ева

флопин сжимает руку матери, хоть и сомневается, что она это чувствует. она хоть и делает больно своей хваткой, он совсем не против. ей ведь в сотни раз больнее, ей можно. эхо ослабляет боль, но это получается у неё далеко не полностью, и это видно. по ощущениям, у матери на это уходит вечность, но энирипса наконец заявляет, что видна голова. проходит ещё много времени, которое кажется мальчику вечностью, наполненного постоянным волнением, криками матери и подбадриваниями эхо. последняя берет ребёнка в руки, заворачивая его в свои волосы и отрезая эту часть. она встаёт с земли. к тому моменту башня оропо уже полностью разрушена и вместо мрачных стен теперь небо, наполненное обломками этажей. евангелина падает спиной на землю, но флопин рассуждает, что если до этого её потеря сознания могла бы помешать рождению ребёнка, сейчас, когда он уже родился, она вполне может? боль же не прошла моментально, а она, должно быть, ещё и устала больше них всех вместе взятых, так что мальчик лишь помогает ей опуститься, придерживая под спиной, и отходит, вставая. эхо стоит всего в нескольких шагах, баюкая ребёнка на руках. кажется, она рада и горда тем, что помогла полубогу появиться на свет. флопин встаёт на носочки, чтоб заглянуть родившемуся в лицо, и энирипса, замечая его попытки, немного наклоняется. у мальчика рыжие волосы и зелёные глаза. заметив брата, он, недолго думая, направляет свой малюсенький кулачок в сторону его щеки, но флопину всё равно кажется, будто бил не новорождённый, а по крайней мере элили. однако он не расстраивается: у него родился младший брат, пусть и иоп! взгляд сам собой возвращается к матери, и флопин решает уточнить у того, кто точно знает лучше. — маме ведь уже можно потерять сознание? она же уже родила и всё такое.? — взгляд эхо, который она переводит на него, содержит в себе много эмоций, но в основном непонимание — только его, пожалуй, кра и успевает различить прежде, чем девушка переводит взгляд на евангелину. — ребёнку это сейчас не навредит, — всё же отвечает она с кивком пустя пару десятков секунд размышлений, — и если она не может оставаться в сознании, то удерживать тоже не стоит, это может навредить организму. в большинстве случаев. — а в остальных что? — опасливо спрашивает флопин, уже переживая на счёт этого «в большинстве». — в остальных лучше оставаться в сознании. например, при обморожении, потому что организм будет более ослаблен и оно будет быстрее распространяться, и. некоторые исключения. — эхо хмурится и передаёт ребёнка мальчику. — пока ты не спросил, я даже не задумалась об этом. — энирипса подходит к евангелине и опускается на корточки. флопин садится рядом и, уложив брата на колени, тянется к материнской руке, вновь сжимая пальцы. ох, он так надеется, что их случай не исключение… выражение лица эхо, когда она щупает чужой пульс сначала на руке, потом на шее, а потом ещё и склоняется к чужой грудной клетке, говорит само за себя. *** гроуви, заметив сына и жену, просит учителя подбросить его ещё раз. упав недалеко от них на землю, он, не долго думая, встаёт и начинает бежать к родным людям. он испытывает огромную радость, когда, подходя к ним, видит младенца на коленях флопина и лежащую рядом еву. о, он так соскучился, что даже не замечает сначала присутствие ещё одного существа. однако, стоит ему упасть на колени рядом с сыном, тот, повернувшись к нему со слезами на глазах, со всей силы обнимает его, царапая кожу спины короткими ноготочками, и продолжает плакать. даже самый тугодумный иоп понял бы, что слёзы отнюдь не счастья. обнимая флопина в ответ, гроуви растерянно смотрит сначала на младенца, на евангелину, а потом и на сидящую рядом женщину. лицо энирипсы абсолютно потерянное, в придачу к этому пустой взгляд направлен вникуда. — не пугайте. так… скажите, хоть