Ты сможешь полюбить эту жизнь снова

Я сидела на кровати, пила горячий травяной отвар, выписанный ангельской медсестрой, и рассматривала две картины, висящие напротив. Справа — яркий фламинго на фоне неба, написанный маслом мною три месяца назад. Алые, розовые, голубые, бежевые, оранжевые и жёлтые пёстрые мазки, наложенные один на другой, играя в танце создали образ прекрасной птицы, а вид картины в целом радовал глаз. Я смотрела в глаза нарисованной птицы и видела в них, как в зеркале, отражение своей души во время написания картины. Тогда я была жизнерадостной. Это было сразу после смерти, когда я только-только появилась в школе. Я увидела Фыра — чудесного весёлого морского дракона, и уж не знаю почему, но он напомнил мне фламинго. Я одолжила у знакомой моей соседки масло, выклянчила холст и чуть ли не пальцами живо нарисовала яркую птицу. Тогда воспалённый мозг ещё отказывался воспринимать то, что я умерла. Справа от неё висит ещё не засохший, только что нарисованный натюрморт — пионы на чёрном фоне. Они всегда росли возле моего дома. Мы с отцом вместе поливали их, возвращаясь домой я вспоминала, как выглядели капельки росы на них, хотела по прибытии выйти утром на веранду и написать их, они выглядели такими… живыми. Но не успела. Той ночью я так и не вернулась домой. И следующей ночью. И никогда. Платье, в котором я ехала с защиты диплома, стало погребальным. Лес вокруг дороги стал мне могилой. В ту ночь кто-то лишил меня жизни. Я могла бы сейчас быть дома, в окружении друзей. Я могла бы найти работу, строить планы, обрести любовь. Я могла бы жить. Но он лишил меня этого. Я написала злощастную картину с пионами уже после смерти, буквально только что. Но вышла она не такой, как я хотела. Мазки резкие, рваные. Форма лепестков странная, извращённая, а цвет неоднородный, ярко-грязный и, словно улыбка на похоронах, неестественный. Я два часа назад вернулась с задания, которое успешно провалила, и, мало этого, успела нарушить пару десятков правил. Но у меня было оправдание тому, что я задержалась на земле. Я была расстроена. Нет, не так. Я не видела смысла возвращаться. Я ведь уже мертва, так зачем мне вообще что-либо делать? Мертва, да? Мертва… Я не существую для мира живых. Собственный отец не узнал меня, для него меня нет. Не существует. У меня впереди мог быть огромный путь, я могла столько всего сделать, но… не успела. Мои размышления прервал стук в дверь. Мими сегодня ночует у какого-то демона, Ади не стал бы стучаться. Впрочем, кто бы это ни был, он лучше, чем бесконечный процесс самокопания. Я быстро отставила кружку с гадким пойлом на комод, накрыла сырую картину какой-то тряпкой и крикнула: — Войдите. Дверь скрипнула, открываясь. На пороге появился Люцифер. Какого чёрта он здесь забыл? У меня с сыном сатаны не сложились хорошие отношения, да и я не думаю, что моя истерика на земле могла благотворно на них повлиять. И не думаю, что тот поцелуй на горных склонах мог, всё же Люци — тот ещё козёл, для которого это ничего не значит. В общем и целом, я не хотела его видеть. Полагаю, я тогда вообще ничего не хотела. — Что ты здесь делаешь? Навестить пришёл? — Почти. Парень прошёл вальяжной походкой дальше в комнату, осматриваясь по сторонам, остановился напротив картины фламинго, задерживая на ней взгляд, и повернулся ко мне. — Какая жизнерадостная картина. Это не слишком похоже на тебя, правда? Глаза Люцифера привычно искрили едкостью и иронией. Я уже привыкла. — А тебе какое дело? Ты так и не ответил на мой вопрос. — Ты сегодня не в настроении, непризнанная? Ах да, прости, я забыл. Ты всегда такая. Мне интересно, почему. Потому я и пришёл. Я выгнула бровь в недоумении. — Ты пришёл… Узнать, почему я вечно не в настроении? Ты серьёзно? — Не совсем так. Мне любопытно, почему из всех