А это огни, что сияют над нами

      «Мне нужна твоя подпись, мы не можем сдать квартиру в “Чайроне” и навсегда закрыть эту тему», — спокойно сообщил Шариф, как бы не видя, какой эффект произвела его фраза на мальчика (не вся, а самое её начало); и игнорируя поднявшиеся дыбом кончики волос Адама (словно у ощетинившегося от растерянности ежа).       Мальчик начал седеть после Панхеи — рано и болезненно, как спекшийся рубец под перцовым пластырем, но всё равно не был для Шарифа зрелым, битым-перебитым жизнью и обстоятельствами спецназовцем. Оставался молодым, во многом наивным, ершистым и чертовски неискушённым в серьёзных делах парнем.       «Я пришлю», — согласился Адам, напряжённый и страшно настороженный.       Конечно, он это сделал не сразу. Иначе бы был не Адамом. Дэвид и не сомневался в том, что не случится такого: побежит и выполнит обещание, данное боссу.       Особенно бывшему.       Он и действующему-то особо не подчинялся. И, как знал Шариф, продолжал свои скверные привычки — уже с другим шефом. Не повиноваться, спорить, препираться и уступать с боем, только так.       Мирное согласие, компромисс, уважение, послушание и, в конце концов, банальная субординация! — не про Адама Дженсена, мальчика, категорически не умеющего в партнёрство, единогласие, консенсус, плюрализм.       И так и не научившегося.       Зато освоившего полные антонимы того, что делает общение с начальством мягче и проще, спокойней и без проблем.       Непримиримость, спор, неприятие, конфликтность, обострение отношений, твёрдая позиция, дебаты, прения (неужели именно этому его учили в школьном дискуссионном клубе?!), независимость.       Столько «не», что пальцев на двух руках хватит загнуть — в два жёстких кулака для удара.       Человек, полный недостатков в мире постоянных вынужденных и дипломатичных компромиссов.       Адам и его умение подчиняться. Капитан Дженсен и его способность работать под чьим-то началом. Мальчик из «Белой Спирали» — сам перекрученный на всю жизнь жгутом. Вечное сопротивление и волосы торчком, как у ежа. Поиск правды и собственных ответов на непонятное.       Хороший парень — но не со своим руководством; тут всегда закусив удила и с минимальным тактом.       Блестящие рекомендации — не про Адама. Не про настоящего — когда даёшь их в «ОГ-29» по поступившему запросу.       А Дэвида подмывало изложить правду — и гори всё огнём.       Как его злил, обескураживал и изводил этот мальчик многие месяцы их сотрудничества (вернее, скрытой, упорной и напористой войны, которую не озвучить прямо) во времена «Шариф Индастриз».       Как Дэвид с ним затрахался. И как устал от него — и прорвы его качеств, которые шли вразрез с интересами Шарифа. И до начала печальных событий с нападением на компанию, и тем более после них.       Может, стоило по-хорошему — отложить дела, достать из шкафчика в кабинете вискарь, разлить по стаканам и поговорить: напрямик, выложить карты на стол, рубашкой вниз, мастью вверх. Но так было некогда — постоянно, не время — катастрофически.       Дэвид всё надеялся — мальчик сам додумается до очевидных вещей.       Адам всё ждал — до Шарифа дойдёт очевидность проблемных мест.       Да.       Каждый возлагал на другого пустые надежды — свои.       Дэвид осознал это катастрофически поздно — когда у него стало завались времени. Хоть ешь полной горстью, хоть пей горьким соком, стекающим по подбородку, хоть разбрасывай по полу больничной запертой палаты ровным слоем — бессилия и молчания.       Болели руки — теперь обе, сжираемые фантомным пламенем судорог от живых мышц и отсечённой плоти. Болело сердце — обожжённое струпьями холода после Панхеи.       А говорить — говорить свои мысли было некому.       Долго-долго.       Он просто ждал, когда его выпишут, — и губы казались узким швом под спёкшейся коркой пепла.       Шариф не перестал быть прежним.       Но потерял — невыносимо многое. Важное. Лёгкое.       Звёзды стали позолоченными фонарями, приколоченными к небу.       «А это огни, что сияют над нашею головою. — Но мы их совсем не видим!..»       А эти огни — под стеклянными колпаками.       И их никто не увидит.       «Адам Дженсен на связи», — завибрировал телефон. С кодом из Праги. Видеозвонком — не аудиовызовом. Хорошо, что Дэвид в тот момент не шёл по улице. Нажимать значок камеры, держать Адама в ладони и крутить смарт туда-сюда, как для селфи, не хотелось.       Дэвид перевёл вызов на ноутбук, включил видеосвязь и с чувством резкого взлёта джета, отрывающего шасси и вдавливающего пассажиров скоростью в кресло — сел перед экраном.       Мальчик возник перед ним — седеющий, ершистый, саркастичный и недоверчивый мальчик. Словно ёж с остро поблёскивающими кончиками кинжалов.        «Мне нужна твоя подпись», — сказал ему в глухое настороженное отторжение Дэвид Шариф, и обе собственные руки показались холодными и неподъёмными, хоть и горели жарким огненным золотом.        «Будет. Пришлю», — в конце концов обронил мальчик; после шквала колючих неприятных насмешек, наездов в адрес Дэвида.       Дэвид ни с чем не спорил — да, он меньше всех пострадал в горниле Инцидента, да, ни черта не подвергся испытаниям, конечно, у него всё хорошо, не то что у остальных, и вообще, что ему сделается.       Бывшему Адама.       У Дженсена все его бывшие боссы плохо кончали.       С этим парнем не стоит связываться. Опасно для жизни. Мальчик-беда, мальчик-чума.       Зазеваешься, не досмотришь — и каюк.       Одного он дважды прикончил. Второй потерял свою компанию, свою руку и всю прежнюю жизнь. Третий… ну, третий сейчас лежит в коме в реанимации после «Апекс-центра».       Завидное постоянство всех, кто пытается приструнить Адама, сделать его…       «… нормальным? — мучительно думает Шариф. — Своим? Обычным?»       И воткнуть в шаблоны, закономерность, логику?..       Ответ слишком сложен, непрост.       Это Адам Дженсен — парень, выросший в коробке эксперимента — и не умеющий жить в общепринятых рамках.       Вроде наивный, доверчивый (принципиальный, неподатливый), а в итоге — твою мать, Дженсен!       Человек-бедствие, катаклизм, перелом.       Малыш Дженсен — для Дюранта.       Капитан Дженсен — для Хааса.       Спецагент Дженсен — для Миллера.       Адам, сынок — для…

***

      Конечно, Адам прислал свою подпись не сразу. Иначе не был бы собой.       Шариф распечатал полученный скан с резким угловатым почерком: «ЗАЯВЛЕНИЕ. Я, Адам Дженсен, даю согласие… и подтверждаю исключение из участников… на проживание… в квартире «Чайрон-Билдинг» номер… находящейся по адресу…»       Последствия отказа мне разъяснены и понятны».       Сухие юридические строчки, правильно заполненные реквизиты.       Короткая твёрдая подпись.       Мальчик не стал принимать со стороны Дэвида образца готового заявления, которое стоило всего лишь подмахнуть и всё. Сам нашёл в Сети шаблон, сам переписал от руки печатный текст — целиком! — и прислал.       Всё заполнено только его почерком — от заглавных букв до чёрточки для телефонного номера. Видимо, чтобы никто не подделал его согласие и не вхуячил внезапный мелкий шрифт, почти нечитаемый.       Очень подозрительный и настороженный парень (только с Дэвидом или теперь любому не доверяет?)       Дэвид тяжело вздохнул, держа исписанный лист бумаги. Вопрос в пустоту.       Настучал в ответ: «спасибо», «получил» и «можешь при случае забрать свои вещи». Отправил е-мейл.       Положил лист рядом с клавиатурой и отошёл — гасить свет, стаскивать с шеи официальный галстук, снимать золотую рубашку.       Сполоснуть усталость прохладной водой, завернуться в усыпляюще мягкий и уютный халат, бездумно вытянуть ноги на пуфик перед окном и расслабиться. Представляя дрожащее марево Лондона — золотым сиянием Детройта.       Звонок рванул его обратно к ноутбуку, как сильно дёрнувшая привязь.       — Какие вещи? — Дженсен непривычно нахохлился над экраном, чуть сверху вниз.       — Твои. — Дэвид разглядывал его во все глаза, не пряча тревоги. Это была первая живая связь (да и вообще первая) после злосчастного Апекс-центра, ставшего заглавной темой всех новостей на многие дни. «ОГ-29» там отличился — без имён и фамилий, но Дэвид знал, кто действительно спас огромное количество людей. Не только в настоящем, но и в будущем, косвенно, но сильно повлияв своими действиями на безумное и неумолимое принятие «Акта о человечности». И возникшая ситуация дала новые возможности лавировать и не прогибаться под компромиссы для Брауна, последнего зубастого представителя интересов аугов.       