Драбблы по вселенной Dragon Age

В вышине ротонды слышны приглушенные голоса, шорох бумаги и хлопанье крыльев под крышей. Но это все там, где-то в сумраке наступающего вечера. Здесь, окруженный свечами, он один, его краски, кисти и нетронутая белая стена. Каждый вечер он говорит всё как есть. Он говорит: — В киноварь добавь обязательно немного меду. Сладость почувствуют муравьи. С годами они облагородят цвет. И не смейся. Любая красота рождается из неприметных вещей. Слышишь, птицы под балкой устраиваются на ночлег? Когда я пишу живых существ, я следую неровному шороху их крыльев, чтобы повторить жизнь в переливах меха… Он оборачивается на затемненный проход в главную залу. Но это просто шелест платья орлесианской дамы. Она выпила вина за общим столом и теперь неровным шагом приближается к застенчивому серому стражу рядом с троном. Эльфу не нравятся серые стражи. Они — часть общей ошибки, случившейся с этим миром. Он никому не рассказывает об этом, но на самом деле он втайне боится их. Ему нужно срочно все исправить, пока их стараниями мир не пошел ко дну. — Не смешивай лазурь с толчеными спорами глубинного гриба. Он дает неповторимый оттенок холодной ледяной тени, это правда — как и то, что вскоре от сквозняков в комнате, покрытой такой краской, начинают ныть кости, а гости покидают жилище навсегда. Разве что ты намерена окружить себя неприступными стенами и умереть в одиночестве… Кисть в его руке замирает напротив нетронутого фрагмента штукатурки, а на миг показавшаяся усмешка исчезает. Сегодня Иквизитор определенно задерживается дольше обычного. Эльф ежится от прохлады окружающей его пустоты. Кто-то громко нараспев начинает декламировать с балюстрады нечто ритмичное, вероятно, стихи. Голос гулко кружится вдоль эльфийского орнамента росписей - тевинтерской певучей речью. Он задумывается о возможном смысле такого сочетания. — Все значимо. Нужно увидеть, прежде чем написать. Почувствовать запах. Он дает понять нужный оттенок. Ну, если нет подходящего заклинания. Но, скажу тебе честно: такими приемами пользуются только подмастерья. Наконец, дверь распахивается, и эльф вдыхает чуть глубже, испытывая облегчение: ожидание позади. Он не спешит оборачиваться. — Важный момент, — поясняет он стоящей за его спиной Инквизитору, — никогда не прерывай начатого. Если потерять сосредоточенность, потом ты уже взглянешь на пустое место немного иначе, как будто уже что-то написала на нем. Эта иллюзия обернется бледностью рисунка. Ты интуитивно пожалеешь краски. — Кажется, ты приступил сегодня к новому участку стены. Что ты изобразишь на нем? Прежде чем ответить, он помолчал, обдумывая. Он хотел бы сказать: «Правду», но это породило бы еще больше вопросов. — Волка, — бросил он небрежно и тут же добавил, словно испугавшись расспросов, — возьми кисть. Инквизитор довольно умело уже обмакнула кисть в светлый раствор для первого наброска. Он встал у нее за спиной. — А теперь расслабь руку и постарайся почувствовать линию. Можешь даже закрыть глаза. Осторожно взяв ее руку за запястье, он медленно вывел на стене изгиб спины с взъерошенной холкой. Солас давно задумал именно этот образ, но его воплощение рождалось прямо сейчас: из сумерков наступающего вечера, из тевинтерской поэзии, из тепла стоящей перед ним эльфийской женщины, этого касания и запаха ее волос. И еще ее немного взволнованного дыхания. Он отпустил ее руку и отвернулся, выбирая на столе нужные ингредиенты для красок. Протянул ей маленькую деревянную ступку со смесью для будущих глаз зверя. Она обрадовалась возможности заняться привычным вечерним уроком рисования. — В киноварь добавь обязательно немного меду… — начал он. Каждый вечер он говорит ей всё как есть.