Звёздный Предел

      Слишком много времени прошло, или же слишком мало? Дрейфующее сознание было более не в силах бороться с болью, сковавшей всё тело: жгущим, терпким чувством вверх по ноге и острым, леденящим — к сердцу от перетянутого дурно пахнущими тряпками запястья. В глаза ударило зарево заката — странное, полумесяцем. Он не сразу понял, что серп этот не природное явление, а кайма из высоких черных стен, оградивших от него весь мир, за исключением оранжево-золотого клочка неба. Он был в яме. В какой-то зловонной, глубокой, огромной яме.       — Очнулся?       Голос хриплый, надтреснутый, язык едва поворачивается у обладателя во рту. А у него сил не было даже на то, чтобы повернуть голову на звук, поэтому обладатель голоса возник над ним сам, завесив волосами даже тот крошечный клочок неба. Миднайт. С заплывшим от удара глазом, лопнувшей губой, дорожкой крови, размазанной под распухшим носом. Вряд ли он сам выглядит сейчас лучше. Или живей. Рига издал сухой хрип, больше походящий на надрывный скрежет — язык прилип к нёбу и свернулся высохшим комком. Но Миднайт не дала воды. Она что-то едва слышно бормотала.       — …видно, нас решили похоронить заживо. Прости меня, прости…       Рига прикрыл веки, надеясь снова нырнуть в удушающий сон. Воды не будет. Это первое… и это последнее. Живое тело рядом завозилось и легло — не такое горячее, как должно быть, а с ледяными пальцами, сжавшимися у него на загривке и, другой рукой — вокруг ноющего запястья.       Что делают в их случае?       Считают дни…       Пылающий серп, нависший над головой, отпечатался на внутренней стороне века.        Утром в яму посыпались трупы. С глухим, мягким стуком — тела падали, как сломанные куклы. Миднайт оттащила его ближе к стене, и помогла поднять туловище. Так они (она — он вновь был не в сознании) сидели, прижавшись к остывшей за ночь земле. Миднайт безучастно всматривалась вверх, едва щурясь от обилия света, заливавшего эту братскую могилу: там мелькали все те же разрисованные белым лица недо-эльфов, презрительно оскаленные в сторону еще живых.       Трупы были эльфийские.       Ночью Миднайт растормошила его, частыми оплеухами заставив сфокусироваться на ней.       — Если положить тела друг на друга, можно будет выбраться, — у него гудела голова, или же это гудели мухи и осы, слетевшиеся на пахнущее гнилой кровью мясо?       — Если дальше не будет еще одной ловушки, — на ответ едва хватило сил. Оставшиеся едва ли служили своему хозяину — он был пуст, как огромный колокол в единственной башне Амон Эреба. В колокол били, дабы он только гудел и сотрясался от боли. Его предплечье снова сжало что-то ледяное.       Едва Рига помог бы сейчас больше — Миднайт старалась не думать о его состоянии, сосредоточившись на иронии своего положения. Мертвым псевдолюдям — или гуманоидам (так бы эльфов непременно окрестили бы её соотечественники) — суждено было стать чьими-то ступенями наверх. Миднайт, машинально обмотав руки остатками рукавов от куртки, чтобы защитить царапины и трещины на коже от трупной заразы, стаскивала тела к одной стене, превращая их в одну кучу из тухнущего, окоченевшего мяса на треснувших костях.       Нужно было успеть, пока Штраус не стал еще одним таким телом — кирпичом или ступенью. Она оглянулась как раз вовремя, чтобы увидеть, как ненадолго пришедший в себя товарищ стащил с запястья перевязь и увидев синюшный, пятнисто-трупный цвет, завалился на бок и выплюнул желчь вперемешку с желудочным соком. Или что там у него еще оставалось…       …Если солнцу суждено вылизать их кости до известнякового блеска, эти кости, по крайней мере, будут впиваться в рыхлый уступ выгребной ямы.       — Я не поднимусь, — сказал Рига, едва взглянув на своеобразную лестницу и даже не потрудившись принять устойчивое сидячее положение. — Если я зацеплюсь здоровой рукой, тебе придется меня хватать за это, — он продемонстрировал насквозь пропитанную сукровицей, дурно попахивающую перевязь, — и это оторвется, — Рига издал мрачный смешок. — Зацепится этой рукой, сама понимаешь…       Миднайт замахнулась. У него не было даже желания избегать удара — голова только дернулась вбок. На фоне остального вряд ли пощечина была бы больней.       — У нас нет иной цели сейчас, кроме как выбраться из этого дерьма, — выплюнула она. — И ты, и я еще пока живы. Не смей сдаваться.       — Я не выберусь, — столь же злобно бросил Штраус. — Я буду тебе только обузой. Если бы не я, вы бы с Ирмой были в безопасности.       Миднайт скривилась.       — Ты и сейчас обуза. Прежде всего — для себя, — вот, снова ледяное, спасительное ощущение на загривке. Так пальцы Миднайт впиваются в его горящую, ноющую плоть. Сейчас он осознает себя медленно умирающим куском плоти, не больше. — Ты хочешь окончить свою жизнь среди трупов и мух?       — Я вообще не понимаю…как пришел…к такому, — его губы едва шевелились. Миднайт отпустила его. Голова Штрауса, как болванчик, покачнулась на потерявшей опору шее и откинулась назад. Его глаза закатывались. Запястье и нога гнили на жарком солнце. Еще немного — и их можно будет только ампутировать.       — Мы живы, Рига, мы еще живы… — её язык едва шевелился, исчерпав свой лимит слюны. Миднайт некстати вспомнилось, как она облизывала холодные каменные стены — казалось, совсем недавно (всего пару лет назад) — в надежде утолить жажду.       Горячее полуденное солнце двоилось, троилось… Нил кружился на странной орбите, прозванной «бесконечностью» — лежачей восьмерке. Первым — и самым холодным — солнцем была молодая звезда, оттягивающая на себя большую часть восьмерки. Другую часть восьмерки — должно быть, отвечающую за «отрицательный полюс бесконечности» — оттягивала черная звезда с огненной каймой затягивавшегося вовнутрь света. Еще земные астрономы прозвали сверхмассивную дыру Тиамат — матерью, с которой все началось, и которой всё закончится. Третьей звездой было Солнце — массивная и протяженная система зеркал на Нильской орбите, благодаря которой согревалась поверхность, пробивались первые ростки земных культур, люди могли ходить босиком… Однажды двенадцатилетний Рига стащил с замерзшего насмерть друга сапоги, чтобы не касаться обжигающей холодом земли.       Обжигает и тепло, и отсутствие тепла — так в чем разница? Ресницы как будто тлели. Как, казалось бы, в густом лесу может быть настолько жарко? Миднайт приоткрыла веки и повернулась к Риге — он едва дышал, а лоб был покрыт густой испариной. Грудная клетка мелко-мелко подрагивала. Но внезапно и его лицо, и огненно-рыжие волосы, и воздух вокруг — всё стало настолько ярким, ослепительным, превратившись в медленную, всепоглощающую вспышку.       Так ли выглядит свет в конце тоннеля? Если это смерть, то гул ревущего пламени за краем света — это, несомненно, ад.       Ирма уходила всё дальше в чащу легкими, почти танцующими шагами. Она кричала то сиплой совой, то перебравшей забродивших ягод сойкой, и напряженный охотник с разрисованным лицом неотступно следовал по пятам. В какой-то момент тихий и светлый лес преобразился, вытянувшись вверх сухими стволами и хрупкими зелеными листьями, рассыпавшимся в порошок от легкого касания. Чем дальше — тем больше заскорузлых ветвей, сквозь которые она продиралась с глубокими царапинами на куртке. Как далеко она отошла от Миднайт? Охотник прекратил движение, едва проскользнула эта мысль, но его фигура по-прежнему отчетливо угадывалась в тени.       Ирма остановилась. И тут она поняла, почему не было надобности искажать птичий напев — страж поселения все равно бы услышал её тяжелые шаги. Ибо никого, кроме неё и него здесь не было. Тишина. Ни сверчка, ни звона пойманной в паутину мошки.       Эльф двинулся — но не в её сторону, а по кругу, забирая по часовой стрелке. Он опустил копье — и каменный наконечник взрыхливал сухой грунт, образовывая кольцо. В тишине поплыла густая, как нефть, мелодия — как будто тишина сменилась тишиной — бесконечной нотой (отсутствием) ровного звука: так нефть склеивает перья неосторожным птицам, лишая возможности взлететь; потом птица тонет, и черная масса заливает глаза, уши, нос и проникает в горло.       Там, где она существовала сейчас, совсем нет света. Со всех сторон её обволакивает горячая, липкая темнота, которая въелась в кожу, убаюкала разум, затолкнула напряженное бодрствование куда подальше, за грани тела. Она опоясывает тело, и душит, ритмично сжимая горло — это не удушье новорожденного с петлей пуповины на шее, а сладостная асфиксия, приглушающая экстаз, в котором бьется тело, чтобы вот-вот взорваться — или провалиться. Ниже, ниже…       Так единица становится двойкой — рассказывала она Марии — двойка превращается в тройку, и до девяти. Десятка обнуляет всё. Ирма попыталась зацепиться за это воспоминание, как за тонкую нить, ведущую к поплавку на поверхности воды. Чье-то сознание, плотное и вездесущее, упало на неё. Тяжело. Это не могло быть сознанием растения — растения озабочены лишь поиском воды и тепла, они ползут туда, где солнце, и бездумно тянутся к источнику. Нет, это было что-то другое. Не камень, не животное и даже не человек. Что-то наивысшее, то, что обнуляет всё. Нефть затопила разум.       Она расслабилась.       — Проснись! Проснись! Тебе нельзя спать!       Что-то настойчиво визжало, или пищало… Резало стройную тему тишины диссонансной, нестройной нотой. Как комар…       Ей почудилась оплеуха. Или как память о ней — тело ничего не чувствовало, но разум что-то поднял на поверхность. Поплавок стал ближе. На воде играли блики.       Темноту что-то резало, как нож мешок. Белые прорехи вспыхивали то тут, то там. Это было что-то настойчивое, что-то, отчаянно раздражающее и выводящее из хлипкого равновесия — что-то, что не желало оставить её в покое. Не было четкой мыслеформы — только волной поднимающееся раздражение, пока остатки сознания воспринимали посторонний звук.       — Очнись же, очнись!       — Вал-ли?       