты придешь вечером?» Все ее слова — удары. Прямо по лицу. Хлесткие пощечины. И она права. «Возможно, поздним вечером, — добавляет Шурф. — В зависимости от сговорчивости Нуфлина». «Что?» «А что тебя удивляет? Я должен получить разрешение», — тот Шурф, каким он был на Темной Стороне, называет самого себя последней сволочью. Этот Шурф с ним согласен. Хельна, судя по всему, тоже. «Разрешение?! Ты будешь получать разрешение? Чтобы вылечить меня, тебе нужно разрешение?» «Это закон, Хельна», — печально отвечает Шурф. «Закон. Хорошо», — она прерывает связь, и ее «хорошо» звучит стальными нотками. Угрожающими. Ненавидящими. Шурф вздыхает. Грешная необходимость следовать правилам никогда не мешала так сильно — но он знает, что обязательно вытрясет из Нуфлина разрешение, если тому вдруг взбредет в голову запретить. Возможно, вытрясет буквально. Он бы разрушил целый мир, если бы это спасло Хельну, но тогда где бы они с ней жили?***
Хельна сходит с ума, бегая по дому туда-сюда, не в силах сидеть на месте. Хельна сходит с ума от страха и от непонимания — что делать? Что делают больные люди, обреченные на смерть? Пишут записки? Прощаются с родными? Составляют завещания? Хельна сходит с ума от злости — Шурф же любит ее, она уверена, она никогда не сомневалась, его отношение к ней говорило о любви громче любых слов, его лицо светлело, когда он смотрел на нее, он обращался с ней бережно, был заботливым, он никогда не давал Хельне ни единого повода усомниться в его любви и верности, но почему тогда он решил ждать разрешения, чтобы лечить ее? А если он не успеет? Что, если он не успеет? Хельна бросается к столу, хватает перо и бумагу — единственный способ успокоиться. Писать, писать, писать… Она пишет. Пишет о той, по чьей прихоти сейчас умирают люди, о той, чье имя стало именем болезни, о той, что была, наверное, красива — когда-то очень давно. Хельна пишет стихи об Анавуайне. Если она выживет, думает леди Лонли-Локли, то эти стихи обязательно будут популярны.***
Шурф ждет. Спокойный с виду, но в душе у него буря — в душе у него ломается мир, и две его стороны спорят между собой. Он терпит. Он не сорвется — не побежит домой, плюнув на все, чтобы вылечить Хельну, не ворвется в кабинет Нуфлина без очереди, не пошлет Зов Хельне — последнего Шурф боится. Не того, что она злится, пусть злится — но того, что услышит плохие новости, или… или ничего не услышит. Перед глазами у него — те кости на мостовой. Безмолвная Речь Хельны — очередной удар. Или, скорее, не удар… хуже. Так, наверное, чувствует себя человек, у которого медленно вытягивают из груди сердце. «У меня тают пальцы», — говорит Хельна. Не злобно, не испуганно, без отчаяния, только растерянно. Но Шурф понимает истинную причину ее ужаса, понимает, что для Хельны истинная трагедия. Не то, что она больна анавуайной. С этим — он уверен — леди бы справилась, он знает ее, она не была склонна к унынию и панике. С тем, что муж отказался сразу же ее исцелить, Хельна тоже обязательно бы справилась. Скорее всего, сейчас она забыла и про риск для жизни, и про обиду на Шурфа. Она поэтесса. И у нее тают пальцы. «Я приду вечером», — глупо повторяет Лонли-Локли. «Я смотрю на руку… правую. Это началось с кончиков. Точнее, с ногтей, — рассказывает Хельна. — А потом двинулось дальше. И левая тает… Это не больно, скорее противно, и это, как ты понимаешь… неудобно. Шурф, у меня скоро не будет пальцев…» Шурф молчит. Что он ей скажет? Что, если бы мог, то отрезал бы себе руки и отдал ей? Но это, во-первых, невозможно, во-вторых — Хельне вряд ли бы хотелось иметь руки Шурфа, и в-третьих… Он все исправит. Он никогда не допустит, чтобы она… Лонли-Локли убивал так много раз, что давно сбился со счета, сколько ненужных жизней пресек. Но по отношению к Хельне слово «умерла» он даже подумать не в состоянии. «Шурф… Поговори со мной, — просит Хельна. — Просто поговори. А то, может, больше не выпадет случая». «Не говори так! — Шурф болезненно кривит губы. — Я скоро приду. Очень скоро». «Интересно, что люди говорят, прощаясь друг с другом? — будто не слышит его Хельна. — Я столько об этом писала — о прощаниях, но все они были не