Заплесневевшая любовь

Старый город. Город грехов. Сколько названий пережило это большое корыто. Сколько страсти, слёз и алкоголя. Не упоминая о преступности, можно было подумать, что это райский уголок. Но нет же. Нет мира без пули серебряной, такой, что пробивала бы всё живое. Нет мира. Когда живёшь под надписью «монстр», живётся легче всего. С тобою водиться не собираются, а женщины не дают страшные клятвы. Любовь. А кому нужна химия? Она всего лишь легче переносится, нежели виски, но, чёрт возьми, больнее. Страшнее с ней жить. Или выживать. Второй вариант звучит более убедительно. Любовь отдалась лишь раз. Лишь раз. И она умерла, тот же час, как Марв понял, что значит женское тело. Женское тепло. Женская любовь… И снова, снова больно. «......» Холод пронизывал старый особняк, до каждого уголка его построения. Откуда он взялся и почему стоял именно близко к горе, никто ответить не мог. Более; почему его ещё не снесли, заставляет задумываться ещё секунду. Марв помнил этот особняк. Вернее, вспоминал из обрывков красивой расправы над бедным охранником. Или же не таким бедным? Убить то нет, но оставлять гравюры — дело тонкое. Однако задача состоялась иная. Шаг. Ещё шаг. Слышны шаги тяжёлой, грязной подошвы. Узнавшая все прелести грязи и окурок. Если бы она являлась напарником, то Марв бы уничтожил её ещё до знакомства. Наверняка. – Чёрт, и когда я опустился до того, что брожу по особняку? — раздумывая, мужчина заглядывал в открытые двери, таящие несколько красивый белый цвет шторки, а главное, нежный парфюм. Нотки блаженной розы, раздавались, как пуля, стремительно, незабвенно… Обладательница её, скрестив ножки, так нелепо, так элегантно вместе, стала томно дышать, обращая внимание на окошко рядом. Сталось холоднее прежнего. – Не стоило приходить сюда, Дуайт. Ты же знаешь, что пуля ждёт объятия и… — говорила незнакомка, поднимаясь величественно с кресла, будто заветный трон, освобождая белую ткань халата ближе к оголённости ножкам. Именно прекрасных; они вступали аккуратно, перегибая полы искусно, а пальчиками едва ли шевеля. Заметны стали на проблеске луне, её мрачновато яркие глаза. Как крыжовник ядовитый. Они смотрели, изучая мужчину, и, удивившись, наверное, его огромному росту, запаниковали. – Ох, нет, нет… Ты не Дуайт… Ты его помощник? — голос незнакомки звучал тихо, отдавая каждую секунду буковке. Растягивала, как молитву, вычитывала слога и, поднявши руку над собою, облекла лицо холодными пальчиками. – «Ведьма. Эва никогда не любила. Никогда не понимала, а более, не знала. Она полюбит, не любя. Уничтожит, не поднимая пальцы. Её взгляды пленяли, а тело умоляло без слов…» — Такое рассуждение отдавал друг, которому нужно было вернуть должок. И Марв бы не принял предложение, если… Если что? Почему он согласился?.. – Я Марв, дорогуша. Тот, кто возвращает должок. Скажи, знаешь ли ты… — и, не успевая договорить, как лёгкое дыхание девушки, нависло над его грудью. Она невысока, скромна лицом, но её губы, алые до крови, до крови. Пленяли, отдавали глазам на растерзание. Больше. – Ты… — растерянно разглядывая, Марв попытался отвлечься, но упрямый профиль девы, не давал и шагу сделать. Он бессилен. – Ты напряжён, не так ли? — она одной рукой касается тела мужчины, а другой, медленно изучает грязное, потное лицо, пережившее многие драки. Она не боялась царапать бледную руку, об колкую щетину и с прелестью продолжала терпеть, поднимая уголки губ к верху, усмехаясь. — Одиночество убивает тебя легче ножа, легче удара по сердцу. легче, легче… — монотонность, шершавость пальчиков, придавало некой интимности, скрытности. Её пару слов… Марв попытался освободиться, отталкиваясь легонько рукою, одной, а глазами ещё изучая, как изучали бы художники поэзию. Эва хищно улыбнулась, не предрекая отстранённость мужчины, Будто