Тайна проклятого камня

Когда темнота снаружи повозки, озаряемая вспышками молний и наполненная шелестом ливня, внезапно взрывается криками, храпом лошадей и звоном оружия, Дин Жун не испытывает удивления. Двух засад им удалось избежать благодаря предусмотрительности, из третьей они вырвались без потерь по чистой случайности. Но везение не может длиться бесконечно – гроза и сгустившийся из-за нее мрак не позволили им двигаться с прежней скоростью и достигнуть ближайшего поселения до наступления сумерек. Повозка резко останавливается, вильнув влево; колеса скрежещут о камни и устойчивая конструкция начинает неумолимо крениться набок. Слышится металлический лязг меча, вынимаемого из ножен; Чен И, сидящий напротив, выглядывает наружу и озабоченно произносит: - Побудьте пока здесь. Ваша гибель станет для Его Превосходительства тяжелой потерей. Молодой спутник Дин Жуна покидает повозку, и тот не успевает его остановить. Сквозь приоткрывшуюся дверцу видно, что дела снаружи плохи - несколько стражников эскорта валяются под копытами лошадей, остальные схлестнулись в яростной схватке с явно превосходящими силами противника, которые в своих черных одеждах, с частично закрытыми лицами напоминают вырвавшихся из Преисподней демонов ночи. Нашарив под сидением запасной клинок, Дин Жун поднимается на ноги, прикинув, что хотя каждый из стражников эскорта и превосходит его в бойцовских навыках, вступить в бой будет нелишним, да и отсиживаться в повозке занятие бесполезное. Но покинуть свое убежище ему не удается – один из бандитов запрыгивает внутрь и замахивается на него коротким широким чуть изогнутым мечом. Выплеснув нападающему в лицо содержимое дорожного заварного чайника и заставив тем самым шарахнуться и запрокинуть голову, Дин Жун двумя пальцами бьет его по горлу, разбивая кадык, и подхватывает обмякшее тело. Лицо Ван Чжи всплывает перед его внутренним взором, последний приказ командующего звучит в ушах: «Я приказываю тебе остаться в живых при любом раскладе. Делай, что хочешь, главное выживи». План действий формируется в мозгу мгновенно, и в следующую секунду Дин Жун нажимает незаметный рычаг под сидением, открывая люк в полу, и прыгает вниз в обнимку со своим мертвым противником. Внизу склизкие камни и превратившаяся в глину почва; повозка замерла, накренившись у самого края глубокого оврага, вокруг топчутся человеческие и конские ноги, а звон оружия и крики соперничают по громкости с раскатами грома. Не обращая ни на что внимания, Дин Жун с максимальной быстротой раздевает убитого, снимает с себя верхнюю одежду, натягивает промокшую облегающую черную тунику и штаны, закрывает голову и нижнюю часть лица полосками ткани того же цвета, а затем, облачив мертвеца в свой наряд, выталкивает его из-под днища повозки, и тело, ударяясь о камни, катится вниз, в овраг. Когда он выглядывает из-под повозки, то видит, что из двенадцати стражников в живых остались всего лишь двое, и вместе с Чен И, встав спиной к спине, они отчаянно отбиваются от наседающих со всех сторон врагов. Перехватив поудобнее рукоять меча, Дин Жун нацеливается, было, в спину ближайшему к нему бандиту, сильно рассчитывая на фактор неожиданности, но вдруг самый рослый и плечистый из них взмахивает рукой и Чен И замирает на месте, запрокинув голову, а потом медленно падает лицом вниз, а меж его лопаток торчит рукоять метательного ножа. Дин Жун сжимает левую руку в кулак так, что ногти впиваются в ладонь; мысленно он просит прощения у юноши за то, что не встал с ним рядом, чтобы вместе принять смерть. Оставшиеся двое стражников пытаются сопротивляться еще около минуты, но падают, сраженные не знающими пощады вражескими клинками. Шум на поле боя затихает, как по волшебству; дождь заканчивается и тучи вместе с грозовыми сполохами утягиваются за горизонт. Тот самый здоровяк, что убил Чен И, по манерам явно предводитель, отдает распоряжение собрать тела убитых товарищей и погрузить на лошадей, а сам обходит одного за другим поверженных бойцов губернаторского эскорта, добивая выживших. Перевернув на спину тело Чен И, он замысловато ругается. - Демоны задери этого пройдоху Ханя! Нас надули - это точно