Миледи

      Она его больше не любит. Черт возьми, она имеет полное право не только перестать его любить — но начать ненавидеть. Разве можно испытывать хоть каплю теплых чувств к человеку, который стал твоим предателем и убийцей? Особенно если до того чувства были — самые горячие и нежные, потому что первые и потому, что Оливье был для Анны даже больше, чем мужем и мужчиной. С ним она ощутила себя свободной, он не воспитывал ее и не подавлял, как брат, но он ее и не защитил, и, может, прав был брат ее, который вне проповедей кривил губы в отвращении и говорил, чтобы Анна не забивала себе голову сказками и училась жить в мире, где правит не любовь, а расчет, деньги и связи. И, главное, ум и хитрость, и интриги — острее любого клинка. Яд, отравляющий рассудок, может быть не подсыпанным порошком в вино, но сказанными словами — в нужное время, в нужном месте, зная, на что давить. Искусство лжи и мастерство притворства. Миледи больше никогда не позволит себе ни наивности, ни снисхождения. Наивной была Анна. Жертвой была Анна. Миледи — хищница, Миледи — убийца, Миледи способна перевернуть всю Францию с ног на голову, если только пожелает, но не желает. Она хочет избавиться только от прошлого, а прошлое — это поместье графа де Ла Фер, и сам граф, тот, кто был мужем ее, но теперь их развела сама жизнь. Развод осуждается церковью, новобрачные клянутся у алтаря — «пока смерть не разлучит нас», но — смерть их разлучила. Анна де Бейль умерла. Анна де Ла Фер умерла. Столько всего в ней умерло, столько всего предалось забвению, столько всего пеплом развеялось по ветру, растаяло в тумане — последние крохи веры, наивности, милосердия и любви к кому-либо, кроме себя. Миледи похоронила останки той девочки, которой была, среди лилий, утопила в черном пруду в графском парке. Ей не жаль — однажды ей предстояло столкнуться с правдой, что таила в себе жизнь. Не прекрасная жизнь, не рай земной, а мир, что полон жестокости, несправедливости и ненависти. Жадности и похоти. Не можешь искоренить — возглавь и используй в своих целях. Эту науку Анна постигла в полной мере.