По-настоящему влиятельного и действительно публичного — в отличие от Рукера. Особенно после смерти Рукера.       И многие серьёзно поддерживают Натаниэля Брауна в борьбе, только не громогласно, не под прицелом СМИ. И плетут паутину из несгоревших уцелевших выживших связей. Длинные, тонкие, почти незримые в холодном новом мире цвета льда и дождя.       «А это огни, что сияют над нашею головою»...       Но их совсем не видно за искусственной позолотой стеклянных колпаков.       И хотя Дэвид — не для других, для себя часто думает, что свет несдающейся надежды, едва мерцающее золото из-под накрывшего серого пепла (Все эти новые песни… поверь, ни гроша не стоят!) не имеют под собой ни одной надёжной ступени — он всё равно делает.       Пусть он и сильно изменился, утратил многое — но остался прежним.       Хоть и без мечты, перспектив, окружённый призраками иллюзий и жалами химер.       Сумерки чаяний — над бездной.       Мальчик стал к этому звонку более скуластым; осунулся, побледнел. Кажется, после «Апекса» у него пока никаких миссий, никаких вылетов на задания. Пожалуй, лишь визиты к штатному психологу «ОГ-29» после завтрака кукурузными хлопьями или вместо сытного ланча.       Всё остальное время — Дженсен сычует дома.       Заперся в квартире и принялся много пить — крепко, бескомпромиссно, чтобы не думать о скверном.       Как… знакомо.       Недалеко от Адама, в видимой части кадра, Дэвид нашёл подтверждение свое догадки: пустая бутыль (именно так, а не просто бутылка, а в пример солидней!..) отменного вискаря; то ли полувековой, то ли семидесятилетней выдержки.       Дэвид отстранённо подумал, что, кажется, мальчик нашёл работающий способ пробить его «страж здоровья» с желаемыми последствиями; опьянение, расфокусированные мысли, депрессия и надолго отвратительное настроение.       Которое сейчас выльется на Дэвида.       На кого же ещё Адаму изливать свои печаль, мрачность и недовольство. Подавленность и меланхолию. Едкость и сарказм.       Ну не на Малик же. И не на Меган. Или кто там у него сейчас девочка-друг или девочка-роман?..       Он и в лучшие времена всегда находил, в чём доебаться до босса.       И неважно, насколько тот ему бывший. Не остановится.       — Откуда у вас мои вещи? — сильнее навис Адам, замкнутый и матовый от тёмных защитных линз. — И какие?       Не стал включать большой телеэкран на стене, сообразил Шариф. Тоже перевёл их общение на компактный ноутбук.       — Всякие, — сказал Дэвид. — Я твой хлам в коробках не рассматривал.       — Хлам, — без выражения повторил Дженсен. — Это вообще-то моя жизнь в них. Вся. И сомневаюсь, что не копались. Много интересного нашли?       Дэвид вспомнил, за что Адам его бесит. Да вообще-то за всё. Тормоза у мальчика и во времена работы в «Шариф Индастриз» отказывали. А теперь и вовсе.       — Уточни своё пожелание, — хладнокровно выговорил Шариф. — Мне приберечь твои коробки, пока не заберёшь, или могу выкинуть на свалку?       — На «Свалку»… — с непонятной интонацией повторил мальчик. Дэвид ждал.       — Ну и без разницы. Вы же копались.       — Нет.       — Копались.       — Нет.       — Не верю.       — Катись к чёрту! — не выдержал Дэвид. И отключил связь.       Достал.       Как в прежние времена — за полсекунды допёк. До желания удушить, встряхнуть за шиворот, врезать!..       Негодный, доёбчивый, невыносимый мальчишка!.. Щенок! Нашёл на кого тявкать!..       Адам перезвонил тут же, как ни в чём ни бывало:       — Вы и в «Чайроне», пока меня ждали, успели покопаться. Я знаю.       Шариф взбеленился.       — Когда? — Он стиснул кулаки, на мгновение вскинув к щекам. Золото на костяшках обеих рук отразилось молниеносным бликом в линзах Адама. — Я пришёл к тебе в дом не тайно! И написал Малик! Чтобы она вовремя сменила курс! Есть логи! Что буду у тебя — через пять минут! Ты бы хоть у ребят из нашей охраны спросил, как долго они на площадке «Чайрона» находятся! Вы чуть ли не следом прилетели! Ты спустился с крыши! Я только к окну подошёл, как ты уже дверь открыл и заявился! Когда, мать твою, я должен был что-то копать и вынюхивать?! И что именно?!       — Всякое.       — Всякое?! — невозмутимость мальчика превратила Дэвида в раскалённый аэростат. — Уточни, будь добр, что же конкретно?! Твои фотографии на полках? Твои стопки книг на полу?! Засохшие корки пиццы на краях тарелок изучать? На дно грязных кружек заглядывать?! В мусорные пакеты?! Перетряхивать коробки?! На черта мне твой срач?!       — Потому что вы должны контролировать всё, что вам подчиняется. И знать всё обо всех и каждом. Особенно обо мне.       Шариф уткнулся взглядом в клавишу «эскейп» под экраном. Маленькую, квадратную и такую желанную.       — Да, ты нашёл способ бухать как обычный человек — до невменоза. Сколько лет виски в твоей бутылке? Нащупал порог прочности, молодец. Протрезвей, мать твою!       И снова отрубил связь.       Откинулся на спинку стула, потянул узел галстука, как удушающую удавку.       Этот мальчик обладал талантом выводить из себя. Мгновенно, без регистрации и контрольного кода.       Не драгоценный сундук сокровищ — а живой ящик Пандоры, который откроется настежь, сколько ни запирай. И спрессует тебя в лепёшку — гнева, отчаяния, бессилия, злости.       Непонимания и невыносимых эмоций.       А это огни…       …что поджигают напалмом твою жопу!..       Шариф рывком стащил зацепившийся галстук и бросил на пол, точно дохлую змею.       Снова входящий сигнал. Невыносимо — видеть. Невозможно — не принять.       Мрачное бородатое лицо на экране. Угрюмое. Хохолок на макушке — упорствующий.       — Откуда у вас мои коробки? Вы же сказали, что осталась только моя подпись. И всё.       — Да.       — И всё, — с нажимом повторил Адам.       «Я не стану скучать по нашим разговорам», — мельком подумал Шариф. С горечью.       Ничего не изменилось. И не изменится.       Так или иначе — но всегда Дэвид Шариф будет козлом отпущения, слугой Сатаны, воплощением самого Дьявола. Не для других людей — на их предвзятость плевать, столько лет жил с обвинительными ярлыками, и ещё столько же проживёт, не чихнув. Но вот то, что именно для этого мальчика…       — Администрация «Чайрона» получает твою подпись, и через полчаса всё барахло в квартире отправляется на вынос. Если не успеть забрать и крайне оперативно. Я забрал. Загодя. Предупреждая твои расспросы — сначала ящики стояли в арендуемом боксе для хранения. Пока я сам был в Детройте. Теперь я живу здесь. И все свои вещи я тоже забрал.       — Свои.       — Юридически, — Дэвид заставил себя подняться и налить сока, чтобы не хлопнуть от души крышкой ноутбука и не послать мальчика к чёрту третий раз подряд. Этот узел следовало развязать — раз и навсегда. Хотя бы этот.       В комнате мутным осадком лежала ночная полутьма, а окошко видеосвязи казалось огромным, как зев Панхеи вблизи.       — Юридически имущество, которое не увёз с собой при выписке хозяин, моё, — Дэвид вернулся к компьютеру. Дженсен никуда не делся, а жаль. Мог бы психануть и отчалить бухать. — Я арендатор. И договор на временное владение и пользование апартаментами заключён между владельцами «Чайрон-Билдинг» и мной. Поэтому у меня есть ключи. И свободный доступ. Это мои помещения, мои этажи, которые я снимаю. Снимал.       Мальчик сдвинул наконец линзы. И задумчиво тяпнул из стакана. Не сок.       — Теоретически, все мои начальники отделов и ведущие специалисты имели право получить корпоративную квартиру, — терпеливо продолжил Шариф. — А также те сотрудники, у кого изначально не было никакого жилья или возникали проблемы с имеющимся съёмом у других людей. Теоретически, — подчеркнул голосом, зная, как мальчик может придраться к самому невинному изречению. Например, «а на практике кабала, а не право!» или «ваша умозрительная картинка далека от идеала!..», или что там способно прийти в буйную встопорщенную голову.       — … таким образом, при максимальной загрузке, в «Чайрон-Билдинг» уместилась бы, как зёрнышки в кукурузном початке, половина штаба «Шариф Индастриз». Это типовой, — Дэвид снова подчеркнул голосом, — пункт, предусмотренный в контракте со стороны нанимателя.       — Н-ну?       