не губернатор Ван! Второй, чуть пониже ростом, но не менее плечистый, подходит ближе, хмыкает. - С чего ты взял, братец? Видишь – молодой, светлокожий, одет как важная птица. - Тьху! Ты можешь себе представить, чтобы дворцовый евнух управлялся с оружием как опытный воин? К тому же, я как-то видел губернатора вблизи и запомнил его лицо. Если сомневаешься, то стяни с него штаны и проверь. Второй бандит, наклонившись к телу, расстегивает на убитом одежду и ругается еще более замысловато. - И что же теперь делать? - Возвращаться в миссию, что ж еще. Я отправлю весточку третьему отряду, они перехватят проклятого евнуха у самой столицы, надеюсь, не упустят. Эй! – Зычно окликает он своих людей. - Все по коням, надо убираться отсюда! Прежде чем присоединиться к кавалькаде, Дин Жун незаметно наклоняется к Чен И, оправляет на нем одежду и закрывает широко распахнутые глядящие в небо глаза на белом как бумага безмятежном лице. Спустя сутки почти беспрерывной скачки небольшой отряд добирается до затерявшегося в западных предгорьях селения; усталые лошади всхрапывают и ускоряют бег, чуя родные стойла, а молчаливые всадники возбужденно переговариваются. Дин Жун испускает вздох облегчения – он чувствует себя совершенно измученным не только из-за непривычно долгой езды верхом, но и от постоянных ухищрений и попыток не попасться на глаза кому-нибудь из бандитов с открытым лицом. По счастью, многие из них, видимо в силу привычки, так и держали лица закрытыми всю дорогу, делая исключение лишь в те моменты, когда нужно было глотнуть воды или сжевать на ходу сухую лепешку. У Дин Жуна было множество шансов незаметно отделиться от отряда и скрыться, но он продолжал двигаться вперед, ведомый ощущением, что последовав за этими людьми, он узнает нечто важное. Селение на первый взгляд ничем не примечательное – с десяток домишек и хозяйственных построек из грубого камня с соломенными крышами и один полностью бревенчатый дом размером чуть больше остальных со странным сооружением на крыше: две доски, перпендикулярно прибитые друг к другу. Дин Жуну знаком этот символ – его носят на шее жрецы западных варваров, которые называют себя «христианами». Когда он узнал сакральное значение этого символа, то был крайне удивлен – Бог западных варваров послал к ним своего сына, а они подвесили его на кресте, приколотив за руки и за ноги и оставили висеть до тех пор, пока он не умер. И Бог не только не покарал их за это жестокое деяние, но и простил им все их грехи. Довольно странные и нелепые верования. Селение кажется довольно оживленным – с десяток фигур маячат посреди распаханных участков земли с мотыгами в руках; мальчик, везущий на ослике вязанку дров, провожает их отряд любопытным взглядом, как и старуха, что полощет белье в корыте возле одной из хижин. Чуть позже они нагоняют колонну изможденного вида оборванцев, которых подгоняют хлыстами и дубинками разбойничьего вида молодцы. Дин Жуну это зрелище сильно напоминает о том, что произошло в Нанкине накануне их отъезда – судя по всему, ниточка, тянущаяся от странных торговцев людьми, совершенно не заботящихся о качестве товара, ведет именно сюда. Спешившись у одного из строений, оказавшегося конюшней, члены отряда заботливо пристраивают лошадей в стойла; с этого момента они перестали походить на молчаливых призраков в черном – обычные солдаты, или наемники, вернувшиеся из трудного и опасного похода и предвкушающие вкусную еду, выпивку и женщин. Один за другим они снимают с лиц повязки, и Дин Жун понимает, что прямо сейчас ему самое время покинуть своих «товарищей». Он замечает, что предводитель отряда не остался вместе со всеми, а направился к бревенчатому дому с крестом на крыше и незаметно следует за ним. Из здания навстречу вновь прибывшему выходит высокая фигура в черной рясе с крестом на шее, и Дин Жун, весь подобравшись, пристально вглядывается в незнакомца, оказавшегося западным варваром. В отличие от своего собрата, сумевшего одолеть такого бойца как Цзя Куй, этот варвар не выглядит воинственным и опасным – он уже не молод, судя по морщинам и обильной седине в коротко остриженных волосах, едва прикрывающих уши и шею, не