Волосы седые, почти бесцветные — её глаза могли различить трубчатую структуру волос, теперь больше напоминающих тонких морских червей.       — Проснись!       Она упала. По ощущениям — в собственное бренное тело, которое оказалось просто неподъемным. Она всё в той же чаще, но сухие ветки превратились в пышущие жизнью лозы — они до синяков впились в руки и ноги. Никого рядом не было. Ирма тряхнула головой и рванулась со всей силы — лианы сжались туже, еще одна обхватывала горло. Пленница замерла. Живые… после энтов не стоило так удивляться. Она слегка повернула голову — совсем чуть-чуть, чтобы зелень ненароком не свернула ей шею. Да…       Рядом с ней, легко и расслабленно, как в гамаке, колыхался высушенный человеческий труп — с правильными, округлыми ушами, серебристым пушком трубчато-червистых волос на голове. Мумия приветствовала её радостно отвисшей челюстью при виде сородича. Ирма сглотнула. Как бы не Рига… и кто другой. Нет, эти черты ей незнакомы. А тело висит здесь довольно давно.       «Дело дрянь». Эти остроухие гады были не так просты — орки по сравнению с ними были куда милее. Привычнее. Может быть, Ирма с большим бы удовольствием обнаружила себя связанной в лагере родных глазу гоблинов или орков — хотя это еще не точно. Но всё лучше, чем быть подвешенной, как орангутан, среди «пьющей» её дружелюбной зелени.       «Спасибо, дружище, — она мысленно повернула голову к соседу. Вселенская усталость растекалась от мозга к конечностям. — Подсказал бы еще, как выбраться»       Соседнее тело скукожилось, и его нижняя челюсть полетела вниз.       «Ах да. Ты и сам не знаешь…»       Ирма прикрыла глаза. Всё её естество слишком паниковало, чтобы вновь предаваться спасительному (или больше губительному) сну. Вместе с тем, лозы и лианы, как жирные черви, продолжали скользить вниз, ласково опутывая руки и ноги, словно смакуя вкус и запах новой жертвы. Ирма попробовала расслабиться. Так-то лучше — мягче, чем в плену зыбучих песков. Теперь бы дотянуться до ножа в голенище… Как жаль, что она так и не забрала свой ножик у Куруфина! Как он там, с её ножом, интересно…       Осторожно, не напрягая излишне мышц, Ирма выгнула спину, абсолютно открыв шею, и дотянулась до сапога, так же осторожно обхватывая рукоятку из кости.       Первой она рубанула конечность, обхватывающую вооруженную руку. Почти сразу же — у горла, пока нечто не заставило её распрощаться с жизнью. Дотянуться до ног — спасибо нолдор за такое качество стали! — и кубарем покатиться по земле. Вот и сумка… Когда только она успела её выронить?       Ирма попыталась встать, но ноги превратились в желе, напичканное аккупунктурными иголками, а мышцы совсем атрофировались из-за будто бесконечного пребывания в статичном состоянии. Когда-то совершенно четкое зрение, острый слух — всё смазалось в единое пятно восприятия, тошнило… Ирма медленно перевернулась на бок, дыша широко раскрытым ртом.       …и сколько времени прошло? Когда цветные пятна рассосались по углам, мысли обрели форму слов. Небо над головой оказалось не голубым, а оранжево-красным: и это скорее всего был пожар, дело рук кого-то, у кого был быстро воспламеняющийся состав… Миднайт… Должно быть, Миднайт в отчаянном положении. Она была всего в десяти минутах… если уже не дальше.       Ирма с трудом встала с четверенек, отбросив хрустнувшую под коленями челюсть и медленно переставляя дрожащие ноги, побрела назад.       …Рига покачивался. У него была окровавлена нога, он едва передвигался, оставляя за собой тонкий алый след. Миднайт уже была всего в двух шагах от него — но не смотрела. Она надменно вздернула подбородок вверх, стоя на своеобразном эшафоте — с завязанными руками, она рыскала взглядом по толпе, но не находила помощи.       Старая женщина, эльфийка — ли? — с похожим на сухофрукт лицом, воздела руки к небу, затем к валуну, стоящему одиноко, как меккский камень, посреди собравшейся толпы. Старейшина что-то говорила и говорила, не сводя с Миднайт пустых глаз. Ирма видела, как неподвижное и каменное выражение лица бывшего лейтенанта трескается и сползает клочьями, как пузырящийся фасад после тайфуна и зноя.       Ирма была совсем недалеко. Она цеплялась на ствол обугленного дерева, склоняя шею под тяжестью еще мутного сознания, овладевшего черепной коробкой. Ей удалось позаимствовать чью-то одежду, стянув с отравленного дымом тела, и наскоро повторить рисунок черно-белой краски на лице. Удобно, если не хочешь стоять на эшафоте… Капюшон мастерски скрывал её не только от стражей, но и от алчущего, рыщущего взгляда Миднайт. Но бросаться вперед, на толпу, было бы самоубийством. Эти недоэльфы разъярены, как голодные львы, едва затушив учиненный Скайрайс пожар. Ирма обреченно прикрыла глаза.       Миднайт медленно зверела. Штраус издал едва слышный стон сквозь сжатые челюсти, едва какой-то воин хорошенько пнул его, хромого. Ирма открыла веки. Не смотреть было нельзя. Вдруг она что-то придумает?       «Нет!»       Она слишком хорошо знала это выражение лица — лицо загнанного зверя, которому ничего больше не осталось, кроме последнего прыжка.       Ирма едва удержалась от изобличающего её восклицания. Миднайт перерезала старейшине горло, тем самым подписав себе и Риге смертный приговор на глазах толпы. Рига закрыл её от последующего удара — клинок пошел вскользь по руке и глубоко врезался в запястье, раздробив выступающую косточку. Всюду была кровь…       А она не знала, каким богам следовало молиться.       — Их нет уже несколько дней, — Эльза повернулась на её голос со злобой в глазах. Они видели пожар, а затем еще один — и вот уже двое суток, как границы этого гибельного места никто не пересек. Ни свой, ни чужой. Мария набрала побольше воздуха и закончила: — Мы должны идти.       — Куда?! Те, кто знал, куда нам идти — там!       В голосе Эльзы звенели слёзы. Это трудно — терять близких. Или страдать от неизвестности. И в любом случае — покидать их, повинуясь приказу.       — Ты помнишь, о чем мы говорили, прежде чем они ушли?       — Если им понадобится помощь, они подадут сигнал, — бесцветно заметила Мира. Она сидела лицом к лесу — они, как и велели Миднайт с Ирмой, снялись тотчас с места и продвинулись дальше на юго-восток. Она видела лишь темную кайму, только однажды очерченную линией огня. — Но они не подали.       — Они могли не успеть.       — Тогда они уже могут быть мертвы, — ровным голосом пояснила Мария. Как же сложно! У неё было ощущение, что она находится в детской комнате, поясняющая несмышленышам правила техники безопасности. — Или же не подают его, потому что это опасно для уцелевшей части отряда — то есть, нам.       Эльза натурально, по-змеиному, шипела. Если бы Скайрайс могла — Мария была в этом уверена — она бы отравила или загрызла её прямо здесь и сейчас. Спасали лишь крохи оставшегося здравомыслия и то, что с Марией — более собранной и хладнокровной — в данный момент, ей не потягаться.       — И ты предлагаешь оставить их?       Мария потерла виски.       — Не думай, что мне самой это нравится, и так я трусливо бегу от опасности.       — Именно это ты и делаешь, — снова ввернула Мира.       — Есть другие предложения? — вяло поинтересовалась де Гранц. — Если нет, снимаемся с места и идем на восток. Если они спасутся, мы все встретимся там.       — А если нет? — внезапно подал голос Джеймс. Молчавший до этого времени и изучающий карты, оставленные Миднайт в подсумке — в которую уже на следующее после их отбытия утро он не побрезговал запустить руки — Халпаст повернулся и заглянул Марии в глаза. — Если им все же не выбраться, почему бы просто не вернуться назад?       Сёстры Скайрайс ошеломленно уставились на него.       — Я не понимаю, — прошептала Мария. — Просто не понимаю…. Разве не был во всем этом какой-то смысл? Общий для…тебя, Миднайт, Ирмы — общий для нас всех?       — Вот именно, — вздохнул тот. — Смысл. Для меня — он есть и сейчас. Для Миднайт и остальных — возможно, он был для того, чтобы дойти сюда. Донести это, — он помахал бумагами, которые Скайрайс несла в подсумке. Они были зашифрованы — Миднайт использовала старый, земной шифр поколения A, использовавшийся еще на Нарвале — но Джеймс не мог его знать, так как он был уроженцем Нила в бог весть каком поколении. Он же не хочет… — твой смысл — помочь мне узнать то, что двигало остальных сюда идти.       — Я не знаю шифра Нарвала, — напряженно протянула Мария. — Ты же знаешь, я родилась уже на Анцвиге.       — В семье Вильера де Гранца.       — Да. Но шифру он меня не учил, — она спокойно выдержала его темный, почти черный взгляд. И Джеймс отступил, устало проведя по взмокшим волосам. Морщины, окаймлявшие его рот, стали еще глубже, без того впавшие щеки были натянуты на восковых скулах. Он немного пожевал губу и бросил тетрадь Миднайт на траву.       — Тогда, видимо, ничего не остается, как сжечь всё это.       — Нет! — прежде чем сама Мария успела возразить, Эльза пружинисто вскочила и прижала тетрадь сестры к груди. — Какое ты имеешь право брать и распоряжаться её вещами?! Мы заберем их.       Джеймс мгновенно ощетинился. Новые, глубокие складки пролегли на лбу и очертили сетку вокруг внешнего века. Мария даже отступила на шаг, совершенно не узнавая этого человека. Тот Джеймс, с которым они коротали время в соседних покоях (седлах, постах, местах по левую руку от Карантира) в Хелеворне, и этот — совершенно разные.       А может быть, дело в том, что он — в отличие от них — взрослеет и меняется. И злится, как злился, гладя еще по-детски юную и нежную кожу Марии после очередной ночи, проведенной вместе.       — А если там что-то важное? — шипел Джеймс. — Что-то, что не должно попасть в руки Врага?       — Мы за много миль от него, — вступилась Мария. — Здесь даже орков нет. Хотя насчет опасности я бы поспорила, но тем не менее… Для большинства — это просто бумажки в точку и линию. Прописи.       Джеймс усмехнулся и сдался.       — Будь по-вашему.       Состояние Джеймса настораживало. Мария понимала, что, возможно, сёстры Миднайт думают о ней точно так же, и отдавала себе отчет во всех умозаключениях и действиях, когда самовольно перенимала лидерство. Вряд ли чины, в которых они состояли раньше, имели сейчас какой-то вес, но тем не менее… никто не оспорил. А кому бы? Все, кто мог — ушли.       Джеймс сильно постарел — это было видно невооруженным взглядом и особенно здесь, сейчас. Какие-то полгода, что они покинули эльфов и их земли — как разум его и самосознание сравнялись с таковыми у семидесятилетнего нильца. Он стал более ворчлив, подозрителен и невыносим в целом — словно в своем, незримом и недоступном никому иному (ни им, ни даже самым сведущим в материях Арды эльфам) мире он намотал сотни и тысячи километров, десятки жизней, потерь и тот бесценный опыт, позволяющий старейшинам с высоты своей попирать неразумную молодежь и…строить козни, в виду приобретенной ушлости, позволившей дожить до своих лет.       Нет, нет! Мария зажмурилась и завозилась без сна на сухой траве. Это все еще, по-прежнему был Джеймс Халпаст. Над которым брала шефство Ирма ван Лейден; которого Рига, рискуя своей шкурой, вытащил из-под обстрела; который под страхом казни в прошлой жизни рассказал ей о подслушанном разговоре высших чинов — о казни для некоторых старших офицеров, среди которых были и Миднайт с Марией… тот Джеймс, который целовал её сухим, обветренным ртом с привкусом металла и горького дыма, за которым она пошла, чтобы они никогда не были одиноки…       Нет-нет-нет! Глупо даже думать о возможном предательстве. То, что он копался в вещах Миднайт… она не раз им намекала, что что-то такое об этом мире и их роли в нем ей известно, а поскольку её нет… Она ведь оставила эти записи, а не забрала, чтобы — возможно — похоронить с собой. В действиях Джеймса нет ничего предосудительного. Он прав: они должны знать, какой приказ на самом деле получила Миднайт, и что это за документы, которые она протащила сквозь червоточину и столько лет как зеницу ока бережет здесь, в Арде. Или, вернее сказать, Земле.       Со стороны селезенки неприятно жгло, и Мария перевернулась на другой бок. Надо будет с утра забрать их у Эльзы и обсудить, нормально, вчетвером, как же им дальше быть… Она, как лидер (пальцы непроизвольно сжали какой-то сухой стебель, мгновенно рассекший кожу на сгибе фаланг), просто обязана не допустить раскола.       Но, как оказалось, её опасения были не напрасны, и раскол… оказался куда глубже, чем она боялась. А ночь, в которую её мучили мысли — последней, когда она думала, что еще может всё разрешить.       Еще утром они поделили остатки засушенных фруктов и эльфийские лепешки, хранимые на дне рюкзаков на черный день. Они насытились быстрее прежнего, и Мария за столь короткий завтрак так и не осмелилась заговорить с Эльзой о забранных ею вещах старшей сестры. Джеймс молчал, смотрел на горизонт и теребил в пальцах металлическую цепочку с тремя кольцами — Мария её заприметила незадолго до того, как им пришлось покинуть земли Карнистира, хотя он и не был склонен к украшениям. В его молчании отчетливо угадывалась (или чудилась?) узкая усмешка.       Мария приторочила ремень с длинным кинжалом к поясу и запихнула еще пару в сапоги, чего не делала раньше, окруженная солдатами (здесь уже — воинами), куда более искусными в мастерстве фехтования. Как знать, которая из перенятых привычек спасет ей жизнь… Оставалось надеяться только на то, что они не понадобятся.       — Идём на восток, — только и сказала она, едва прием пищи был окончен. — Если они выжили, они тоже пойдут туда.       — Может, они просто вышли с другой стороны леса, — Эльза поднялась на ноги и просто посмотрела ей в глаза. Мария обещала себе оставаться твердой.       — Да. Я тоже на это надеюсь.       Но с каждым шагом отдаляясь от того проклятого места, Мария чувствовала, как убывала надежда. Вместе с тем, что оставаться рядом с тем лесом было сродни самоубийству рядом со спящим, вечно голодным и ужасным невидимым хищником. Но она крепилась, разворачивала изъятую у Джеймса карту и твердой рукой указывала то на север, то на восток. Она путалась. Злилась.       А Джеймс воодушевлялся по мере того, как её собственные душевные силы приходили в упадок. Как качели — чтобы кто-то взлетел, некто другой должен упасть. Мария тряхнула головой и снова сосредоточилась на карте. Река Гелион, по которой они сплавлялись, рисовал Рига — и дорисовал до некоего солёного, лиманного побережья. Скорее всего, по правую руку — большой залив, у берегов которого, возможно, ходят корабли фалатрим.       Но им не туда… Скорее всего, имеет смысл идти в сторону Куивиэнен — там, где пробудились эльфы, могут пробудиться люди. Но для этого нужно пересечь бесконечную гряду леса… Нет, на это она не пойдет, а с сомнительными авари, оставшимся у Вод Пробуждения, они могут и не договориться. Сколько лет существования порознь у эльфийских языков? А люди… Мария закусила губу. Точно ведь. Они не знают, что за язык будет у здешних людей.       — Может быть, нам имеет смысл держаться вблизи этого леса, — обмолвилась как-то Мира. — Не слишком рядом, но не упуская его из виду. Сейчас он — наш единственный ориентир.       — Я тоже думала об этом.       — Будет у нас еще один ориентир, — Джеймс указал куда-то вперед. Несмотря на жаркий полдень, вдалеке витала знакомая дымка. Мира застонала.       — Только не горы!       — Нам повезло, что мы обогнули Эред Луин. Возможно, будет разрыв горной цепи или какое-нибудь ущелье, — поразмыслив, ответил Джеймс. — Но что я вас утешаю? Возможно, нам придется их штурмовать.       — Иной раз я вообще не понимаю, уж не хочешь ли ты, чтобы мы оставили тебя здесь и повернули назад? — Джеймс остановился и повернулся к Эльзе. Её темно-янтарные глаза расширились от удивления.       — Может, и хочу. Нам ни к чему лишние жертвы. Под эльфийским крылом сухо и безопасно, не так ли? — он развернулся и зашагал первым по протоптанной тропе.       — Что ты…?! — Мария остановила её и покачала головой, призывая смотреть под ноги. Тропа… протоптанная тропа. Здесь могли быть кто угодно — места более, чем обитаемы. Некоторые примятые цветы-однолетки совсем свежие.       — Просто будьте начеку. И не позволяй его словам задеть тебя.       — Неужели ты не замечаешь, как он изменился? — зашипела Эльза уже на неё. Мария проигнорировала её выпад и устремилась следом за Халпастом.       Этот путь был очень тяжелым. Ни пошлых Ирминых шуток, ни молчаливого неодобрения, которым постоянно фонила Миднайт, мягкого участия Риги и их с Мирой супружеского воркования. Даже неспешные беседы с Эльзой об особенностях и находках эльфийской медицины остались в прошлом.       В настоящем был зной разгара лета, стертые в кровь ноги, прохудившиеся рубашки и колеблющийся силуэт медленно подкрадывающихся гор. До их подножия Мария засыпала с мыслью о том, что они, возможно, повернут назад. Или их внезапно нагонят — Ирма, Рига и Миднайт — на такой скорости, вероятно, даже верхом. Способ был не так важен. Важен был шанс вернуться назад. Отмотать время. На месяц, полгода, двадцать четыре года назад? Но однажды она проснулась и обнаружила себя у подножия незнакомых гор. В компании одних лишь двух из Скайрайс и Джеймса.       Из-за гор сочился нежно-розовый рассвет, щедро разбавленный позолотой. Мария проснулась от того, что свет настойчиво жег веки, и остаток утра она просидела, обняв колени и даже не подумав разбудить остальных. Чего она ждала? Что на горизонте появятся три знакомые фигуры? Небо было почти красным — всего мгновения. Эльфы любили повторять, что он алый потому, что где-то пролилась кровь. Глупцы… Мария не хотела тогда их разубеждать — хотя бы потому, что орки каждый день находили себе жертву. Если не нолдор и не зазевавшихся синдар, то обязательно среди своих. Кровь лилась так или иначе.       Джеймс проснулся немногим позже и, так и не окликнув её, опустился рядом, уставившись на дорогу, которую они вскоре, как незакрытый гештальт, оставят за спиной, пройдя врата Туманных гор. Он деловито достал карту и начал заштриховывать местность характерными треугольниками, обозначая пройденный путь. Его молчаливое участие заключалось лишь в мягком звуке шила, царапавшего пергамент, который потом будет засыпан золой. Мария разрыдалась.       Она пообещала себе, что эти слёзы будут последними. Поэтому, прежде чем проснулись Эльза и Мира, Мария уже умылась в ручье и переплела недавно укороченную золотистую косу, которая доставала теперь лишь до середины спины. Невозмутимый вид Джеймса только подтверждал, что отныне ей придется справляться самой. Она подозревала, что чуть окостеневшие за последние полтора месяца Мария с Эльзой пришли к тем же умовыводам, глядя, как они оборачиваются на западный горизонт.       Впереди было еще огромное, выжженное солнцем плато, за ним — широкая река, где им пришлось спускаться вниз в поисках брода или мелководья. Были болота, и снова крутые, моренные равнины, пропитанные солёным воздухом, пригнанным с юга. Они снова забирали на север, большую часть времени проводя теперь не в размышлениях, а в добыче шкур — ночи здесь были холоднее, пусть и в календарное лето.       Однажды вечером, найдя ночлег в одной из неглубоких пещер, где вход был удачно помечен природным козырьком — поросшей мхом монолитной плитой, выдающейся из стены. Джеймс некоторое время водил рукой по шершавой поверхности и крохотным трещинкам, узорчато покрывавшим одну из граней. Марии было всё равно, рукотворный он или нет — она споро разулась и обтирала влажные ноги сухой тканью, пока Эльза разводила костёр. Та как раз уселась вплотную к пылающим углям, даром что угольки и горячий пепел то и дело оставляли жженые дырки на потрепанном плаще.       