Реакция прирождённого собеседника и дипломата. То есть, нулевая.       — С тобой по соседству могла жить Меган — если бы не имела своего личного дома. Малик. Притчард. Семейство Торп. Пять минут ходьбы до офиса. Безопасный район. Департамент полиции под боком. Клиника «Протез» в шаговой доступности. Лётная площадка на крыше. Это включалось в стандартный социальный пакет, если твоя карьера в «Шариф Индастриз» успешна. Под тобой, кстати, жил Дэнзел, начальник юридического отдела. А на твоём же этаже до того, как ты вселился, был соседом Шевченко — в той самой, постоянно закрытой и пустой квартире. И семейная пара на вашей площадке, которая часто скандалила, его хорошо знала.       — Допустим.       «Охрененно, — удержал разливающуюся горечь Шариф. — Я снова перед ним оправдываюсь».       Злости больше не было. Хотелось просто взять мальчика и вынести куда-нибудь подальше от себя — на следующие два года. И остаться в тишине, молчании и неподвижной толще серых мыслей, покрывающих твёрдый пол словно зернистый шершавый песок — дно.       — Когда «Шариф Индастриз» умерла, — Дэвид не стал искать смягчающих аналогов: «перестала функционировать», «сменила род деятельности». Слова не преобразят сути — сдохла, сгорела, выжжена дотла, перепродана «Тай Юн Медикал» и опоясана её боевыми дронами, как нарезающими круги цепными доберманами. — Мне незачем стало держать и оплачивать апартаменты «Чайрона».       — То есть, вы выгнали людей, которые на вас пахали, на улицу.       Шариф на секунду опустил веки — словно тяжёлый бесшумный занавес на пустые подмостки, словно чёрное непроницаемое покрывало на холодный труп в морге.       Тропинка пустынна. Горячий ветер застыл в тополях…       — Моей компании не существует, Адам. Все бывшие специалисты нашли себе новое место работы или ушли на вольные хлеба… А до этого жили, где и раньше, согласно социальному пакету от «ШИ». Он не обрывался вот так сразу, а предусматривал «подушку безопасности» на случай обстоятельств непреодолимой силы. Всё было на мази — даже без меня, поверь.       Без него — в коме, в больнице, в палате, под трубками для искусственной вентиляции дыхания, в беспамятстве, в бессилии и черноте растительного состояния.       — И скажешь, зачем мне теперь платить неустойку и аренду за квадраты бетона, на которых никто не живёт? За окна, двери и кровати, которые никому не нужны? А?! Я похож на самаритянина?       — Хм.       Дженсен поднёс к губам наполовину пустой стакан — не с лимонадом.       Шариф понял — зря его жалел. До сих пор.       — Ты, — произнёс жёстко, — пожадничал десять долларов дать своему информатору за коды доступа в Департамент полиции. Только потому, что они из твоего кошелька, а не из бюджета компании. Хотя они здорово облегчили бы тебе жизнь, эти коды.       — Не десять.       — Ты зажал. Но обвиняешь меня в том, что я не стал оплачивать половину пустого «Чайрона». Знаешь, кто ты, сынок? Лицемер и капитан двойных стандартов.       — Эге.       Мастер краткости и сарказма.       — Когда тебя… — Дэвид не смог произнести «почти убили», до сих пор дёргало страшной болью, — избили «Тираны», и ты…        «После клинической смерти» Дэвид тоже выговорить не смог.       — … лежал без сознания у Маркович под присмотром… твой договор на аренду жилья закончился. Ты вышел бы из «Протеза» в прямом смысле на улицу. Я внёс тебя в список жильцов «Чайрон-Билдинг». Что плохого в том, что ты после выписки из клиники — въехал в дом? Пусть не в свой, пусть в новый? С кухней, гостиной, спальней? С кроватью, душем, телевизором? Что в этом… нечеловеческого, скажи мне? Возвращаться — домой? В том, что ты спал, ел, жил — под крышей, в нормальных условиях, не в говне, не в хостеле, не метался в поисках аренды жилья? Что здесь злодейского?       Дженсен молчал.       — Ты мог снять другую квартиру и покинуть «Чайрон», со всеми своими коробками, имуществом, которое перевезли во время больничного. Ты не стал. Тебя никто не сгонял с этой квартиры — ты остался. Что я, мать твою, сделал плохого?!       Дженсен молчал.       И Шариф знал, почему — не придумал достойного опровержения вместо обиженного детского лепета.       — Я забрал твои коробки, когда истёк корпоративный договор об аренде, — устало закончил он. — Со мной связалась администрация. Бывшие сотрудники всё своё увезли по надобности. Ненужное подписали и бросили на утилизацию. И единственные вещи, которые остались перед консервацией помещений ни туда ни сюда, — твои. «Шариф Индастриз» нет. Тебя нет. Это пустые две комнаты человека, который никогда не вернётся. На тот момент, — поправился Шариф, осипнув.       — А храните зачем?       Дэвид не знал ответа.       Почему не бросил чёртовы коробки с вещами Адама в тёмной осиротевшей квартире — хотя на тот момент, после Панхеи, мальчик числился мёртвым больше полугода, и ещё никто не знал, что он жив. Вопреки всему — жив, пусть и находится практически в заложниках, в рабстве, где-то на грёбаной Аляске.       Почему каждый раз, когда Адам выбит почти насмерть из собственной жизни, Дэвид упорно держит его место, ему — место.       В своей.       Не вычёркивая, не пытаясь заменить чем-то, не выталкивая из течения будней.       Мальчик всегда есть — пусть и поломанный и едва дышащий под медицинскими мониторами, пусть с сединой в бороде и на кончиках колкого «ёжика». Пусть разочарованный и спивающийся в двадцать седьмом, пусть подозрительный и недоверчивый в двадцать девятом, пусть изменившийся в который раз и неузнаваемый после тяжёлых событий и травм, наложивших на него неизгладимый отпечаток.       «А это огни, что сияют»...       Над его головой.       И в его сердце.       И Дэвид ничего не в состоянии с ними сделать.       — Послушай… Ты можешь всё забрать. Или оставить, и я отдам на переработку. Давай решим этот вопрос и закроем к чёртовой матери!       — Они у вас дома? — внезапно спросил Дженсен. — Мои коробки?       Прозвучало словно: «Моя жизнь? Закрытая, тщательно спрятанная, упакованная? А, Шариф? У вас, да?»       Или Дэвиду показалось — и на самом деле не было язвительной резкости. Тревоги, желчи. А вопрос таил иное.       Но он устал надеяться и думать о лучшем.       — Пять звёзд отеля не означают дом, — он чуть оттянул и потёр сухой уголок века. — Хотя завтраки тут неплохие…       Мальчик следил за каждым его движением с болезненным вниманием. Как будто ему не всё равно — хоть и хорохорился, щетинился, вкатывался в чат ёжиком.       Но Дэвид действительно устал. После Апекс-Центра у него за одну ночь опустела своя бутылка бурбона, и очень увесистая.       — Твои вещи хранятся недалеко отсюда, в специальной ячейке… раньше в Детройте были. Когда я переехал, то они тоже… со мной.       Губы Дженсена тронула едва видимая улыбка; скупая, сдержанная.       Никому не достанется, никому не подарит.       — Мне придёт уведомление, когда заберёшь. Я дам тебе код от замка…       — Ноль-четыре-пять-один?       — Ты помнишь, — Дэвид удивился.       — Вы себе верны.       — Что поделать, люблю этот роман. Когда-то он определил мою жизнь.       Дженсен хмыкнул. Странно, но без злости и разъедающего сарказма. То ли допился до чёртиков, то ли начал трезветь.       С этим мальчиком всегда непросто. Сложно. Катастрофически.       На износ.       И неважно, бывший ты или настоящий. Он тебя измотает, выжмет насухо, Превратит жизнь в пресную воду — или в густое вино.       — У меня будет выходной в выходные. Вы на месте будете?       — Зачем? — не понял Шариф. — Съездишь по адресу и введёшь код без меня.       — У себя на месте будете? — настойчиво повторил Адам.       Дэвид моргнул. Подтащил к себе карманный секретарь. Посмотрел. Кивнул.       — Я тогда загляну.       И мальчик оборвал связь.       Скуластый, ершистый, острый — лезвие бритвы, оставшееся отсветом в тёмном экране.       А обещание завалиться в гости — прозвучало уверенно и бодро. Словно разговор, истощивший Дэвида до донышка, — придал мальчику заряда и огня.       На что ещё? Насколько? И почему не на другого кого?       Ноутбук еле слышно гудел в ожидании, светил створом панели. Вместо крышки, опущенной на клавиатуру, Шариф уронил лоб в свою прохладную ладонь.

***

      (Нет у тропинки края).       «Жить вечно в реке прозрачной с цветущими берегами»…       (Звёзды? Что это значит?)       «А это огни,       что сияют       над на…»