такого уж огромного роста, а черты его лица, хоть и непривычно резкие, кажутся гармоничными и не вызывают отторжения. Предводитель опускается перед варваром на колени и целует жилистую руку с массивным перстнем, украшенным ярко-алым похожим на каплю крови камнем на безымянном пальце. Дин Жуну, притаившемуся за углом пристройки, не слышно о чем они говорят, но недовольство и досада, отразившиеся на лице варвара, дают представление о содержании разговора. Пренебрежительно-нетерпеливым жестом варвар отпускает предводителя и тут же переключает внимание на приблизившуюся колонну плененных оборванцев, встреченную ранее по пути к конюшням. При виде пленников глаза варвара радостно вспыхивают, он потирает руки, делает несколько шагов навстречу колонне. - Отлично, просто превосходно! Наконец я смогу продолжить эксперименты. Ведите их в пещеру, не стоит терять время. А потом возвращайтесь сюда за вознаграждением. Шедший впереди широколицый скуластый бандит со шрамом во всю щеку, подобострастно кланяется, а Дин Жун размышляет о том, как так вышло, что варвар свободно говорит на языке Поднебесной, хоть его речь из-за резкого акцента и похожа на карканье ворона, и что за эксперимент такой. Последовав за колонной, он оказывается у входа в расщелину, расколовшую одну из скал почти надвое, где несколько хорошо вооруженных крепких парней, одетых как простые крестьяне, деловито пересчитывают пленников по головам, будто скот. Возникшая при этом некоторая сумятица позволяет Дин Жуну незаметно проскользнуть мимо охранников. Пещера оказывается довольно просторной; почти идеально круглой формы пространство с удивительно гладким полом и несколько более узких ответвлений. У Дин Жуна нет времени, чтобы как следует осмотреться – внутрь начинают загонять пленников, и он поспешно ныряет в один из боковых коридоров. Приметив наверху, на высоте примерно в полтора своих роста, узкую горизонтальную расщелину, он цепляется за выступы в скале и едва заметные выемки, подтягивается на руках, упираясь ногами в стену и стараясь игнорировать боль в лодыжке, которая после утомительной езды верхом вновь начала его беспокоить, и спустя пару секунд заползает в нишу, царапая живот об острые камни. Его убежище оказывается еще более удобным, чем выглядело изначально – трещина в камне сквозная, так что отсюда хорошо видно все происходящее в пещере, тогда как его самого обнаружить довольно сложно. Теперь Дин Жун получает возможность тщательно рассмотреть внутренность пещеры – гладкий пол разделен нарисованными линиями на восемь равномерных отрезков и испещрен какими-то странными письменами, в самом центре высится металлический шест, увенчанный небольшой чашей, а внутри чаши что-то поблескивает, что-то очень маленькое, похожее на горошину, не разглядеть при таком тусклом освещении. Большая часть пленников тут же валится на пол, не в силах держаться на ногах, остальные с тупым равнодушием оглядываются по сторонам. Внезапно пещера погружается во мрак – свет, падающий снаружи через единственный вход, гаснет, перекрытый плотной ширмой, и практически сразу начертанные на полу линии и письмена начинают бледно светиться, позволяя разглядеть скорчившиеся силуэты пленников и неподвижную фигуру у входа, похожую на угольно-черную тень с воздетыми кверху руками. Дин Жун слышит звучный голос, нараспев произносящий странные слова на незнакомом наречии, и с каждым произнесенным словом свечение усиливается. У него пересыхает во рту, а внутренности превращаются в ледяной ком, когда он понимает, что присутствует на колдовском ритуале. Один из пленников вдруг издает пронзительный крик боли, схватившись за голову, следом принимаются кричать остальные; несчастные катаются по полу, корчась в муках, их тела охватывает свечение, пожирая, подобно пламени, разгорающемуся с каждой секундой все ярче, пока, наконец, по глазам безмолвного наблюдателя не бьет ярчайшая вспышка. Дин Жун едва успевает прикрыть лицо ладонью и инстинктивно шарахается прочь, подальше от смертоносного пламени; на короткий миг он проваливается в пустоту, а затем его спина и затылок встречаются с твердой поверхностью пола и окружающий мир гаснет.

