Перекрёсток

Я громко хлопаю дверью. В висках пульсирует. В ушах отдаленными раскатами все еще раздаются крики отыгранной ссоры. Я выхожу из квартиры, быстро спускаюсь по лестнице, на ходу застегиваю куртку. Еще десяток спешных шагов — и я оказываюсь перед дверью из дома. Выхожу. На улице свежо. Пахнет костром. Ночь звездная, и она обволакивает меня тишиной и морозным покоем, хотя внутри все еще бушует и будет бушевать вулкан. Я петляю вдоль высотных домов, порывы ветра сушат мне губы. Проношусь мимо припаркованных машин, абсолютно не замечая ничего перед собой. — Да и пошел ты!.. Перед глазами стоит ее искаженное злостью лицо. Сильно сжимаю зубы. Так сильно, что начинает болеть титановый имплант с правой стороны. Вот бы сейчас попался кто-нибудь под руку! Мне без разницы кто — лишь бы он был крупнее меня и не отказался драться. Но нет. Рядом никого. Холод отпугивает всех. Всех, кроме меня. Я ощущаю, как пульсирует палец под кольцом. Говорят, на безымянном пальце проходит сосуд, который напрямую связан с сердцем. Не знаю, правда ли это, но звучит как-то не совсем правдоподобно. Хотя именно поэтому безымянный палец правой руки «бронируют» золотом. Выскакиваю на тротуар возле оживленной днем магистрали. Иду быстро, не замечаю холод и редко ползущие мимо машины. Ловлю себя на мысли, что не против, если бы кто-то из них съехал с трассы и задел меня — это повод для драки. Я хожу быстро, но сейчас я просто лечу, еще немного, и я поставлю мировой рекорд по скоростной ходьбе. Хоть на Олимпиаде выступай под белым, никому не нужным, флагом. Холод потрясающе на меня действует. Голова становится ясной. Но сердце бешено бьется и будет сильно биться ещё много долгих бессонных часов, потому что я не смогу успокоиться и, следовательно, уснуть. Она знает, что тахикардия и аневризма может меня убить. Совсем недавно мы сидели с ее друзьями за столом, и все было хорошо. Я старался всем понравиться, и, думаю, у меня это получилось. Но она соврала. Утаила. Опять. Это уже не первая ее ложь мне и сокрытие тех или иных фактов. Самое смешное, что это все всплывало и всплывает в самый неподходящий момент, и я, наделённый каким-то дьявольским везением, всегда оказываюсь в центре этой лжи. Как говорится, шило в мешке не утаишь. Не знаю, прав я или нет. Правильно ли я делаю, что треплю ей нервы. Но я не желаю, что бы моя женщина мне врала. Потому что никогда не вру сам. С ходу проскакиваю одну остановку за другой и внезапно оказываюсь на перекрестке. В разные стороны, крестом, расходятся четыре дороги. Если пойти по левому ручью дороги, он приведет меня обратно в то место, где я жил и существовал в полном одиночестве долгие три года. Если пойти прямо, то я окажусь у своего брата, и тогда все будет для нас с ней закончено. Если пойти направо, то я попаду в злачный район, где мне могут проломить череп и убить. Но я хоть напоследок с собой утащу на тот свет несколько человек. Угрюмо улыбаясь возможной предстоящей кровавой перспективе, я смотрю на четвертую дорогу. Дорогу назад. Я останавливаюсь. Слепо нащупываю скамейку на остановке. Присаживаюсь на жердочки ледяного металла. Сквозь тонкую ткань джинсов бедра и ягодицы начинают быстро мерзнуть. Но не настолько быстро, чтобы уйти. Остываю. Я оборачиваюсь и замечаю по правую руку ларек, в котором еще горит свет. Думаю о том, смог бы я бросить все, пойти в ломбард, отдать кольцо, получить за него пятьсот рублей на билет прочь отсюда, из этого города, провонявшего болью, пачку дерьмовых сигарет и бутылку хренового пива. Но нет. Я на такое не способен. Как бы ни было, я всегда, каждый раз, сражался до конца, потом разговаривал, извинялся, примирялся, искал компромисс. Не в моих правилах сдаваться и бросать. Но я не могу без бешенства воспринимать все происходящее. Она не понимает. Отец ее ребенка делает все, чтобы она не забывала о нем. Делает все, чтобы умаслить ее и подкатить в нужный момент. Она не верит мне, когда я говорю об этом. А сегодня… Сегодня все это дерьмо, вся эта тщательно вуалируемая грязь получила подтверждение фактами. От посторонних для меня людей. И не посторонних для нее и ее бывшей, такой прекрасной и детородной любви. Если сказать, что у меня сорвало крышу, это не сказать ничего. Учитывая, что мы живем вместе больше года. И она регулярно общается с его сестрой. Привет, злость. Здравствуй, бешенство. Там вон упорство идет, давай-ка мы его смешаем с землей? А вот там валяется