***

Она осматривает Атоса, будто ощупывая взглядом, изучает — Миледи изменилась в лучшую сторону, он, наверное, в худшую. Избыток вина не приносит ничего хорошего, служба в армии на чине простого солдата для дворянина тоже не лучший выбор, и Анна не хочет думать, что форма ему к лицу. — Ты убил меня. И как же это было, а, Оливье? Ты был рад? Ты совершил месть за своего брата, — презрительно фыркает Миледи. — Я убила его, но ты сам убил бы его, если бы видел, чего он хотел. Только ты не видел. Не видел, как его жены касается другой, не видел, как тот другой уже почти готов забраться к ней под юбку, не видел, как чужие ладони шарят по ее телу — Анна ни за что не стала бы терпеть, но и кричать не стала — почему-то ей было мерзко от мысли, что их с Томасом застанут в такой позе. Вместо крика — молчание, крепко схваченный со стола удобно лежащий недалеко нож, кровь на ее руках и платье, и не страх, и не сожаление, а темная радость совершенного возмездия. Томас с самого начала не понравился Анне, не понравились его взгляды и попытки остаться с ней наедине. Она изучила такое поведение мужчин со стороны, под руководством брата, и понимала — ничего хорошего от Томаса ее не ждет. Но это он ничего хорошего от нее не дождался — кроме смерти. — Теперь твой брат горит в аду. Как и мой. А я — я пока не горю в аду, я здесь, но не Анна я больше. Не ношу ни имени того, ни фамилии, что ты мне дал вместе с клятвами у алтаря. Меня зовут леди Винтер. Но и тебя ведь зовут иначе. Атос, — с насмешкой выплевывает это имя Миледи. — Королевский мушкетер! Что же так, Оливье? Почему ты не взял другую жену? Я настолько испортила твою репутацию, что ни одна знатная женщина не соглашалась на брак? Она почти спрашивает, сколько было не знатных женщин, тех, кого можно купить за золото, и они с удовольствием проведут ночь с кем угодно, но не спрашивает — потому что слишком похоже на ревность. Ей все равно. Миледи до подобного не опускалась и не опустилась бы никогда, любовников заводила, но не за деньги, а ради получения информации и только ради этого, и многие мужчины, что провели ночь в ее постели, утром не просыпались. Красота — страшное оружие, страшнее яда. — Думаешь, я призрак, и явилась потому, что ты перепил вина? — Анна кивает на бутылки. — Доказать, что это не так? Хотя… есть ли тебе разница? Как твой и мой брат горят в аду, так скоро там же будешь гореть и ты, граф Оливье де Ла Фер. Ты не убил меня. Но я тебя убью. Пистолет направляется прямо в переносицу, и рука у Миледи не дрогнет, она прекрасно стреляет. Но все еще медлит — так веселее. Слишком легко закончить все одной пулей — она не так милосердна. — Не смей говорить мне про ад! Хочешь, я расскажу тебе про ад? Не тот, о котором вещал мой брат на проповедях, а настоящий? Хочешь, я покажу? Она не показывала никому, пыталась свести разными мазями и притирками, кремами и прочими средствами для кожи, но не получалось. Сейчас — срывает платье с плеча, не стесняясь ничего, на плече — лилия, навеки клеймом оставленная, и не жгучая боль была адом тогда, а стыд после, ибо невозможно было это смыть, забыть и оставить в прошлом, вечно напоминанием будет. — И не надо говорить мне про небеса, я достаточно наслушалась болтовни про религию! Миледи шагает назад, но не боится — ничего не боится. Она отучилась бояться, она не испытает страха больше никогда, только ярость, алой пеленой глаза застилающую. Они словно два зверя в одной клетке, каждый стремится друг другу горло перегрызть, кружат вокруг, но никто не решается напасть первым. — Я не каялась в этом никогда! Я не раскаивалась, ясно? Я стала убийцей — да, стала! Я была рада, когда этот человек умер! Скажи, Атос, что для тебя, как мушкетера, важнее — убить врага или сохранить честь? А если одно зависит от другого? Ты убиваешь, правда? Вот и я убила, и чем же я отличаюсь тогда? Тем, что женщина? Тем, что не ношу военного плаща? Так знаешь что? Мне плевать! Я пришла убить тебя, и мне все равно, куда приду потом я. Будем мы гореть в аду вместе или порознь. Я все равно отправлюсь туда. Ад пуст, все демоны сюда слетелись — Анна де Бейль демоном явилась, невестой из преисподней, призраком мстительным, что приходят, чтобы сомкнуть руки на чужой шее. Ей достаточно только спустить курок, она делала это не раз, ее не мучил страх и совесть молчала после, не мешая спать по ночам. Она ушла из-под власти Бога, когда перестала быть сестрой священника, когда ее вынули из петли, когда на плече остался след цветка.             Анна, стреляй. Она хочет нажать на курок, она должна, тогда все закончится, тогда она станет свободна полностью. Не имея мужа, ибо после «смерти» автоматически получила развод, Анна все же не могла до конца избавиться от воспоминаний, мыслей и снов. Она почти готова. Какого черта до сих пор не раздался выстрел? Чего Анна ждала — не знает, но когда оружие у нее из рук все-таки выбивают, она не столь рассержена, сколь подобает рассердиться. В глубине души Миледи немного рада, что не выстрелила, и от этого злость переполняет ее еще больше. Почему рада? Почему не хотела стрелять? В ответ смотрит, пронзая взглядом так, как мог бы пронзить клинок. Атос отворачивается — зря, очень зря, показывать ей спину для него глупо, безрассудно и самоубийственно. У Миледи есть не только пистолет. Кинжал прижимается лезвием к горлу мужчины. Анна снова не торопится, снова медлит, сама не зная (сама себе не признаваясь) почему. — Скоро здесь будет настоящий ад. Пламя до небес поднимется, пожирая поместье дотла. Миледи слышит треск. Ее слуги уже начали поджигать хворост. Сестра священника, воспитанная на Библии, что училась читать по святому писанию — а ад по ней горькими слезами плачет, бездонную огненную пасть разевая. Нет в Миледи покаяния ни капли, не понимала никогда, зачем прощать врагов и подставлять вторую щеку, а не отвечать ударом на удар и не мстить за обиды. — Мы оба, когда пойдем долиной смертной тени, убоимся зла.