***

Из тревожного сна с мельтешащими странными картинками Ван Чжи выбирается с некоторым усилием, испытывая мучительное нетерпение. Тяжелые веки никак не хотят подниматься, но, даже не открывая глаз, он ощущает присутствие каких-то людей рядом, и это усиливает чувство тревоги. Он заставляет наконец свои глаза открыться, но толку от них немного – зеленоватая муть заслоняет окружающее пространство, словно он глубоко под водой; тревога тут же грозит перерасти в панику. Светлое пятно, очерченное несколькими темными полосами, вдруг выплывает из зеленоватой мути и удивленно произносит голосом лекаря Пэя: - Гляди-ка! Кажется, он приходит в себя. Как-то слишком уж быстро. Рядом материализуется другое такое же пятно, и Ван Чжи слышит голос Тан Фаня. - Откуда ты знаешь – быстро или нет, ты ведь еще не изучил то зелье. Может, так и надо. - Некоторые компоненты я уже определил и могу сказать, что лучше бы ему подольше оставаться без сознания, а еще лучше - беспробудно проспать пару суток, чтобы организм смог полностью восстановиться. Знакомые голоса помогают справиться с нарастающей паникой; Ван Чжи мучительно пытается восстановить в памяти предшествующие события, но в голове всплывают лишь какие-то отдельные фрагменты, никак не желающие складываться в цельную картину. Шевельнув пальцами левой руки он ощущает тупую боль и стягивающую ладонь тугую повязку. И тогда воспоминания о том, как и при каких обстоятельствах он поранил руку, словно выдувают из его сознания обволакивающую муть – «Дин Жун…!»; сердце, сперва беспомощно трепыхнувшись, болезненно сжимается и он судорожно втягивает воздух ноздрями. - Э-э-э, нет, такой реакции точно не должно быть! В голосе лекаря Пэя звучит тревога; Ван Чжи ощущает его пальцы на своем запястье, да и лицо лекаря уже не выглядит белесым пятном, как и маячащая сбоку озабоченная физиономия Тан Фаня. - Что? Что такое? Ван Чжи, ты слышишь меня? А видеть можешь? – Жуньцин машет перед его лицом растопыренной ладонью. - Видишь мою руку? Тот досадливо морщится, облизывает пересохшие губы. - Не ори ты так, в ушах звенит. И хватит махать руками у меня перед носом. Со мной все хорошо. - Я бы не сказал, что все хорошо, - с облегчением произносит Пэй Хуай, - но через некоторое время все нормализуется. - Что… что случилось? Как я сюда попал? Тан Фань упирает руки в бока, произносит назидательно: - Это великая удача, что ты сейчас здесь. Вернее, удача здесь ни при чем, всего лишь предусмотрительность - моя и Гуанчуаня. Ты находился на волосок от того, чтобы в скором времени быть выловленным из реки или найденным в подворотне, как те трое бедолаг-евнухов. И все потому, что ты не прислушался к моим словам! - Тан Фань по-детски обиженно выпячивает нижнюю губу. – Ни в грош меня не ставишь! Если бы не Сюэ Лин… Повернув голову влево, Ван Чжи обнаруживает пристроившегося в углу байху Северного Двора, которому Дун-эр сноровисто бинтует правое запястье. Поймав его взгляд, Сюэ Лин со слегка смущенным видом приподнимает уголки губ. - Старший братец просил за вами присмотреть, не привлекая ничьего внимания. Вот я и отправился в бордель. А там гляжу – какая-то девица вас тащит непонятно куда, а вы будто сам не свой. Я выскочил следом, она как раз пыталась вас в повозку усадить. Стыдно признаться, но скрутил я ее с трудом, дралась, как дикая кошка, вон руку мне прокусила. А там подоспели ваши люди и забрали ее и возницу в Западную Ограду. Хотя, думаю, парень здесь ни при чем – он клялся, что только вчера приехал в столицу и девица ему заплатила за то, чтобы тот довез ее с ее с «милым дружком» до дома. Выходит, она в одиночку запланировала похитить командующего Западной Ограды, вон оно как. В тоне Сюэ Лина скользит неподдельное восхищение подобной дерзостью, а еще Ван Чжи машинально отмечает, что его спаситель про появление стражников Западной Ограды рассказывал с явными нотками разочарования, поэтому произносит: - Пусть байху Сюэ не беспокоится о том, что Западная Ограда присвоит себе все лавры. Взамен я отдам вам тех вымогателей, которых задержали накануне. Поскольку они рядились в форму стражников Северного Двора, у вас к ним личные счеты, и именно вы должны поставить точку в этом деле, выяснив, кто они такие и по чьему наущение действовали. Сюэ Лин, которому как раз закончили накладывать