Я теперь другая. И больше не играю

Продрогшая до мозга и костей, я брела по ночному Эдинбургу. На улицах становилось все меньше и меньше людей. Фонари освещали, почти, пустую улицу. Заведения одно за другим закрывались, что не странно, ведь на часах уже давно перевалило за полночь. Я потеряла счет времени еще тогда, когда отец выставил меня за дверь дома, чтобы подумала над своим поведением. И я думала. И чем больше я думала, тем больше поражалась логике этого человека. Выставить дочь на улицу из-за того, что она припозднилась на полчаса. Выставить на улицу. Невольно становилось смешно. И горько, словно съела что-то ужасающе отвратительное. Даже привкус ощущался столь явственно. И тошнило. Сильно. Такое у меня всегда, когда слишком "много обиды". Поднимается температура и становится тяжело дышать, будто бы кто-то сидит на шее. Бывают случаи, как сейчас, когда появляется тошнота. Я неоднократно бывала на приеме у психолога из-за этого, но и он ничем не смог помочь. Как никак, а стресс, сколько его не снимай, постепенно накапливается, и случаются такие срывы. Холодный ветер хлыстом бил по всем участкам тела, хоть я и была одета достаточно тепло. И если сначала и было тепло, то потом оно начало уходить, отдавая меня в объятья ненавистной погоды. Сырой, ледяной и угнетающей. Обычно я люблю осень. Прохладный воздух, мелкий дождь и опавшие листья. Но только не в этом году. Сегодня, и весь сентябрь, меня то и дело что преследовали одни неприятности. От исключения с университета и до последней ссоры с отцом. Будто бы Фортуна попросту повернулась ко мне задом. Звезды потихоньку освобождались из плена облаков. Дождь прекратился еще полчаса назад, оставив небольшое количество луж, объясняемых немного неровным слоем асфальта. Остальная же "вода" стекала в канализационные решетки у обоих краев дороги. Достав плеер из сумки, и вставив пару наушников в уши, я включила музыку, постепенно начиная наслаждаться звонким и приятным голосом певицы. Мысли словно улетали, оставляя лишь мое "я" и музыку. Я не пессимист. Я просто реалист. И прямо сейчас моя реальность оборвалась. Вместе с визгом шин. А ведь отец говорил мне не ходить по проезжей части... * * * Невыносимая боль прожигала все тело и заставляла содрогаться в конвульсиях. Хриплые стоны вырывались из горла, а полноценный крик так и остался на стадии эмбриона, будто кто-то не давал мне закричать изнутри. Но это невозможно. Опять глупые фантазии. И я могу фантазировать в такой-то момент? Смешно. Мне понадобилось около трех минут, чтобы привыкнуть к новому ощущению. Точнее, не новому, ведь отец не гнушался насилием в случае моего прокола. Говорят, к боли невозможно привыкнуть. Но мое мнение - ложь. Привыкнуть, чтобы и впрямь не ощущать действительно невозможно, но чтобы ослаблялось ощущение - вполне реально. Еще через пять минут я уже сидела, что только усилило чувство. Открыла глаза и первым, что сразу же бросилось в глаза - были свечи и их свет. Огонь нарушал ту тьму вокруг меня, хоть это и не принесло особых плодов. Пол был идеально черным, как и все остальное вокруг меня, кроме источника света и малого, неощутимого тепла. Я находилась в странном помещении. Или что это такое? Причем сидела я полностью голая. Даже мои многочисленные браслеты пропали, а ощупав трясущимися руками свои уши, я поняла, что сережек и даже дырок для них попросту нет. Кажется, я сошла с ума. - Не сошла, не переживай так. Просто в этом месте на человеке не может быть ничего лишнего. Итак, боль прошла? - прозвучало у меня за спинной. Поворачиваться я не стала, подсознательно ожидая чего-нибудь подобного. Походу, чуть ли не постоянные похищения в детстве все-таки сделали свое дело. Самое интересное - похититель мужчина. Причем он достаточно стар, чтобы считаться немощным. По крайней мере, так можно судить по голосу. Наверное опять какой-нить отцовский конкурент. - Кто вы? - да, не лучший вопрос, но ничего другого придумать я не смогла. - Твой друг. - У меня нету друзей. - Несколько людей из университета, из школы, из компании и из сетей так не считают. Не нужно отрицать очевидное для себя, - хриплый голос старика сейчас прозвучал немного моложе, словно его возраст укоротился лет эдак на пять. - Допустим, но я что-то не припоминаю у себя в друзьях пенсионеров, - первое правило при похищении: "Не выдавать свой страх". Второе: "Не оскорблять похитителя". - Твой будущий друг. - Вы не можете знать моего будущего, - в голосе прорезались немного истерические нотки. А что, если это не похититель? Что делать, если это какой-то извращенец, маньяк? Разве похититель стал бы полностью раздевать меня? Ему это не нужно. Достаточно лишь фотографии, криков и звонку отцу. Причем первые два условия совсем не обязательны. Лучше бы я умерла прямо на той дороге. - А ты уверенна, что хочешь вот так вот закончить свою жизнь? - тоненький голос маленькой девочки. Какого..?! - У тебя есть выбор. Либо ты начнешь все сначала... - начал старик, голос которого опять поменялся. - Либо ты сгниешь в земле, повергнув этот мир в вечную тьму, - женский голос, с чуть заметной хрипотцой. Дуновение неизвестно откуда взявшегося ветра и все свечи моментально гаснут, оставляя