Невозможно невысказанное

Меня зовут Лидия Мартин, и я безнадежно и бесповоротно влюблена. Это такая любовь, когда вы знаете, что влюблены, когда видите его и не можете дышать, пока не окажетесь рядом. Это слова моей лучшей подруги, Эллисон Арджент, которая помогла мне понять, что все лучшее в жизни станет возможным, как только ты откроешь свое сердце такой любви. Когда она впервые использовала эту фразу, описывая свою любовь к Скотту МакКоллу, я призналась ей, что мне неизвестно, каково это. Это было правдой. До тех пор никто и никогда не вызывал во мне подобных чувств. Точнее, был один человек, который подарил мне об этом… за исключением лишь того, что я сделала все возможное (по человеческим меркам), чтобы проигнорировать эту искру между нами. Но, благодаря стойкости характера того же невероятного человека, теперь я могу сказать, что я абсолютно согласна с такими точными словами Эллисон. Невероятно ошеломляющая, всепоглощающая любовь, которую я испытываю к нему, — та, которая буквально открывает порталы в пространстве и времени. Та, которая принесла мне худшие, но гораздо больше лучших дней в моей жизни. Моя любовь — Мечислав Стилински. Какие-то проблемы с именем? Не слетает так просто с языка, знаю, но оно является синонимом самому чистому, самому удивительному и самому важному человеку моей жизни. Для меня оно прекрасно… и не смейте сказать иначе. В переводе с польского Мечислав означает «меч» и «слава». Как только вы прочтете это, вы сразу же поймете, насколько это подходящее имя. Все еще зациклены на произношении? Не волнуйтесь, мы (то есть… его семья, друзья и я), мы все называем его Стайлзом. Так я и буду называть его с этого момента. Я могла бы сказать вам, что с той минуты, как я впервые увидела Стайлза, я знала, что он «единственный», но это было бы ложью. Для кого-то с IQ 170, признаю, что была достаточно глупа, когда дело доходило до того, чтобы увидеть и полностью оценить то, что было прямо передо мной. Это просто показывает, как далеко заводит так называемый интеллект. Основные человеческие эмоции и честность — вот то, что на самом деле имеет значение, когда речь идет о таких вещах. В то время как Стайлз всегда имел и то, и другое, ничего из этого не было частью моего репертуара в течение очень долгого времени… пока он не разбудил меня. В защиту могу сказать, что значительная часть потерь еще до того, как мой возраст достиг двузначного числа, могла стать весомым фактором, способствовавшим этому. К восьми годам я уже потеряла трех самых важных людей в жизни. Первой была моя бабушка, Лорейн, которую я потеряла из-за непонятной силы ее собственного разума. Мне было всего пять лет. Затем мать Стайлза, Клаудия. Когда нам со Стайлзом было по восемь, у нее обнаружили лобно-височную деменцию — болезнь, которая лишила ее всего, что делало ее той великолепной женщиной, которой она была. Это сделало ее боязливой, параноидальной, страдающей навязчивыми идеями, и, как следствие, разбило сердца двух самых лучших мужчин, которых я знаю, — Стайлза и его отца, Ноа. Мало кто знает, но это разбило и мое сердце. Клаудия помогла пережить один из самых трудных периодов в моей жизни, и я прочувствовала ее потерю почти также глубоко, как Стайлз и Ноа. Для нас боль остается в стенах дома Стилински. Это как тишина после снежной бури. Тишина, покрывающая печалью каждую великолепную вещь, связанную с ней, и скрывающая ее присутствие от нас с каждым днем. Точно как и потеря Эллисон остается в моем сердце, в сердцах Стайлза и Скотта. Третья потеря была не такой неожиданной, как две предыдущие. Все происходило постепеннее. Хотя я не могу назвать точную дату, но скажу вам, что это был мой отец. Еще до того, как высохли чернила на документах о разводе моих родителей, он уже подвел меня больше раз, чем я могла бы сосчитать. Это был полностью его выбор, и, по словам Стайлза, на самом деле потеря моего отца, а не моя. Но все равно было чертовски больно. В свете стольких потерь мне представился несколько очевидный вывод: открытое сердце = открытые раны. Поскольку я уже испытала больше боли, чем было бы справедливо, я решила, что лучший способ защитить себя от будущих мучений — закрыть свое сердце. Если бы я не позволяла себе привязываться к людям, то не могла бы их потерять… по крайней мере, так думала. С некоторыми людьми проще, однако было два больших исключения. Во-первых, была Эллисон. Решение ее родителей переехать в Бикон-Хиллз изменило мою жизнь. Мы быстро стали близкими друзьями, совершенно новый опыт для меня. Хотя я была той, кого люди могли бы назвать популярной, большинство моих отношений на самом деле были просто знакомствами. Но ведь так и было задумано, верно? Если ты не подходишь слишком близко, тебе не может быть больно. Эллисон же была глотком свежего воздуха. Она была милой, умной, способной, волевой и веселой. У нас было довольно много общего, а наши различия только усиливали ту связь, установившуюся между нами. С ней было легко разговаривать. Она никогда не осуждала меня. Она смотрела глубже. По какой-то причине она хотела знать обо мне больше, чем все остальные думали, что знают. Прежде всего, она не ждала ничего взамен. Она искренне заботилась обо мне, о том, кто я и чего хочу от жизни… а это также было приятной переменой. Она была открытой и честной, и, по-видимому, эти качества заразительны. В результате я стала отказываться от некоторых своих барьеров, чего раньше даже не собиралась сделать. Вот тогда все и началось: Эллисон была катализатором. Наша связь изменила меня. Ее дружба оставила неизгладимый след, распахнула ту тщательно охраняемую дверь в мое самозаточенное сердце. Другой косвенный эффект нашей связи: Эллисон была влюблена в