наша гордость, ее убили, да так и оставили на изгороди висеть, не похороненной, чтобы плевал кто захочет. В тот момент, сидя за столом с бокалом шампанского в руке, я сдержался и даже продолжил улыбаться, понимая, что я не должен позорить ее перед другими людьми. Я терпел два часа. А потом… Потом она вела себя, как будто ничего не случилось, и я взбесился, чудом не разбив ударом руки стеклянный стол. Она выронила сигарету, и я прочел отчетливый страх в ее глазах. Я никогда не подниму на нее руку, но она расценила этот мой жест, как замах. И выбежала с балкона. И не ответила ни на один вопрос. Я смотрю в потертый экран моего телефона. Ненавижу эти средства коммуникации. Единственное, что останавливает меня от того, чтобы не раздавить телефон в руке или не расколотить им себе голову или кому-то еще, это капля здравого смысла — в телефоне номера родителей, брата и работа. Подъезжает и останавливается маршрутка. Открывается дверь — водила с тоской смотрит на меня и понимает, что я никуда не поеду. А я бы и не смог — у меня нет денег. Ни копейки. Машина уезжает. Перевожу дыхание. Встаю. Пора уходить. Я медленно бреду по заросшей тропинке и не думаю о том, что прошел уже час. Голоса в голове стихают. Образы перед глазами тают. Мысли о том, что не нужно делать, умирают. Внутри остается пустота и странная ледяная отрешенность. Это так… До моих ушей доносятся звуки работающего радио. Поворачиваю голову вправо и вижу старый дом, деревянный, с облупившейся краской и красивой резной рамой вокруг пластикового окна. Эти звуки напоминают мне о моем детстве, когда у нас дома работало радио. Круглые сутки. Я засыпал и просыпался под его звуки. И это было так хорошо и правильно, что когда радио упало и разбилось, а потом радиоволну вообще закрыли, я не мог нормально спать. От нахлынувших воспоминаний мое лицо на краткий миг озаряет легкое подобие улыбки. Под ногами шелестят опавшие листья. Я очень люблю осень. А любит ли осень меня? Я никогда не был сторонником лжи во спасение. Я никогда не боялся тяжести правды и тягот жизни в принципе. Поэтому и стал пауэрлифтером. Поэтому стал начальником. Поэтому завел семью, после того, как первая развалилась. Неожиданно мое внимание привлекает телефон. — Да. — Ты где? — Возле дверей… Возле ворот во двор. — Приходи. — Пять минут. Кладу трубку, не дожидаясь пока ее положат на другом конце. Как ни странно, ноги привели меня обратно домой. Я иду нехотя и медленно, мне все кажется враждебным и ощерившимся против меня. Машины, поставленные как зря, бесят, и не дают пройти. Огни в окнах квартир слепят и пытаются раздавить меня своими желтыми всевидящими зрачками света из-за плотно завешанных штор. Словно они знают, что я до безумия боюсь ее потерять. До чертей. До смерти. И только ветер дышит мне в грудь холодом и заставляет глаза слезиться. На площадке перед квартирой я медлю. Я не могу это все простить. Я не хочу это все прощать. Я не могу это отпустить. Это, как отрезать от себя кусок мяса, как отрубить руку, я рожден со встроенным упорством и обостренным чувством справедливости. Дзинь. Я думаю о том, что я — слабак. Я ни разу не довел свои угрозы до конца. Я так и не ушел никуда. Максимум, на что я способен, это взбеситься и уйти на улицу. На турник. В машину. В магазин. Дзинь. Она не знает, что она победила. Она побеждает каждый раз. И я ничего не могу с этим сделать. И это бесит меня, человека, привыкшего добиваться своей цели. И я понимаю, что не смогу вытолкнуть этого грязного кобеля из ее жизни, а соответственно и из моей. Если не пойду на радикальные меры. Если не лишу ребенка, который живет со мной, отца. Дзинь. Мысли летят слишком быстро. Не для того ли мы и созданы, чтобы приходить, мириться и вновь какое-то время опять жить относительно спокойно и мирно? Нет, это какая-то ванильная сопливая ересь! Прочь от меня! Прочь! Дзинь. А ведь я таким не был. Никогда. Я не позволял себе так нервничать. Устраивать такие истерики. Но она сделала так, что я стал на голову выше во всем над собой. Как в хорошем, так и в плохом смысле слова. Стихи, проза, работа, карьера, деньги, характер — все получило небывалый толчок и пошло в гору, стоило только ей появиться в моей жизни. Дзинь. Я вижу полосу света из приоткрывшейся створки двери, чувствую ее запах и понимаю, что я опять проиграл, понимаю, что я хочу быть рядом с ней. — Заходи. Нахмурившись, позволяю ей закрыть дверь и снять с меня куртку.