Трио

Я мог бы выпить море, Я мог бы стать другим, Вечно молодым, вечно пьяным. Я мог бы стать рекой, быть темною водой... Смысловые галлюцинации «Вечно молодой»

Я родился в век дешевого натурализма. Если прошлое поколение имело какие-то ценности и растеряло их по пути к взрослению, то наше родилось уже без них, вытесненных едкими выхлопными газами цивилизации и простатитом общества. Поколение нищих сердец с предрасположенностью к импотенции. Сейчас время всеобщего облысения душ, когда выбор статуса в социальной сети важнее всего – семьи, доброты и прочей бессильной хрени. Мы разрушили свой монумент под названием «человек» и, аккуратно обвязав себя тросами, спускаемся в выковырянную яму до самого ада, которого нет. И сами не осознаем, что, возможно, под толщей земли ничего не осталось, даже ядра… Она убила себя и заодно их. Лидия. Хрупкая девочка с безмолвными, часто вопрошающими глазами цвета афганского лазурита. Чуть вздернутый нос и яркий, немного несимметричный рот. Она устала от борьбы. Ее просто задвинули в угол, как малолетку, хотя она и была ею. Несмотря на то, что родилась раньше всех. Ее никогда не слушали и безбожно перебивали. А в последний раз, самый обидный, Чемпион слил все ее нежно-малиновые гладкие барбариски в унитаз прямо в обертках. Она решила отомстить и сбежала на балкон, откуда и шагнула на тротуар в 12-метровую высоту. В душный дождливый день, на зонтики копошащихся внизу пешеходов. А точнее, на крышу небольшого продуктового магазина «Соки, вина и продукты». Буквы «к» не хватало – ее кто-то закрасил черной краской из баллончика. Поэтому «Соки вина и продукты» так и сократили до «продуты» местные жители нашего округа. Борей часто ходил в «продуты». Высматривал глазами что бы спиздить, путешествуя стремительным, воодушевленным взглядом по полкам, заставленным всякой целлофановой едой, напичканной дешевыми нитратами мегаполиса. - Встань туда, – шептал мне Боря после ощупывания недорогой пачки пельменей или резиновых, в приветливой упаковке сосисок. Его взгляд становился сразу мутным, жаждущим, над губой выступала капелька пота, а брови слегка хмурились. Я всегда терялся под этим взглядом, словно позировал перед демонически соблазнительным фотографом. Будто я стоял нагишом и ждал чего-то непристойного: щелчка затвора фотоаппарата или предложения безумного секса. - Левее, – требовал Борей, прищурив глаза, и в этот момент тень от ресниц падала на его бледные щеки. Я словно во сне под гипнозом и с невероятно гигантским усилием отодвигался в сторону. Еще. Один сантиметр. Два. Хлопок закрывающейся дверцы витрины, и дальше в голове остается только одного слово. Бег. Но мы не бежим, а, напялив маски зевающих тинэйджеров, выходим на улицу, спрятав жратву за холодной молнией серой ветровки. Замороженные пельмени отогревались от жара Бориной груди и потели. Однажды я понял, что болен. Безвыходностью эмоций. Когда я бросил играть. Совершенно неожиданно меня начинало распирать изнутри, и я мог разрыдаться в самый неподходящий момент над плаксивой мелодрамой или над очередной новостью о жертвах невинно убиенных по телику. Тогда я решил, что эмоции надо куда-то девать… И я решил их сдавать. В аренду. Началось все с семьи богатых буржуев напротив. Соседка тетя Анжела с сочным рельефным телом и неприлично вызывающим бутоном губ непристойно курила на лестничной площадке. Она была самой настоящей шлюхой современности, в плюшево-невинном халате, отдававшем запахом сладко-удушающих духов, вооруженная пачкой клубничных презервативов «страсть». Мы трахались везде, где только могла позволить фантазия. А у Анжелы она была размером с ее 4х-комнатную квартиру вместе с двумя подсобками и гардеробной. Нашим крикам могла бы позавидовать самая нетерпеливая кошка во время течки. Диваны, пушистые, с мягким ворсом ковры, стеклянный стол с позвякивающими на нем миниатюрными вазами, даже крышка дорогущей стиральной машинки пропахли следами нашей вандалистской любви. Анжелке было скучно, а мне казалась не лишней пара хрустящих долларовых купюр. Так мы и бросились друг на друга в этой звенящей тишине прокисших будней. Потом выдохшимися вечерами приходил ее муж. Орал с коридора. Злился. Бил ее. Я думал, и меня пришьет или намотает вокруг шеи, как галстук. Но каждый раз, встречаясь на трех метрах клетчатой плитки лестничного пролета, он молчал, выдавливая ссадины на мякоти ладоней. А мне казалось, что я совсем теряю вес и становлюсь легче пушинки, когда проходил мимо его грубо вытесанной фигуры. Душа сжималась слой за слоем в микроскопическую точку и застревала где-то под кадыком. А ночью он напивался вдрызг и потом ссал с балкона бесстыдной струей, орошая пожелтевшую от пыли и кислотных дождей листву. С утра ему было лень выбросить накопившийся мусор, он выкидывал его все с того же балкона на бесцельно скитающихся дворовых собак. Он платил Анжеле за нарядную ухоженную пизду, она мне – за феерический секс, а я – своим изголодавшимся эмоциям за минуты вселенского покоя, пока отмокал в ванной. *** В детстве мне хотелось стать пианистом. Чтобы плыть в океане цветов и нанизывать на нить самомнения горящие от восторга взгляды. Я хотел быть любимым сотней тысяч людей, плотоядно взирающих на меня из внимательно наблюдающих моноклей. Не бояться обнажить свои страхи, сомнения, злость, загоняя их в лакированные черно-белые клавиши нажатием пальцев. Эмоции бурлили во мне до температуры +38, и я сгорал изнутри, стирая мозоли на руках и отбивая кулаки о крышку старенького пианино. И в один из таких безнадежных вечеров меня не хило лихорадило. Я вылез, трясущийся, в растянутом свитере, на волю. В подъезд. Чиркнула зажигалка, и я затянулся, облокотившись о стену. Завис всего на пару минут. Но легкие, подпрыгивающие шаги незнакомца выпнули меня из межмирового пространства. Белые кроссовки вынырнули из мрака, приземлившись рядом с моими заношенными тапками. Неопределенного цвета глаза пробежались по нескладной фигуре неудавшегося пианиста и застыли на уровне моей зажженной сигареты. - Спички есть? – прорезал тишину его слегка хрипловатый голос. - Держи, - я загородил половину окна своей тощей спиной. Проезжающая с улицы машина мазнула по мне мимолетным светом фар, вычерчивая мой силуэт, светящийся тусклым ореолом. - Ты – падший ангел, – прохрипел он в пустоту. - Кто? – не расслышал я, уставившись на минуту в освещенное лицо передо мной. - Ангел. Подъездный. И он улыбнулся каким-то своим потаенным мыслям. Мне не хотелось быть Ангелом. Я хотел быть пианистом. Более или менее легко продавшим душу алчущей публике, без крови и разбитых костяшек пальцев. Но я лишь молча курил выплескивая едва сдерживаемое отчаянье в пачку дешевой Явы. Наши судьбы переплелись так же, как поднимающиеся к потолку струи сигаретного дыма. Моей Явы и его Бонда. А потом мы встречали рассвет, зябко ерзая в объятьях холодной одежды. Так мы и познакомились – пара взъерошенных, нескладных мальчишек.