Скотта МакКолла, а у Скотта есть лучший друг… Это подводит ко второму большому исключению. Стайлз. Чем больше времени я проводила с Эллисон… которая проводила много времени со Скоттом (видите, куда это ведет?), тем больше времени я проводила со Стайлзом. И Стайлз единственный в своем роде. Невозможно было не поддаться его чарам… и они были сильны. Он не давал держаться на расстоянии, ослабляя мою решимость своими безграничными проявлениями понимания, привязанности, ума и остроумия. А еще его лицо, которое буквально растапливает мое сердце каждый раз, когда я смотрю на него. А эти глаза! Можем ли мы поговорить о его глазах минутку? Я знаю, что многие питают симпатию к голубым глазам. Еще знаю, что Стайлз абсолютно не согласен с мнением большинства, настаивая, что зеленые глаза намного лучше. И хотя я понимаю привлекательность всех цветов, для меня карие глаза, а именно его глаза — самые красивые. Они глубокие, теплые и невероятно выразительные… и когда свет, особенно солнечный свет, падает на них под нужным углом, невероятные золотые искры появляются в его радужках сокровищем. Я могла бы продолжить, но позвольте перейти к сути, которая заключается в том, что Стайлза было нелегко оттолкнуть от себя. На протяжении многих лет постепенно он добротой и состраданием убивал ту часть меня, которая была полна решимости оставаться закрытой. Каждый раз, когда мне был необходим кто-то, на кого можно опереться, — даже когда я думала, что это не так, — он был рядом. Он был внимателен, он слушал, он помнил. Его очаровательно неуклюжие движения и прекрасная душа искушали меня снова и снова поддаться, позволить себе чувствовать все то, от чего я так долго отказывалась. Были моменты, когда я позволяла своей защите ослабнуть. Например, когда держала его за руку, когда мы катались на коньках с Эллисон и Скоттом. Или несколько раз, когда я позволяла себе поплакать на его плече. Но в основном, к своему стыду, я держала его на расстоянии вытянутой руки, что привело к безмерной сердечной боли для нас обоих. Видите ли, в якобы идеальной формуле самосохранения, которую я разработала, был большой изъян. (За это, обещаю, медаль Филдса не дадут). Я полностью упустила два пагубных фактора: 1) Отталкивание людей не мешает вам скорбеть об их отсутствии. (На самом деле, это заставляет горевать еще сильнее). 2) Я никогда не нуждалась в защите от Стайлза. (Он никогда не причинит мне вреда. Никогда). Если бы я приняла во внимание хотя бы одну из этих истин, я избавила бы нас от невероятной боли. Вместо этого я молчала, когда должна была говорить. Я отстранилась от Стайлза, когда должна была опереться на него. Я отдалилась. Я ревновала. Я не понимала. В общем, я совершила уйму ошибок. К счастью, Стайлз всегда лучше разбирался в сердечных делах. То, чего мне не хватало в этой области, он с лихвой восполнял. Хотя немногие дети так проницательны, как он в восемь лет, он знал, что мы созданы друг для друга. Он даже может точно назвать момент, когда догадался об этом. Это был его первый день в школе после смерти Клаудии. Я заметила, что он сидит один, и подошла поговорить. Я точно не сказала ничего выдающегося. По правде говоря, я не знала, что сказать. В такой момент действительно нечего говорить. Все, что я знала, это то, что я хотела облегчить его страдания… хотя бы на минуту, потому что даже тогда, только при виде этого мне было больно. Мне стало мучительно больно. Если бы вы спросили его, Стайлз сказал бы, что слова, которые я произнесла, были идеальными. Спросите его, и он с радостью скажет, что с того самого дня на детской площадке он знал, что любит меня и всегда будет любить. Он часто напоминает мне о своей потрясающей проницательности. Вовсе не для того, чтобы заставить меня чувствовать себя виноватой за то, что я так долго шла к такому выводу, или за то, что мне потребовалось еще больше времени, чтобы признаться в своих чувствах. Нет. Стайлз никогда бы так не поступил. Он знает, почему я сдерживалась. Что касается меня, Стайлз может напоминать о своем откровении так часто, как только захочет. Потому что всякий раз, когда он рассказывает о том дне, это позволяет мне вспомнить самую важную часть истории, и тогда… я не могу не улыбнуться. Самая важная часть истории заключается в том, что он любил меня все это время, и поэтому я считаю себя самой счастливой девушкой на свете. Даже когда я невероятно усложняла жизнь Стайлза, он никогда не переставал верить в нас. (Я же говорила вам, он удивительный). Эта вера — основанная на непостижимом терпении, с которым он относится ко мне. Эта вера сделала возможным все самое лучшее, что есть в моей жизни. Его проницательность не ограничивается тем, что он полюбил меня в столь юном возрасте в результате такого простого, но искреннего разговора. Стайлз также обладает уникальной способностью понимать меня, обычно лучше, чем я сама. Поэтому, пока я была заперта в петле самоотрицания и сопротивления, он пытался помочь мне увидеть бесконечную возможность того, что мы сможем вместе, говоря, что он любит меня так, чтобы я была могла воспринять это. Он знал меня достаточно хорошо, чтобы понимать, когда я еще не была готова услышать эти три слова. И вместо этого он показывал мне. Его замечательная интуиция также позволяла ему точно определить момент, когда я была готова их услышать. И каждый раз способ, который он выбирал для проявления своей любви, приводил меня в изумление. Потому что, несмотря на все то, что я знала о нем, я поняла не сразу: Любовь Стайлза имеет тихий голос. Но если вы готовы слушать, вы услышите его громко и ясно. Это подводит нас к следующей части истории: пять раз Стайлз говорил мне, что любит меня, не произнося при этом ни слова.