Чай Ирмо

      Чайный стол Ирмо почти весь занят стеклянными банками, жестяными коробками, деревянными ящичками, мешочками и бумажными кульками. Брат колдует над этой разномастной коллекцией: придирчиво принюхивается, отфыркивается, кидает по наитию в заварочный чайник ложечку того и щепотку другого. Руки то мелькают быстро, как кружащиеся на ветру семена-крылатки, то задумчиво замирают. На это хочется смотреть долго, хотя от резких сухих запахов тянет чихнуть.       Медный чайник с водой, которую нужно вскипятить, стоит поодаль. Когда пахучая смесь готова, Ирмо перегибается через перила террасы и подставляет ладони под солнечные лучи. Те ластятся к его рукам, а он свивает из них светящийся жгут и оборачивает им чайник. Виновато улыбается:       — Поленился искать горелку.       Искать что-то на чайной террасе Ирмо — и впрямь непростая задача. Немало смелости нужно, чтобы распахнуть дверцы переполненного буфета, подпертые стулом так, будто из них может выбраться нечто. А уж заглядывать под сень развешанных тут и там раскидистых пучков сушеных трав, пожалуй, не решается и сам хозяин.       Пока вода греется, Ирмо небрежно сдвигает баночки со своими пахучими сокровищами, освобождая немного места для чаепития. Чайные приборы, как всегда, подобраны причудливо. Чайник для кипятка старый, не раз погнутый и заботливо выпрямленный. Пузатый заварочный чайник — из грубой коричневой глины, блюдца — стеклянные, а чашки — из фарфора, тонкого, как лепесток, и расписаны небывалыми цветами. Одна чайная ложечка золоченая, другая серебряная, и на её черенке отчетливо видны отпечатки чьих-то хищных зубов.       Если просидеть в гостях у Ирмо достаточно долго, он обязательно расскажет историю этой ложки. Но вряд ли правдивую.       Вскоре закипающий чайник начинает басовито гудеть. Брат прислушивается и, когда достигнута нужная нота, снимает петлю света с медного бока. Слегка пригасший сияющий жгутик оборачивается вкруг запястья Ирмо еще одним браслетом. В клубах пара фигура брата становится зыбкой, плывет, убаюкивает одним своим видом.       — Эй, не спи!       — Тогда расскажи мне что-нибудь.       Ирмо лукаво улыбается:       — О, это ты попросил неосторожно!..       И он принимается плести какие-то невероятные истории, легко и небрежно тасуя забавные мелочи из их с Эстэ жизни, новости от Ниэнны и диковинные эпизоды из чьих-то подсмотренных снов. Ирмо — великий мастер болтать о пустяках.       Мягкие волны его голоса смывают усталость — а может, это делает плывущий по террасе чайный дух. Напиток настаивается, и сегодняшняя смесь, вдохновенная, если не сказать — безумная, постепенно начинает раскрываться. Основной фон, шершавый и терпкий запах самого чая, расцвечивается узорами других ароматов.       — Что ты смешал сегодня?       — Щепотку детского любопытства, две ложки благоговейного восхищения красотой звездного неба, полдюжины капель ностальгии и светлой печали. Нетерпеливого предвкушения — три скрученных листа, а радости двойной очистки — сколько в горсть взялось. И один гран неразделенной любви, чтобы ярче оттенила остальное.       — Апельсиновая цедра, мята, сосновые иголки, тысячелистник, ваниль, розовый лепесток.       Ирмо смотрит укоризненно:       — Да ты не любишь поэзию!       — Я всего лишь называю вещи своими именами.       — Как будто это хоть сколько-то помогает тебе быть понятым…       Ирмо заглядывает под крышку и решает, что напиток достаточно настоялся. Он наполняет чашки, бережно и медленно, и терраса окончательно тонет в странной смеси ароматов. Горечь, неверие и уныние растворяются в теплом воздухе и улетают прочь, подхваченные беспечным голосом брата.       — Ах да, как же я мог забыть!       Ирмо выставляет на стол стеклянную вазочку с маленькими цветными леденцами. В нее он стряхивает с запястья затухающие остатки солнечного света, и разноцветные блики озаряют террасу. Ирмо берет одну светящуюся конфетку, изумрудную, и кладет в рот.       — Угощайся, братец.       У розового леденца сложный вкус — разочарования и счастья.       — Грейпфрут и мед.       Ирмо смеется в ответ:       — Ты неисправим!       Первый глоток чая проясняет разум и успокаивает сердце. Ирмо снова принимается болтать — теперь о своей коллекции пахучих растений.       — А ведь странный это напиток — чай… Я привык украшать его всяким, но основная мелодия… Сам чайный куст — кто его пел? Кто подпевал Йаванне?       — Неужели не ты?       — Что ты! Ты же знаешь, что не я! — восклицает брат так невинно, что подозрения рождаются сами собой. — Да, не отрицаю, кое-какие травы мы пели с Йаванной вместе. Но это травы такие… усыпляющие, знаешь ли. Или навевающие грезы… иллюзии… на худой конец — видения. А чай им прямо противоположен! Кстати, и почему я его только терплю в своих владениях? — Ирмо смотрит на чашку в своей руке так, будто видит впервые. — Он противоречит моей сути! Как я могу его пить?       — Противоречия — это и есть твоя суть. Ваниль и хвоя, это надо же…       — И разве плохо?       — Заметь, этого я не говорил. Я привык быть осторожным в словах.       — То-то же!       Ирмо удовлетворенно замолкает и качает в ладонях чашку. Но любопытство не дает ему молчать долго.       — Так всё-таки, кто же пел с Йаванной чай? Ты должен знать.       — Ты можешь догадаться.       Брат делает вид, что задумывается.       — Хм. Ясность ума и бодрящая горечь? Уж не ты ли сам?       — Если бы его пел я, его пили бы только раз в жизни.       Ирмо смеется, будто мелкий бисер рассыпает.       — Не наговаривай на себя! Ты самый добрый из всех нас.       — Вне всяких сомнений, — от глубокого замогильного голоса ложечки жалобно звякают, а Ирмо вздрагивает и едва не роняет чашку. Потом снова заливается смехом, пуще прежнего.       — Каждый раз! Ведь каждый раз у тебя получается застать меня врасплох! Но больше сегодня таким голосом не говори, а то чай свернется!       — Не отвлекайся.       Ирмо старательно морщит лоб.       — Дай подсказку!       — Хорошо. Напиток, дающий силы смотреть в лицо искаженному миру, в котором все мы живем и умираем. Напиток, создающий островок спокойствия, какая бы буря ни бушевала вокруг. Напиток, от которого делается легче на сердце.       Ирмо поднимает брови и еще раз заглядывает в чашку.       — Наша сестра… Но разве тогда он не должен быть соленым, как слезы?       Еще глоток, и бодрящая терпкая горечь снова прокатывается по языку.       — Нет, Ирмо. Уверяю тебя, у надежды именно такой вкус.