что-нибудь. — перседалю очень страшно. недосказанность всегда была страшнее темноты, а тут над его бессознательной женой плачет его сын и почти плачет полубог. — мама… — получается промолвить у флопина куда-то в чужую грудную клетку. — мама потеряла. с-сознание… — мальчик запинается, и гроуви поглаживает его по спине, чтоб было не так страшно. его самого бы кто успокоил. — а потом… — на последнем слове кра всхлипывает громче обычного и начинает реветь сильнее. вместо него слова наконец находит эхо: — пульса нет… дыхания тоже. она мертва. нет, гроуви не верит в это. может, это у него нет пульса и дыхания? может, это он мёртв? да, точно, умер в пылу сражения несколькими уровнями ниже, — ну или колонной уже потом задавило — а теперь у него предсмертные видения. ну, не может же такого быть, чтоб евангелина — его милая, любимая, лучшая на свете евангелина — взяла и. умерла? нет, этого не может быть, ровно как и не может быть того, что флопин, его милый маленький мальчик, плачет над бездыханным телом матери. не может быть и того, что элили, его малышка, поражённо останавливается в паре шагов от них всех, не понимая, от чего же братик плачет, а отец выглядит так ужасно. кажется, эхо начинает объяснять случившееся. гроуви не уверен, что происходит до того, как второй ребёнок тоже начинает плакать в его грудь. странно, что третий молчит. третий… перседаль переводит на него взгляд. мальчик всё так же лежит на коленях флопина и смотрит на них, хлопая своими озорными зелёными глазами. зелёными… до седлигроува наконец доходит всё происходящее. ева, его милая ева… *** до третьей годовщины их свадьбы ещё пара дней, но вся семья уже сидит за столом. почти вся. пин, которому всего пара дней, лежит в колыбели рядом. ева, которой уже навечно двадцать семь, лежит в несколько другом месте. стол, за которым они всего неделю назад вместе веселились, вот-вот прогнется от повисшей в воздухе тоски и отчаяния. гроуви готов был пойти вырубить весь пандаванский род — тогда больше ни один из них не сможет разрушить семью вроде их. ведь если бы евангелину с флопином не похитили, она бы смогла родить в нормальных условиях, с большим, чем просто одна энирипса. а ещё её живот бы не проткнул никакой шип и не заставил бы ребёнка родиться раньше времени. элили спрашивала его, почему их втянули во всё это. почему, не смотря на отказ, продолжали преследовать и не давали просто уйти. перседаль рад бы ответить, да вот только он и сам этого не понимал. ему казалось, что он вообще ничего не понимал. в один вечер приходит осознание, что всё уже наступило. надо смириться и двигаться дальше. в конце концов, в доме три ребёнка, у которых тоже пропал дорогой им человек, и сами они о себе не позаботятся. в роли осознания и совести выступает рубилакс, которому надоело поведение его хозяина. рубилакс говорит долго, но только правду. краешком сознания, который где-то не здесь, гроуви отмечает, что это едва не первый раз, когда рубилакс ведёт себя по-настоящему серьёзно в плохой ситуации, говоря именно то, что думает. а ещё это точно первый раз, когда перседаль изливает душу своему шушу. тот его в этом не винит, — в конце концов, ева и для него немало значила — но на следующее утро будит хозяина с восходом и толкает идти заботиться о детях. в предыдущий вечер рубилакс говорит, что евангелина на его месте нашла бы силы жить дальше и двигаться вперёд, и даже однажды это сделала — гроуви на это думает, что, несмотря на это, она всё равно ходила читать сказки к его статуе, но вслух говорит лишь то, что он всегда был слабее евы. со следующим восходом солнца седлигроув обещает начать исправляться. он не один, ему есть за кем присматривать, и есть кому присматривать за ним. перседаль начинает двигаться дальше, пусть и эта потеря даётся ему в сотни раз тяжелее, чем потеря руки.