такие… Ненастоящие. Вымышленные. А в реальности — что мне тебе сказать? Можно не рассыпаться в признаниях в любви? А то это немного затруднительно, потому что я на тебя злюсь». «Можно, — автоматически отвечает Шурф. — Но мы не будем прощаться. Только… Ты говори со мной. Все время говори, ладно? Я буду молчать, а ты говори». «В этом смысле ты всегда был идеальным собеседником, — усмехается Хельна. — Главный твой плюс — ты действительно слушаешь и запоминаешь… Ладно. Пока у меня не растает горло, буду говорить. Если замолчу, то… И замолкает. Шурфа словно бьет молнией — неужели? Нет, у нее же легкая форма… «Хельна!» Она молчит. «Хельна… Хельна! Хельна! ХЕЛЬНА!» Если Безмолвная Речь может быть оглушительным воплем — то последнее звучит именно оглушительным воплем, криком, от которого у людей садится голос. «Да чего ты так орешь?» Шурф с облегчением выдыхает. Жива. Просто решила его подразнить «Читай мне свои стихи, — говорит он. — Читай. Не прекращай. Умоляю». «Ух ты, — восхищается Хельна. — Впервые слышу, чтобы ты умолял о чем-то, и впервые меня умоляют о стихах. Есть в сегодняшнем дне приятные моменты. Ну, слушай». Она читает стихи, стараясь не смотреть на свои тающие пальцы. Читает по памяти, не прикасаясь к записям — ибо прикасаться уже нечем. Шурф слушает — не слова, а Безмолвную Речь. Он уже знает эти стихи, Хельна вспоминает самые любимые свои вещи, которые априори не раз читал и Шурф — для него это звучит, как белый шум. Доказательство, что Хельна жива.***
Входить в дом Шурфу немного неловко — он чувствует себя предателем. Особенно когда Хельна демонстрирует ему кисти рук, растаявшие до ладоней. Без пальцев. В глаза Шурф ей не смотрит. И не говорит ничего — просто применяет магию. Без предисловий и предупреждений. Руки Хельны возвращаются обратно. Она рассматривает пальцы, шевелит ими, сжимает и разжимает. Лонли-Локли наблюдает за ней, не отводя глаз. — Я здорова, да? — спрашивает Хельна. — Да, — кивает Шурф. — Полностью. Ты здорова и твоя жизнь в безопасности. — А вот твоя — в опасности, — мрачно говорит леди Лонли-Локли. — Ты вот мне скажи, тебе на меня наплевать? Совсем? Почему тогда ты женился на мне? Почему пообещал, что я ни в чем не буду нуждаться? Почему ты не вылечил меня сразу, Магистры тебя побери?! Она хватает Шурфа за воротник лоохи, сердито глядя снизу вверх. — Понимаешь… Я рассказывал тебе про Безумного Рыбника, помнишь? Моя личность, теперешняя моя личность — противоположность тому Шурфу, — объясняет он. — И если бы я помчался лечить тебя вопреки всему… Появление Безумного Рыбника в разгар анавуайны было бы проблемой, которых и так хватает. Я не могу быть уверен, что Рыбник не начал бы, например, лечить всех без разбору, наплевав на правила, и это привело бы к разрушению Мира. — А если бы я таяла быстрее? — настойчиво спрашивает Хельна. — А если бы счет времени шел на минуты? — Тогда я отправил бы к тебе Макса, — отвечает Шурф. Леди Лонли-Локли растерянно смотрит на мужа, и вдруг громко хохочет. Отпускает Шурфа, падает в кресло и смеется почти истерически. — Дорогая, ты в порядке? — Шурф касается ее плеча. — Нет! Я не в порядке! Я чокнутая! — весело говорит Хельна сквозь хохот. — Я же… Дырку надо мной в небе, я же так боялась, извелась вся, сто раз придумала, как умру, тысячу раз с тобой рассталась, а что о тебе думала — вообще лучше не упоминать в приличном обществе! А я же могла не дожидаться тебя с этим грешным разрешением от Нуфлина! Я же могла послать Зов… да хоть тому же Максу! Или леди Сотофе! Да кому угодно! Но нет, я ждала тебя, чудовище! И кто из нас больший дурак? — Это же риторический вопрос? — интересуется Шурф. — Конечно, потому что дурак ты… Но все закончилось хорошо, и я жива, и ты не вдовец… — Хельна расслабляется в кресле. — Ты же сейчас снова уйдешь работать? Этот вопрос тоже риторический. Леди Лонли-Локли здорова, но анавуайна все еще не покинула Ехо окончательно. — Хорошо, — серьезно говорит Хельна, не дождавшись ненужного ответа. — Подольше на работе побудь. Недельки две. А то я все еще на тебя злюсь и мне будет сложно ничем тебя не бить при случае. — Понял, — кивает Шурф. — Камру буду присылать с курьером.