Старая яблоня перед подъездом

             Мой отец — очень умный человек. Настолько умный, что порой позволяет себе корчить рожицы и случайно ставить матери синяки. И уж если со вторым я кое-как могу смириться — в основном потому что мать пусть и часто бывает недовольной фингалами на руках и ногах, но прощает ему это вследствие своей нежной кожи, — то вот различные рожи, которые он в моем детстве любил лишний раз состроить, однажды стоили мне спокойного сна в темноте. Тогда мне было девять лет, однако уже тогдашние мощные способности моего воображения в ту ночь доказали мне, что страшнее его ничего нет.

***

      Двадцать один год назад.       — Коля, иди спать! — крикнула мне Оля из гостиной. — Уже полдвенадцатого, а ты еще не в кровати!       — Ну и что? — отозвался я, продолжая с интересом поглощать содержимое книги «Волшебник Изумрудного города». Я почти дошел до конца, и мне было жутко интересно, чем же все закончится.       — А то! Мама будет злиться, папа тоже! — негодующая сестра зашла в мою спальню и выхватила книжку из моих рук.       — Эй! — тут же возмутился, попытавшись вернуть сокровище обратно.       — Иди спать! — отрезала та и стремительно скрылась в коридоре. По направлению удаляющегося звука шагов я определил, что Оля снова отправилась в гостиную, и обиженно надулся.       «Опять свои сериалы там смотрит, а мне не дает насладиться чтением!», — подумал я, забираясь с ногами на диван и укутываясь пледом с ног до головы. Была поздняя осень, а батареи включали, только когда температура окружающей среды опускалась до нуля или вообще отрицательной становилась, так что в то время вся моя семья активно проходила курсы закаливания в холодной квартире. Такие курсы я с родителями и сестрой переживали каждый год, потому я осень никогда не любил. Мокро, грязно, сыро и прохладно — вот как я мог охарактеризовать в детстве и юности ненавистное время года.       Спустя несколько минут рассерженная Оля вновь заявилась ко мне в спальню и вот уже тогда мне пришлось нехотя готовиться ко сну. Обычно за меня это делала мать, но в тот день сестра отказалась устраивать мне поблажки, и заниматься кроватью мне пришлось самому. Потом я так же нехотя сходил почистить зубы и помыть голову, после чего отправился спать. Не знаю, почему, но в детстве и части отрочества я не любил ходить в душ. Точнее, душ-то я любил, а вот голову мыть ненавидел. В основном это связано с тем, что в то время мне было противно ощущение того, что в уши заливается вода, потому на море и в бассейнах при отелях никогда не нырял.       Когда я лег в постель, Оля выключила свет во всей квартире, кроме гостиной, и ушла. Родителей в тот день не было — они уехали в гости к маминой подруге с ночевкой, обещали вернуться утром. Окутавший меня мрак слегка нервировал мою душу, но в целом я не боялся спать в темноте. Накрывшись практически с головой одеялом, я смотрел на дверной проем, думая о следующем дне. Я забыл сказать, что кровать, на которой я спал, находилась у длинной левой стены в углу, соединявшейся с кухней, а дверь располагалась на стороне короткой, соединявшейся с коридором и прихожей. Таким образом, я с постели мог видеть дверной проем и часть самой двери, что в ту ночь сыграло немаловажную роль.       Я лежал около четверти часа, но никак не мог заснуть. Поворочавшись, в конце концов я решил уставиться в одну точку и просто ждать, когда глаза сами закроются. Так и сделал. Спать хотелось дико, но падать в объятия Морфея мой организм не спешил. В полумраке спальни я видел достаточно плохо, но силуэты и даже отдельные цвета предметов различить вполне мог.       И когда я уже чувствовал, что засыпаю, внезапно из дверного проема медленно показалась голова отца. Она была гигантской, в несколько раз больше настоящей. Широко распахнутые веки, огромные глаза навыкате, и перекошенный рот в результате состроенной рожицы…       Голова, словно в замедленной съемке, повернулась сначала вправо, к шкафу у правой длинной стены, а затем прямо ко мне. Я увидел, что она что-то беззвучно говорила, при этом глядя точно в мои глаза, заползая в душу. Я вздрогнул, затаил дыхание и смотрел на это нечто, с ужасом ожидая, что же будет дальше.       Нечто, не сводя с меня своего безумного взгляда, так же медленно скрылось за дверным проемом. Сон как рукой сняло, осталось лишь ощущение присутствия кого-то чужого в квартире. Я смог провалиться в желанные объятия Морфея только по прошествии часа, увидев перед глазами успокаивающую темноту.       Проснулся я часов в десять разбитый, встревоженный, напуганный ночным видением. Мать обеспокоенно спросила меня, почему я сначала проверил все помещения, внимательно осмотрев каждый уголок, а я как можно беспечнее махнул рукой и ответил, что все в порядке. Через несколько лет, когда мне исполнилось четырнадцать, я все еще помнил ту жуткую голову отца, и решил все рассказать родителям. Они весьма удивились моей истории и даже как-то прокомментировали услышанное — жаль, что уже не помню, а то мог бы здесь написать, почитали бы. Ольке тем утром я не стал ничего говорить. Не знаю, почему, но мне показалось, что она просто меня не поймет. Наверное, это решение было дурацким, и если вы так считаете, то я не буду возражать.       У сестры, кстати, тоже свои скелеты в шкафу имеются… но о них я расскажу как-нибудь потом. Зато теперь, поведав эту небольшую историю, я могу вам с честностью сказать, откуда у меня до конца отрочества и даже части юности возник панический страх к темноте. Что ж поделать — воображение может все.