непризнанных одна ты понурая и сидишь на успокоительных травах. — он покосился на кружку с недопитым отваром, стоящую на комоде. — Даже не так. Ты не проявляешь никакого интереса к жизни. Почему? Я была готова разрыдаться и рассмеяться одновременно, но не могла. Слёз не осталось, а выдавить из себя хотя бы маленький смешок казалось чем-то невозможным. — "К жизни", да? Вообще-то у меня не жизнь. Доброе утро, я мертва. — криво усмехнувшись, я проговорила эти слова, глядя в от чего-то показавшиеся мне грустными глаза. — У тебя пусть загробная, но жизнь. И все остальные непризнанные понимают это, в отличие от тебя. Ты точно дочь первой земной женщины, ставшей серафимом? От одного упоминания моей горе-матери меня скривило. — Эта женщина не удосужилась и навестить меня, она не печётся о моей судьбе. Она мне не мать. Люцифер решил проигнорировать мои слова, возвращая взгляд к картине. Внезапно, он обратил внимание на накрытое полотно, висящее рядом. Алые глаза блеснули интересом. Зататуированная библейскими сюжетами рука потянулась к ткани, я не успела остановить его. Тряпка полетела на пол и в вечернем полумраке комнаты нам обоим явилось изображение серо-буро-малиновых пионов. Встретившись со слегка недоумевающим взглядом демона, я пояснила: — Эта картина не удалась, вот я и накрыла. — Ты так думаешь? А я вот прекрасно вижу в этой абстракции отражение твоего эмоционального состояния. — По задумке это пионы. — понимая очевидную язву Люцифера, но всё же не сдержавшись, поправила я. — Муза покинула тебя, Уокер. Такие пионы растут разве что в Аду. Я закатила глаза. Внезапно осознав недавно сказанные Люцифером слова, я спросила: — Погоди, а с каких пор тебя волнует моё эмоциональное состояние? — А с каких пор ты такая проницательная? Переступив через ткань на полу, недавно накрывавшую «абстракцию», Люцифер зашагал по направлению к окну, у которого стояла софа, и в привычной ему манере расселся, оперевшись локтями о спинку. Мягкий лунный свет, пробивавшийся через оконное стекло, падал прямо на него, выделяя черты лица и отбрасывая на кровать тень, в которой я расположилась, взяв с комода кружку с лекарством. Отпив немного уже остывшей жидкости, я поморщилась и вновь отставила ёмкость. Пить эту отраву холодной просто невыносимо. Люцифер, заметив моё недовольство, беззлобно улыбнулся. Послышался спокойный бархатистый баритон, уже без нот сарказма и иронии: — Ты знаешь, как называется этот отвар? Я была в ступоре. До этого момента мне и в голову не приходило, что у этого есть какое-то название. — Нет. Разве у него есть название? — недолго думая, ответила я. — "Лекарство от смерти" . Иронично, правда? Я усмехнулась. Они издеваются над нами? Как можно быть такими жестокими? Я взглянула в алые глаза, особенно завораживающие своими переливами от рубинового до бардового в отблесках луны и тусклых свечей, освещавших комнату. — Ты не знаешь, что такое «смерть», Люцифер. Моя неожиданная грубость сбила его с толку, но, быстро вернув самообладание, он заговорил вновь. — А ты не знаешь, почему оно так называется. Теперь уже я была в недоумении. — Разве это не очевидно? Я только умерла и пью это лекарство, чтобы избавиться от последствий смерти — уныния и апатии. Привычная кошачья улыбка коснулась губ Люцифера, возвещая о моей неправоте. Я усомнилась в своих словах. — Ты серьёзно так думаешь? Если это для тебя смерть, тогда что — жизнь? Я задумалась. На земле я успела только отучиться, нормальная жизнь ещё даже не началась. Я старалась не думать об этом, хотела всё успеть после выпуска, а у студента нет цели, есть только путь. Тем не менее, что для меня значила жизнь? Из чего она состояла? Спустя минуту молчания, показавшейся вечностью, я смогла ответить. — Жизнь в мелочах. Она состоит из моментов — радостных