осознавала, понимала… Отойдя на миллиметр, другой, около двух шага от беловидной кровати, что отдавала запах цветов, женщина снимала узел, развязывая, подсматривала зоркими глазами… Как в душу. И тут Марв осознал, почему тут веет женской чудностью, женской отравой. Комната служила покоями этой несчастной вдовы. решившая воспользоваться мужской верности сначала мужа, затем старой любви, а теперь и им… – А ты, куколка, жестокая, — вдруг вырвалось из уст мужчины, томно поднимая грудь, опуская, прислушивался к тихим шагам, движениям девы. – Может быть, а ты ли нет? Весь мир жестокий, весь мир… И ты убивал, убиваешь, и будешь. Это твоя принадлежность, твоя роль, а я… А я люблю тебя, — продолжая, хищница опустила чёрную сорочку к ногам, а халат, ещё дальше. Её тончайший рельеф тела, прикрывали лишь руки, дрожащие, от собственного холода комнаты, открытого близости окна. Она замерла, будто статуя. стояла, ждала… Она — богиня. Её чудный аромат с шеи, приглушал, очаровывал мужчину сильнее, чем… Чем дорогая умершая стать. Она — подобие, величайшее! Однако вместо золотистых кудрей, что плескались на ветру раньше смело, у неё лоскутки, густы, как шёлк чернейший волосы. Они едва ли коснулись кровати, опускаясь, выманивая Марва на долгожданный проблеск желания. Желание… – Ну же, подойди… Подойди ближе, ближе, обними… — умоляя, громче и громче, тело просилось, а руки подставлялись, будто ожидая огромное тело, как захват страстных объятий. Что-то говорило, шептало ему, предрекая страшную расплату, но… Но воспоминания отдавали отчёт. Марв не смог уступить любви, старой, брошенной, а голос… Голос девы походил на погибшую музу. Его навсегда единственную музу. Шаги становились чётче, а руки прикоснулись, к горячему, белому телу… Тело мраморное, словно не тронутое никем и одно касание, единственное, а сколько эмоций… – Да, вот так… Ну же, быстрее, любовь моя… — шептала богиня, как выученный отрывок романа… Как пьесу, что сочинила сама. Монстра не полюбят никогда, а потому… Марв лишь принял свою роль. Роль противную, горькую, но такую, какую ему больше не дадут сыграть… Роль любви. Эва отдавала поцелуи, заветные, как письма. Отдавала тело без раздумий, как приз, как награду… Её губы шептали о любви, а красная, убийственная помада оставляла следы на мужском строгом лице. Лицо, которое боялись и презирали. Лицо отродья… Может, из-за этого, теряя контроль, не заметил он, как сзади раздались шаги, зажигания и… Выстрел. Ещё один. Ещё один… Бах. Бах. – Ты слишком долго, Манут — строго говорила женщина, отталкивая безупречно чистыми ногами тело Марва. Он попытался встать, но пули не давали. Снотворное не давало, что пропитывало уже ближе клетки… Её глаза снова разглядывали, на этот раз, хищнее, опаснее и будто видевшую шутку, Эва рассмеялась. Глубокие глаза мужчины не смотрели на неё с осуждением, а с восхищением. Он понимал, что это была ловушка. Что попал быстро, умело… Но это того стоило, чтобы насладиться телом. Телом искусства. Телом идеальной. – Простите, госпожа. Возникли некоторые трудности, — отвечал охранник, рассматривая тело мужчины, упавшего прямо перед ним. — Что прикажете с ним сделать? – Отдай полицейским, — зажигая очередную сигару, что хорошо скрывалась в тумбочке, а зажигалка валялась подле, Эва вздохнула, выдыхая тёплый ароматный дым отравы. Как ей подходил аромат яда. – Пусть они повеселиться, а сейчас… Прикрой дверь, ужасно хочу спать… — и отодвигая одеяло, она сладко прикрыла им тело, а глаза драгоценно изумрудные, закрылись, вспоминая о другом, о былом. «…» «…» Тебе клялись, что ты не монстр; Что ты всего лишь бред большой. А ты не верил, думал позже, Что возлюбит некто иной. Иной смысл, иной разум Иной плода дарованной любви. А я клянусь, что ты убьёшься Когда открою тайну я: Что нет страшнее монстра тоже, Что нет проклятья для тебя.