повязку, встает и кланяется. - Командующий Ван справедлив. А затем он уходит, сославшись на служебные дела; Дун-эр идет его провожать, по пути с занудной педантичностью напоминая, что рану следует держать в чистоте и регулярно менять повязку, а Ван Чжи переводит взгляд на Тан Фаня. - Нечего меня упрекать в том, что я тебя ни в грош не ставлю, я вообще-то постоянно советуюсь с тобой по вопросам государственной важности, и ты один из очень немногих людей, которым я полностью доверяю. Но ты должен понять – меня пытаются убить довольно часто и по разным причинам. И чтобы связать эту попытку похищения с твоим убийцей евнухов, нужны веские доказательства. - Позвольте, я внесу ясность, - вмешивается в разговор Пэй Хуай. - Я лично обследовал тела всех троих убитых. Помимо примерно одинакового характера травм, свидетельствующих о предсмертных пытках, у всех троих обнаружилась еще одна схожая особенность – цвет языка. Он был синевато-фиолетовый, как бывает, если переешь лесных ягод. Все трое явно приняли накануне смерти какое-то одинаковое снадобье, скорее всего, наркотического характера, делающее жертву беспомощной, лишающее ее возможности сопротивляться и говорить. Состав отравы мне пока неизвестен, но если я дам командующему Вану зеркало, он сможет взглянуть на собственный язык и убедиться в правоте Жуньцина. Не в силах больше отрицать весомость приведенных аргументов, Ван Чжи около минуты напряженно хмурится, глядя в одну точку, а потом, решительно приподнявшись на локте, пытается принять вертикальное положение, но окружающее пространство внезапно будто переворачивается с ног на голову, да еще вдобавок норовит уползти куда-то вбок. Лекарь Пэй едва успевает поймать своего беспокойного пациента за плечи и уложить обратно. - Нет-нет, а вот этого совершенно точно делать нельзя! Побочный эффект от этой отравы нарушает работу участка мозга, отвечающего за равновесие, так что как минимум ближайшие сутки вам придется провести в постели. Рекомендую пока остаться у меня – любые передвижения, даже в паланкине или повозке доставят вам множество неприятных ощущений. - Проклятье! – Цедит Ван Чжи сквозь зубы. - Я не могу себе позволить целые сутки валяться, как бревно! Лао Пэй, у вас репутация одного из лучших лекарей в столице, вы наверняка располагаете средствами, позволяющими быстро поставить человека на ноги после отравления. Нахмурившись, тот складывает руки на груди. - Разумеется, с помощью игл и кое-каких лекарств вы сможете ходить уже через час. Но это причинит вашему организму вред в будущем, в частности, есть угроза возникновения серьезных проблем с сердцем, не говоря уж о том, что всю ближайшую неделю вас будут мучить головные боли, ломота в костях, бессонница и приступы ускоренного сердцебиения. - Если у тебя есть срочные дела, - вмешивается Тан Фань, - мы с Гуанчуанем тебе поможем. Не стоит брать на себя слишком много. Поморщившись, Ван Чжи мотает головой. - Вы не понимаете… Здесь речь идет о вещах, куда более значимых, чем жизнь жалкого евнуха. Я не могу терять времени, мне нужно лично допросить девицу, которая пыталась меня похитить, по прошествии суток она может покончить с собой, или случится еще что-то непредвиденное, и помимо этого…, - он делает глубокий вдох, - есть дела, которые я никак не могу переложить на чужие плечи. Спустя два с половиной часа у ворот Западной Ограды останавливается повозка, и Ван Чжи медленно спускается по ступеням, опираясь на руку одного из стражников. После лечения Пэй Хуая он чувствует себя то ли сильно избитым, то ли тяжело больным, но, по крайней мере, он может ходить и голова относительно ясная. На Тан Фаня, вылезшего следом, он оглядывается с досадой и раздражением. - Ты уверен, что тебе необходимо присутствовать на допросе? Все, что она расскажет, ты узнаешь. Жуньцин ощетинивается упрямым взглядом, вздергивает подбородок и кивает. Ван Чжи остается лишь смириться, в конце концов, он обязан этому упрямцу жизнью. В пыточной, неярко освещенной факелами и светом жаровни, под которой дюжий детина с невыразительной физиономией раздувает угли, запах сырости и экскрементов, явственно витающий в прочих помещениях тюрьмы, почти не ощущается, зато неявно пахнет горелой плотью и кровью, будто в лавке мясника, и тревожным кисловатым запахом страха. Лицо знаменитого столичного сыщика