меня и моих невидимых до сей минуты собеседников. А потом свет вновь прорезает тьму. Только это уже не свечи. Женщина в массивном японском наряде. И эта женщина сияла. Нет, не так. Она Сияла. Излучала Свет. Длинные волосы цвета первого снега утопали в необъятной мгле, а на чуть наклонившейся голове можно было увидеть пару рогов. Господи, рогов?! Но это ее ничуть не портило. Портили слезы у закрытых глаз. - Почему вы не смотрите на меня? - не знаю, что нашло на меня в этот момент, но это именно то, что я хотела спросить. Я хотела, чтобы она смотрела на меня. До мурашек по коже, мне хотелось, чтобы ее взгляд задержался на мне. Это желание жгло пламенем и я даже примерно не могу представить, откуда оно взялось. - Потому что мне еще нельзя открывать глаза. Мне запрещено видеть, ведь если я начну, то не смогу остановится. О чем она? Не могу понять о чем идет речь. Сначала действительно было о глазах, но потом о чем-то болезненном для нее, ведь ее голос начал заметно содрогаться. - Так держите их закрытыми, а мне позвольте стать их заменой, - не знаю, опять-таки не знаю почему это вырвалось у меня. Но вновь это было моим же желанием. Уголки губ дрогнули и преобразовались в улыбку. Но назвать это обычной улыбкой - богохульство. Дающая надежду, но разрушающая Мою реальность. - Нет. Для моих глаз ты еще слабая. Стань моим чувством, моей любовью. Или же ненавистью. Сейчас от тебя, и только от тебя, зависят два пути. Черное и белое, прошлое и будущее, сын и дочь. Чудовище и красавица. Сначала будут два пути. И каждый из них приведут к разному концу. Затем вновь будут два пути, но что бы ты не выбрала - конец будет один. Ты станешь моими глазами и моим вторым чувством. Сейчас же, у меня есть просьба. Стань сначала той, кто могла бы вызвать у тебя ненависть и презрение. Стань той, кем была ранее. Я слушала как завороженная, впитывая каждое ее слово. Но понять не могла. Что она имеет в виду. - Твоим помощником по этому миру станет одна из моих детей. Моя младшая, чуть не погибшая. Но с ней ты познакомишься потом. Все же спрошу, что тебе ближе? Любовь или ненависть? Каким путем ты пойдешь? - Любовь, - может это и прозвучало как-то слащаво и банально, но это и было тем чувством, которое манило меня к ней. Необъяснимое тепло. - Поживи за меня, пожалуйста, - мгновение и маленькая девочка стоит передо мной. Одета в сиреневое кимоно, босая и растрепанный, болезненно бледная и худая на вид. Большие синяки под глазами, а в их пропал тот озорной огонек, который обычно имеют все дети ее возраста. Волосы взлохмачены и не причесаны, утратившие здоровый блеск. - Спасибо. "Что?" - это последнее, что пронеслось в моей голове, прежде чем сознание помутилось. * * * - Хьюго-сама, Хината-сама... - Мужчина средних лет стоял на коленях перед другим, высокомерно глядевшим на все, что его окружало. Даже в такой ситуации он сохранял эту невозмутимую маску. Его дочь прямо сейчас умирала в соседней комнате, а на его лице ни один мускул не дрогнул. Словно ничего не происходит или наоборот, это случается, чуть ли не каждый день. - Мы ничего не смогли сделать. Она умирает. Это необратимо. Небольшой ступор и легкое потрясение все-таки появились в глазах у главы клана, мощнейшего во всей Конохагакурэ. Но он быстро взял себя в руки. Мимолетные эмоции пропали так же быстро, как и появились. - Я хочу видеть ее. - Да, Хьюго-сама, - ирьенин встал с колен и, вновь поклонившись, попросил идти за ним. Перед входом в ее комнату, он на минуту замялся, но затем вошел. Перед взором главы предстала любопытная картина, совершенно противоположная словам ниндзя-медика. Девочка, очнувшись недавно, сидела ровно, держа осанку, и пила зеленый чай. Возле нее стояла часть прислуги, слегка наклонившись и выражая уважение. Они делали то, чего ранее никогда при ней не удостаивались сделать. Чтобы твои поданные выражали свое уважение, нужно либо его заслужить поступками, либо заставить словом. Здесь происходило что-то странное, и что именно было непонятно даже ему. Малышка, закончив пить чай, подала чашу слуге, стоящей ближе всего. - Спасибо. Попрошу всех выйти. Мне нужно переговорить с Хьюго-самой. Зайдете по его уходу. У меня будет еще одна просьба для вас, - девочка говорила все это даже не глядя на них. Ровным, холодным тоном, не терпящим возражений. Невольно, но брови главы поползли вверх, выражая крайнее удивление и непонимание. Слуги, поклонившись и пролепетав что-то вроде: "Да, Хината-сама!", поспешили выйти. Ирьенин же видимо посчитал, что к нему это не относится, остался в покоях. - Мотогу-сан, вы чего-то не поняли? Ирьенин поежился и тоже вышел. - Приветствую вас, Отец, - наклонила голову Хината, но взгляд так и был направлен вперед, будто бы она его и не видит вовсе. - Здравствуй, Хината. Как твое самочувствие? - совершенно не свойственный главе вопрос вырвался раньше, чем он успел осознать его. - Хорошо. Спасибо, - и доли искренности не было в этой "благодарности". И если это и удивило Хьюгу Хиаши, то он, опять, не подал виду. - Тогда отдыхай. - Да, Отец. Послышался скрип отодвигаемой двери и звук негромких шагов. Он вышел, и оставил незамеченным вздох полной грудью и сдвиг осанки своей первой наследницы.