и грустных. — Так значит, ты жива? Это было логично. — Значит, да. Но… — Что «но»? Я глубоко вздохнула. — Эта жизнь… Она не такая, как на земле. Я не люблю её. Не знаю почему, но рядом с ним было спокойно, хотелось говорить о наболевшем, будь то от безысходности или от излишней доверчивости. Люцифер перевёл потяжелевший и, как мне показалось, печальный взгляд с меня на две картины, висящие напротив. Он задержался на них, и не отрывая глаз, проговорил тише прежнего: — Я вижу. Картины — отражения души художника. Одна была яркая, плавная, мягкая. У другой мазки были, как сталь по венам, резкие, а цвета ядовитые и грязные. Не уверена, была ли это моя больная фантазия, но я услышала в его голосе едва различимые ноты сожаления. Люцифер вернул взгляд ко мне, встал, в мгновение ока оказался передо мной, легко взял за подбородок и мягко, едва ощутимо, приподнял мою голову так, чтобы я смотрела в его глаза. — Ты говоришь, что эта жизнь «не такая», а может просто не хочешь полюбить её? Я опешила. Широко распахнув глаза, я от возмущения и непонимания не смогла подобрать слов. -"Жизнь состоит из моментов», так ты сказала? Что же ты сидишь на месте ровно и ни черта не делаешь? Если бы ты захотела, то давно наполнила бы свою жизнь этими самыми «моментами», и полюбила её. От бессилия хотелось провалиться в бездну, сгореть в Аду и перестать существовать. Лучше бы после смерти не было ничего, кроме всепоглощающей обволакивающей пустоты. Но к несчастью, такая пустота была только в моей душе, пожирала меня и не давала жить. А может, это я не давала себе жить? Люцифер отпустил мой подбородок, к удивлению присел на корточки, оказавшись на одном уровне со мной и как-то неожиданно нежно посмотрел мне в глаза. -Ты сможешь полюбить эту жизнь снова. Надо только искать в ней что-то хорошее, и в итоге ты найдёшь, чем в ней дорожить. — ласково, почти шёпотом. Он пытался как можно понятней донести до меня смысл этих слов. И я поняла, хоть и не сразу. Он увидел это в моём взгляде — наверное, он блестнул надеждой. В его же глазах я теперь видела спокойствие. Мы и сами не заметили, что находимся в десяти сантиметрах друг от друга, а когда осознали, не стали отстраняться. Люцифер опустил глаза ниже, на мои губы, стал рассматривать, словно произведение искусства, шею и голые ключицы. Я наблюдала за ним, как зачарованная, не переставая прокручивать в голове его слова. Его глаза скользили по моему телу, волосам, глазам. Казалось, он старается всмотреться как можно глубже, хочет увидеть мою душу, чтобы понять, запомнить и никогда не забывать меня и этот момент. Люцифер поддался вперёд, наклоняясь к моим губам, обдав горячим дыханием. Я почувствовала прилив тёплой, успокаивающей энергии. В расстоянии миллиметра его что-то остановило. Он отстранился. Я ничего не успела понять, а когда пришла в себя он уже стоял у окна. Я недоумённо взглянула на него, тот смотрел на треклятые картины и находился где-то в глубине своего сознания, задумавшись о чём-то, о чём я и не подозревала. Люцифер поблагодарил за вечер и ушёл, не проронив ни слова. Одарив меня неоднозначным взглядом напоследок и закрыв дверь, он оставил за собой витающий в воздухе шлейф приятной энергии, заевшие в сознании слова и необъятную почву для размышлений. Как положено художнику, размышлять я любила за мольбертом. Налила новый горячий травяной отвар, сняла со стены картину пионов и принялась соскребать мастихином с холста слой ещё не застывшей краски. За потоком мыслей, крутящихся вьюгой в моей голове, я не заметила, как руки сами начали выводить пейзаж заснеженных горных склонов на фоне алеющего заката. Утром, посмотрев на получившуюся картину, я подумала, что Люцифер назвал бы её "живой". А в голову плотно вросла мысль: может, стоит дать этой жизни ещё один шанс?