приобретает нездоровый зеленоватый оттенок, и Ван Чжи, мимолетно обернувшись к нему, роняет с холодной насмешкой: - Если будет тошнить – ведро вон там, в углу. А если соберешься падать в обморок, то береги голову, а то расстроишь Гуанчуаня. Тан Фаню тот человек, которого он считает другом, нынче кажется чужим и далеким; сложно представить его смеющимся, сражающимся палочками за вкусный кусок, или держащим на руках младенца. Сейчас перед ним совершенно другой Ван Чжи, и от этого субъекта мурашки по коже. - Этот чиновник благодарен командующему Вану за заботу и постарается не доставить ему хлопот. Хмыкнув в ответ на фразу, произнесенную преувеличенно почтительным тоном, Ван Чжи делает шаг вглубь пыточной и целиком сосредотачивает свое внимание на задержанной похитительнице. Стройная девичья фигурка, удерживаемая широкими кожаными ремнями на специальном стуле с отверстием в центре сидения, кажется особенно хрупкой и беззащитной; запрокинутая голова полностью открывает белоснежную длинную шею, идеальные линии коей подчеркивает сползшее с левого плеча платье, а залитое слезами лицо выглядит невыразимо трогательным и прекрасным, несмотря на припухшие покрасневшие веки и потекшую косметику. Благодаря богатому опыту Ван Чжи знает, что частенько из женщин вытянуть правдивые ответы на вопросы куда сложнее, чем из мужчин, ибо во вранье и всяческих ухищрениях они куда искуснее, и даже физическая боль порой не становится решающим фактором. Кроме того, женщины руководствуются совершенно иными критериями, и порой, особенно в своем стремлении защитить тех, кто им дорог, способны проявлять настоящие чудеса стойкости и изобретательности. Но выросшему при дворе евнуху все женские уловки видны как на ладони, и сейчас единственный взгляд на свою несостоявшуюся похитительницу позволяет Ван Чжи сделать определенные выводы. Помимо внешней красоты, девица явно обладает артистизмом, умением управлять эмоциями, как своими, так и чужими, и недюжинной смелостью. Такая будет лить слезы, давить на жалость и врать до последнего, а у него слишком мало времени и сил. Как будто в ответ на его мысли, пленница обращает на него взор своих прекрасных заплаканных глаз и восклицает: - Господин! Эта рабыня не виновата! Мне приказали, и я не могла ослушаться! Пощадите, господин, я все вам расскажу! Только не надо меня мучить! Поток слез усиливается; на тонких запястьях остаются алые полосы, когда девушка делает попытку вытянуть вперед руки в умоляющем жесте. Качнув головой, Ван Чжи вздыхает, не удостоив ее ответом. Да, с этой обычные способы не сработают. Но у каждого, даже самого сильного и хитрого человека, есть слабое место, надавив на которое можно его сломать. Еще раз окинув девицу взглядом, он отмечает идеальный цвет и нежность ее кожи, которых можно достичь лишь путем регулярного ухода, тщательно отполированные ногти, густые, умащенные дорогими маслами волосы. Девица явно из тех, кто очень ценит свою красоту, бережет ее и гордится ею. Внезапно он делает шаг к пленнице, оттягивает ее голову назад, ухватив за волосы и, вынув из рукава стилет, упирает тонкое острое лезвие в основание ее носа под ноздрями. - Знаешь, что я могу сделать? Я могу шевельнуть рукой, и ты навсегда останешься уродиной, вызывающей у мужчин лишь жалость и отвращение. Твой возлюбленный, которого ты так стремишься защитить, отвернется от тебя, и ты неизбежно потеряешь его навсегда. Подумай об этом. С удовлетворением отметив, как, словно по волшебству, высыхают слезы на прекрасном лице, а взгляд продолговатых глаз с длинными ресницами наполняется непритворным ужасом, он совсем чуть-чуть усиливает давление лезвия, заставив девицу дернуться назад и пронзительно закричать. - Нет-неееет…! Прошу, нет…! Я скажу… я сделаю что угодно. Прошу…! Ван Чжи отпускает ее и, отступив на шаг, прячет стилет. Пленница глотает уже непритворные слезы, взгляд ее исполнен бессильной ненависти, но это хороший признак. Внезапно она плюет в сторону своего мучителя и скороговоркой бормочет: - Проклятые евнухи, противные Господу и человеку, отвратительные дьявольские отродья, не за вас умер Господь наш Иисус, не видать вам Царства Божия, гореть вам всем в Преисподней! Ван Чжи озадаченно приподнимает бровь. Кажется, допрос обещает быть куда интереснее, чем ему представлялось изначально.