Если бы только она была живая

— Мы должны бежать, — повторил я, потому что она долго молчала. Эля посмотрела мне в глаза, и сказала совсем не то, что от неё можно было услышать: — Но мы голые. Никакого беспокойства в её глазах, никакого смущения. Что-то другое. Или, может быть, беспокойство о чем-то совсем другом. — Это ничего. Завернемся в простынь, — выходить из комнаты, может быть, слишком опасно. А искать одежду — слишком долго. Ведь Громов наверняка её спрятал. Убрал так, чтобы мы не могли уйти. — Нас заметят. — Мы бегаем очень быстро. Постараемся держаться дальше от городов. Или… Что ж, украдем одежду. Энергию, к сожалению, тоже придётся красть. Но это продлится недолго. Громов не сможет гнаться за нами вечно. — Он пошлет Рэсси. Рэсси. Рэсси — это чудовище. Оборотень. Технический оборотень, оттого не менее, а более страшный. Он может принять обличье любого животного, но обычно предстаёт в виде чёрной лохматой собаки. Он создан так, что даже вдвоём мы с Элей едва ли сможем с ним справиться. А вечно убегая от него, мы однажды потеряем энергию, и тогда Громов нас настигнет. — Знаешь, — я сжал её руку, — если побежим сейчас, до утра нас не хватятся. Тогда мы успеем уйти достаточно далеко. Лучше, если выберемся через окно. Эля покачала головой, ответно сжав мои пальцы. — Нельзя через окно. Откроем и нас тут же обездвижит. Так вот почему она стояла у окна всегда. Чтобы нам не пришлось целую ночь быть статуями у окна. — А дверь из комнаты? Тоже включает магниты? — Ты же выходил. Ты видел, что к двери ничто не крепится. Нет. Но вот дверь на улицу — это совсем другое. — Другие окна? — В комнате, где я провожу дни, точно такая же ловушка. Значит, Громов не доверял и ей тоже. И может быть, был в этом прав. Сейчас мне казалось, Эля уже давно была… Живой. Но как все живые, научилась притворяться, чтобы защитить кого-то. И почему-то, защищала меня. — Громов — человек, — наконец, выдал я. Человек, как бы ни обидно было это понимать. — Он не может не открывать окон, — а в доме, кроме нас, много сложных устройств. Было бы очень неудобно, если бы их парализовало при проветривании. — У него в кабинете может быть устройство, отключающее все магниты разом. Эля медленно кивнула. Осторожно, чтобы не шуметь, мы разорвали простынь напополам. Обвязались, как могли. И бесшумно выскользнули в тёмный коридор. Мы крались по немому дому и надеялись, что никакая естественная человеческая потребность не заставит Громова проснуться и заметить нас. Или, хотя бы, что Громов не носит пульта с собой. К счастью, он не явился вовсе. Мы открыли дверь в кабинет. Хотя кабинетом его звать было немного странно. Ничем он не напоминал обычный, человеческий кабинет. Здесь были приборы для проверок, магнитные устройства, чтобы держать меня, и ещё перегородка со стеклом, непрозрачным с этой стороны, для того, чтобы наблюдать в безопасности. Я никогда не был там, за стеной, и подозревал, что там много важного. Шагая вперёд, к двери, я почти трепетал. Что мы найдём там? Найдём ли мы там хотя бы свое спасение? Но в шаге, всего только в шаге, нас сковало и свет залил все вокруг. Скованные, мы смотрели, как открывается дверь и перед нашими лицами возникает профессор. Он шагнул вперёд, так близко, так неприятно близко. — Эксперимент завершается блестящим успехом. Прекрасно, — он потрепал меня по волосам, как будто и правда хвалил, а затем погладил Элю по щеке, вызвав незнакомое прежде омерзение. — Я сотру вашу память, полностью. И вы, наконец, будете ровно такими, как надо. Я очень доволен. И вдруг в это холодное и безысходное ликование ворвался мягкий, но строгий голос: — А зря, — он показался мне знакомым, хотя я, конечно, не мог вспомнить. Неужели кто-то из тех, кого я знал во время побега?.. — Ты?! — впервые я видел жизнь на лице Громова. И это была пугающая, злобная жизнь. — Ты смеешь появляться здесь?! — Смею. Конечно, я смею. И заберу то, за чем пришёл. Профессор сорвался с места, и мы больше не могли видеть его. Хлопнула дверь. Миг. Два. И вдруг все потухло. Ощутив свободу, мы, не произнося ни слова, бросились вперёд. Не было времени на раздумья, не было времени узнавать, кто это и зачем он пришёл, и чем так разозлил Громова. Бежать. Бежать без оглядки, пока магниты снова не сковали нас. Мы выскочили в окно. В доме кричали, но слов было не разобрать, да и незачем. Прочь, на пределе скорости. Звезды гнались за нами и ветер свистел вслед. Мы уносились, не оборачиваясь, а вокруг не было даже деревьев, чтобы скрыть нас. За спиной слышались голоса. Незнакомые голоса, громкие голоса. И только один… Только один голос я точно уже слышал прежде, в доме Громова. Но никогда не видел его обладателя. Кто бы это ни были, будто все специально сошлось, чтобы случиться сегодня. А мы не можем узнать и лучше, если никогда не узнаем. Мы бежали, оставляя позади море. Бежали и уже видели тонкую, жалкую рощу, раздленную речкой, когда худшее случилось. Оглушительный вой. Рэсси не настоящая собака, и его вой это лишь символ. Символ того, что побегу не суждено кончиться хорошо. Если бы мы могли побежать быстрее, мы бы это сделали, но с самого начала мы бежали на пределе. Нам бы успеть к роще, какой бы она ни была, и, может, мы смогли бы спрятаться, но ведь теперь он нас видел. Видел! Деревья и густая трава были совсем близко. Вдруг из какой-то ямы выскочил другой пёс и помчался нам навстречу. Сжав ладони друг друга, мы готовились к худшему — к тому, что Громов создал ещё одного Рэсси, но он пробежал мимо. А мы оказались в тени деревьев. Бежать стало труднее, ветки цеплялись за края простыней и за Элины длинные волосы, как будто хотели помочь погоне. Прорываясь вперёд, мы почти не успевали осознавать того, что видели. Деревья здесь казались слишком редкими и неспособными нас укрыть. Да и что могло бы укрыть нас? Рэсси прекрасно видел в темноте, как и мы сами. И ни дерево, ни даже каменные стены его не остановили бы. Требовалась хитрость. Или миг, в который он перестал бы нас видеть. Мы бы могли прыгнуть в реку и уйти глубоко ко дну, но с человеческими телами это могло бы загнать нас в ловушку, а вот Рэсси, обратившись хотя бы в рыбу, нашёл бы нас. Мы бежали дальше, а сзади вдруг раздались звуки собачьей грызни. — Этот пёс умрёт, — бледно сказала Эля. Я бросил на неё тревожный взгляд. Вернуться, пожертвовав всем, чтобы не позволить?.. Но она не дала мне окончить мысль даже для себя самого: — Даже если мы вернёмся, он успеет. Но грызня не прекращалась и ни один из собачьих голосов не звучал жалобно. Оба лишь злобно. Минута. Две минуты. Схватка продолжалась. Кем бы ни был тот пёс, он вовсе не обычный. И это наш шанс. Мы бежали дальше и дальше. Может быть, этот пёс — детище профессора фон Круга, о котором мы слышали столько дурного от Громова. Может быть, тот, кто явился сегодня и есть профессор фон Круг. Неважно. Лишь бы только они не настигли нас. Лишь бы только дорога, настоящая автомобильная дорога вела нас к свободе.