Та, что смотрит из пруда

      Самый главный страх для любого человека творческой души — отсутствие вдохновения. В поисках этой вещи — эфемерной и непостоянной, словно пугливая птица — поэтам и художникам порой приходилось преодолевать большие расстояния и переживать столько несчастий, сколько обычный человек не выдержал бы. И только протоптав сотню троп, разбив и склеив заново собственное сердце, можно было рассчитывать, что птичка-вдохновение сочтёт их душу достаточно достойной, чтобы опуститься на плечо и пропеть — на самое ухо, тихо, чтобы никто больше не услышал — сладостную рифму или же нашептать сюжет для картины.       Художник Павел постукивал по девственно-белому холсту чистой кисточкой и глядел на заходящее в тёмные воды лесного озера красно-оранжевое солнце, но долгожданная птичка-вдохновение всё никак не желала опускаться рядом с ним. Ему казалось, что он пережил достаточно для этого: последнюю картину купили за смехотворные гроши, любимая девушка, не дождавшись обещанной золотой жизни, ещё месяц назад ушла к более успешному и богатому бывшему однокласснику, а на прошедшей неделе хозяйка квартиры настойчиво попросила съехать со съëмной комнаты. Последней надеждой было написание новой, более удачной картины, которую удастся продать за достойную цену, и Павел, не сдерживаемый ничем, кроме долга в продуктовом магазине, всю последнюю неделю бродил по лесу и отчаянно искал достойного пейзажа.       Блуждая среди тополей и ясеней, он оказался у заброшенного озера, обрадованный собственной находкой. Вот только радость оказалась мнимой — разложив мольберт, холст, кисточки и краски, Павел вдруг понял, что рука не поднимается взять кисточку, окунуть её в краску и провести хотя бы линию горизонта. Так он и просидел в течение нескольких часов, постукивая по полотну жёсткой щетиной, изредка лишь пытаясь искупать её в масле.       Он сам не понимал, откуда в нём такое нежелание творить — места здесь были как нельзя живописные, Павел, наблюдая за ними, даже успел позабыть о собственных личных неурядицах, — поэтому лишь вздыхал украдкой, да глядел на блестящую в лучах заходящего солнца рябь на воде. Придя сюда он был уверен — никем не тронутая природа и небольшое озеро болотно-зелëного цвета, в разных местах укрытое крупными кувшинками, пробудит в нём жажду писать, но ошибся: последние проблески вдохновения исчезли. Испарились, как вода в жаркую погоду.       В конце концов, устав от собственного безделья, он поднялся с неудобного походного стульчика и опустился у берега. Стоячая вода противно пахла, отчего желание купаться быстро сошло на нет, и всё, что ему оставалось — водить рукой по мелкой ряби и оглядывать поверхность озера. Взгляд сам собой зацепился за отражение склонëнного над водой ветвистого дерева. Но вызывало интерес не столь оно, сколько умостившаяся на широкой ветке девушка.       Павел несколько раз сморгнул и поднял лицо. В самом деле, посреди густой кроны сидела молоденькая девица, болезненно-худая и бледная. Она беспечно мотыляла ногами, теребила воротник белой, сильно рваной в подоле длинной рубашки и разглядывала его, лукаво склонив русую головку.       — Кто ты? — спросил Павел, но девушка не ответила, лишь спрыгнула с дерева, подняв столп брызг, и направилась к нему навстречу, медленно перебирая босыми ступнями по воде.       Невольно, сам того не желая, он вспомнил бабушку и те страшные сказки, которые рассказывала она, когда он был ещё совсем маленьким. Про чëртов, полудниц, кикимор, русалок… Вспомнил и серьёзный шёпот, просящий ни за что и никогда не глядеть в глаза встретившегося в лесу или поле путника, будь он хоть седым старцем, маленьким ребёнком или наипрекраснейшей девицей.       Поэтому, когда девушка подошла к нему совсем близко, он оглядел её полностью, избегая лишь глаз. В самом деле, она была красивой, пусть как мертвец бледная и худая, но красивая, и даже голос её — тихий и сиплый, как от простуды — ухитрялся проникнуть в сердце и вызвать мурашки по всему телу.       — Что ищешь в отражении заряном, красный молодец?       Говорила она медленно, нараспев, и чуть улыбалась, отчего заметны были ямочки на впалых щеках.       — Вдохновение, — сглотнул Павел, стараясь смотреть мимо девушки.       Что-то странное, вызывающее старый, позабытый всеми страх было в ней, и рассказы бабушки, всю жизнь воспринимаемые им как детские сказки, вдруг стали казаться самой правдивой былью.       — Отродясь у нас оного не было, — сказала она, накручивая на палец длинную русую прядь, и Павел, рассеянно кивнув, повторил:       — Кто ты? — и девица, задумавшись на минуту, созналась:       — Я не помню своё имя. А ты?       — Павел.       Девушка серьёзно кивнула и обошла его — да так резко, что капли воды усыпали его джинсы, — остановившись за его спиной.       Не совладав с любопытством, Павел обернулся и упëр взгляд в венчавший макушку девушки венок из полевых цветов.       — Кто ты такая?       Она рассмеялась, сделав шаг ближе, и он тут же попятился назад.       — Это так важно знать? — она ласково улыбнулась и, прежде чем он ответил, нежно взяла его за руку и прижала к груди его сомкнутую в кулак ладонь. — У вас, людей, такое неуёмное любопытство, вам надо знать всё.       — А ты разве не человек? — спросил он, сам, правда, не зная, в самом ли деле хочет знать ответ.       Погладив указательным пальцем тыльную сторону его ладони, девушка доверительно шепнула:       — А ты загляни мне в глаза, тогда и узнаешь.       Тяжело выдохнув, Павел отвернулся и сжал губы в тонкую полоску: серебряный крестик на груди раскалился, точно был только вынут из кузнечной печи. Всё нутро кричало, требовало бежать отсюда сломя голову и… одновременно с этим оно не желало уходить, просило сдаться и заглянуть в манящие глаза девицы.       — Ну же, яхонтовый мой, посмотри.       Он покачал головой и до боли сжал веки: крестик горел всё больше. А девица, засмеявшись, обхватила костлявыми пальцами его подбородок, заставляя повернуть лицо в её сторону.       — Посмотри. Ну же, взгляни, чего тебе?       Он зажмурился ещё крепче, и вдруг почувствовал, как её холодные ладони коснулись его шеи, ухватились за горячую-горячую серебряную цепочку и порвали одним резкими движением, заставляя скатиться по плечам и упасть на илистое дно.       — Посмотри, — повторила она, проводя костяшкой пальца по его щеке, и Павел сдался.       Первым делом он посмотрел на её пальцы, на подушечках которых алели следы от ожога, затем перевёл взгляд на нежную улыбку и забавные ямочки, а после — на глаза, большие, болотно-зелëные, словно вода в озере, и пустые, как у покойника.       Он забылся. Потерялся. Исчез. Ведомый ей шагнул вперёд. Шаг. Второй. Третий. Пропасть.       Павел очнулся слишком поздно, карабкаясь на середине озера с единственной мыслью выжить. Но испуг и животный страх оказались сильнее, и пучина захлестнула его, как сотню парней до — безжалостно и нежно. Он опускался ко дну, пытаясь высмотреть последние лучи солнца сквозь мутную воду, и улыбался до смешного радостно.       А там, наверху, остались мольберт с красками, долг в продуктовом, сбежавшая к другому любимая и русалка, тихо плачущая по очередному убитому путнику.