Мария растянулась на спине и вытянула ноги поближе к огню, задумчиво жуя полоску вяленого мяса — чтобы притупить голод и отвлечься от жужжания навязчивых мыслей. В последнее время ей отчетливо казалось, что она попала в петлю — чем еще объяснить переход через горы, ручей, выжженное плато, болота, огромный водоём? Всё повторялось, повторялось, и с каждым витком кто-то убывал. Вначале убыл Джеймс — потерявшись на тех, первых, болотах. Потом была Ирма — она стала сама не своя после Аэлин-уиал. Вечно говорила с кем-то… Если не с самим Ульмо, который, как говорят оссириандские эльфы, покровительствует Семиречью, ибо любит Гелион. Была ли Ирма как Мария сейчас — говорившей сама с собой, не найдя более умного и понимающего собеседника. И чей, интересно, будет следующий черед?       Она резко поднялась на локтях, чтобы осведомиться, когда Рига, наконец, соизволит явиться с добычей, и осеклась. Мира штопала свой плащ, щурясь от недостатка света. Она давно (как впрочем, и остальные) не мыла волосы, и они теперь топорщились серой, припылившейся паклей, выбившейся из пучка. У глаз залегли же серые тени. Вряд ли Рига выглядит сейчас лучше…       Мария остервенело замотала головой, поймав подозрительный взгляд от Эльзы.       — Всё нормально. Дурной сон привиделся.       — Часто же они посещать тебя стали, — протянула Эльза без сочувствия в голосе. — Я бы посоветовала тебе выспаться, но это не поможет.       — А что поможет?       — Хочешь, расскажу тебе одну историю? — Эльза по-прежнему смотрела только в огонь. — Я ради забавы рассказывала её еще в Химринге... некоторым эльдар не хватает характерной остроты в сказаниях.       — И почему ты думаешь, что это поможет?       Она пожала плечами.       — Чужие истории всегда помогали пережить собственные.       — О чем история?       — О кожаной шляпе, — Эльза сняла ботинки и вытянула ноги к костру, совсем не боясь обжечься. — Её носил очень важный человек, который жил на Карвоне. Как известно, Карвон — пустыня, когда-то покрытая водой больше чем наполовину. А в наши времена там столетиями не шли дожди. А он носил шляпу, будто бы в ожидании дождя — так, по крайней мере, он говорил всем, кто задавал этот глупый вопрос о моде. Но сам шляпой этой очень гордился — до тех пор, пока не прибыл на Нил.       — В кандалах? — оживилась Мария. — Это ведь было в послевоенные годы?       Эльза пожала плечами.       — Не знаю. А может быть, слишком ушлый он был чиновник, но он прибыл свободным. А на Ниле было много землян в те годы — именно тех, кто недавно сошел с больших кораблей. И на Ниле тоже случался дождь — правда, только в определенных участках планеты. Поэтому он гордо продолжал расхаживать в своей шляпе, довольный тем, что, наконец, оказался в своем месте.       — Но он не оказался? — догадалась Мария. Мира тоже вся обратилась во слух.       — Нет. Шляпа оказалась из кожи — хорошей, добротно выделанной, человеческой кожи, — Эльза сделала драматическую паузу, которая всегда производила впечатление на эльфов. Мария только подняла бровь. — Знал ли об этом наш герой? Разумеется, знал. Ведь аннулированные рабы карвонских колизеев кончали именно так — если не в «почетных» Гостевых, то на чьих-то кожевенных, и кожа считалась дорогим материалом для отделки. Среди которых шляпа оказалась абсолютно бесполезным артефактом. Доказательство чьей-то непомерной гордыни, не более…       — Его арестовали?       — Нет. Это ведь был не нилец, в самом деле? Да и не существует на Ниле такого закона, который бы карал за использование человеческой кожи. Но, тем не менее, это ему аукнулось — он работал в отделе допросов, общался с военнопленными. В общем, со своими соотечественниками. Излюбленным его номером была повесть об истории шляпы, технологии её изготовления, а в довершение всего — водружение его несчастному на голову. А ведь шляпа — или, вернее, донор материала, отчетливо показывала, как закончили бы большинство карвонцев на своей родине. И чиновник искренне считал, что таким образом он показывает Нил в высшем свете — не использующем своих ради забавы. Но пленные почему-то сходили с ума.       — Да, такое бы ты сочинить не смогла, — заметила Мира. — Но всё равно больше похоже на городскую легенду, чем быль.       Эльза усмехнулась — как раз вовремя, в укрытие вернулся Джеймс, держа связанную по лапам добычу.       — И каков конец?       — Правитель Нила вызвал чиновника к себе на ковёр, чтобы услышать отчёт о проделанной работе. Ходили, к тому же, слухи, что Консул в отчаянных поисках чего-то на Карвоне — и отчаянно не мог найти. А чиновник, таким образом растративший все живые информационные ресурсы… — Эльза драматично покачала головой. — Консул приказала отрубить ему ноги и заменить на протезы. Из ног она сделала ботинки, из кожи рук позже — перчатки.       — Приказал-а? — с сомнением протянула Мария. — Ты говоришь о ней? О Валенсиано?       — Ты меня раскусила! — Эльза подмигнула и подкинула в огонь веток. — Это не сказка, а очень живой и весьма подробный слух — впрочем, старше нас с тобой, — Мария так же, как и рассказчица, завороженно уставилась в пламя, словно это оно наживую рисовало картины прошлого. — Ходили слухи, что среди привезенных карвонцев был человек, который знал, что ей нужно. А чиновник этот слыл хорошим дознавателем, и она приставила его перелопачивать информаторов. А когда вскрылось дело…. В общем, она его соскоблила от и до. Перчатки, ботинки, куртка… и та самая шляпа. Это был подарок всему допросному отделу. Таким образом, она показала, что не всегда цель оправдывает средства.       — Серая мораль у твоей истории, — Мария, не проявившая ни капли брезгливости на лице, дожевала свое мясо и села. — Но я никогда её не слышала раньше. Но если подумать… Подобные вещи в допросных случаются повсеместно, — она искривила губы. — Я была одной из тех, кто применял среди пыток, также и психологическое насилие… и шляпа — далеко не из ягодок и даже не из цветочков в широком спектре возможностей и дозволенностей отдела допросов. Скорее всего, Консул просто поставила его на место — вряд ли он прослыл лучшим из-за своего номера со шляпой. Таких как раз много — ничтожеств, уверенных в своей уникальности… Наверное, он просто давал взятки.       — Или она показала, что Юпитеру позволено быть и самодуром, и жестоким самодуром — никто даже не пикнул, судя по всему, если слух не перерос во что-то большее.       — Люди боятся силы, охотно подчиняясь и вверяя себя властным личностям, — заметила Мира. — Куда более сильным, чем они сами. У таких есть харизма, за такими шли во все времена. Для нолдор убийство себе подобных было нонсенсом, тяжким грехом, однако даже осознав преступление, они все равно пошли за Феанором. Если бы он не умер — как знать, как далеко бы он зашел в своем стремлении вернуть Сильмариллы?       — Вряд ли он, как Маглор, сидел бы двенадцать лет под стенами Ангбанда в ожидании неизвестно чего. Разбил бы армию о его стены да и всё, — отозвался Джеймс, насаживая тушки на самодельный вертел. — Он тоже был самодуром. Но самодуром гениальным, но крайне недальновидным. Думаю, у твоей истории, Эльза, не хватает логического конца.       — Это почему же? — Мария фыркнула. — Рано или поздно на Ниле случилась гражданская война. А после напал Карвон, пробив все защитные барьеры Элизиума — наверняка не без предательства кого-то из внутреннего аппарата. Сомневаюсь, что Валенсиано выбралась живой.       Я просто надеюсь, что Майтимо окажется умнее, Эльза удивилась этой внезапной мысли. Она не вспоминала о нолдор — о ком бы то ни было — до сегодняшнего дня совсем. Все мысли были заняты пропавшей сестрой, все эти долгие месяцы… Кажется, отпускает.       — Было бы вино, я бы предложил тост, — Джеймс перевернул вертел. — А раз так, скажу просто: я за то, чтобы впредь думать своей головой, особенно в выборе своего места, а не искать тех, кто ходит, как и ты, в шляпах. Наличие шляпы в постоянном ожидании дождя еще не гарантирует сходство, или ассимиляцию. Думаю, Валенсиано его убила из-за того, что он был карвонец. Национальным меньшинствам свойственно группироваться внутри таких больших механизмов, как Нил, чтобы в конце концов наставить изрядно палок в шестеренки. Валенсиано проводила тотальную чистку — а история со шляпой стала для неё хорошей ширмой. Мария была права: сколько пыток изощренных применяется в застенках, и сколько гибнут из-за них людей — талантливых, полезных и невинных? А из исполнителей гибнут едва ли единицы, когда у аппарата каждый юнит на счету. Сколько ресурсов, времени потрачено, чтобы вырастить и отшлифовать каждую крохотную деталь, чтобы подогнать её безупречной машине? И чтобы на такую единицу обратили внимание, проступок должен был быть куда более серьезным, чем чья-то простая смерть.       — А ты стал циником, — удивилась Эльза. — Не думала об этом с такой стороны.       — Каждый видит то, что хочет видеть, — Джеймс пожал плечами. — Это касается и твоего первого замечания: я всегда был циником. Ты просто не присматривалась ко мне.       Они достигли берега огромного озера — должно быть, той самой Куивиэнен, когда делили последние лепешки. Отчасти это было даже символично — кто знает, может, эльфийский хлеб появился впервые где-то здесь. Только самих эльфов здесь не оказалось — ни хижинок, ни следов, ни-че-го. Может быть, они просто умело прятались.       А может, они ушли, вытесненные другим народом.       Мария слышала когда-то обрывки разговоров: мол, у оскверненных вод Куивинэнен больше не осталось эльдар — ни авари, ни повернувших назад квенди под предводительством Лэнвэ, испугавшегося Синих Гор. Говорили даже, что это новое «месторождение» орков — а ведь Утумно была к северу от Куивиэнен, за грядой Эред Энгрин. В самом деле, откуда-то же тянулись кланы орков, обошедшие гномьи города в Эред Луин?       Теперь, когда им время от времени попадались следы чьего-то, не-эльфийского, присутствия — следы кострищ, опаленное тряпье, изрядно вытоптанные дороги с узкими бороздками, слишком шуганное зверье, вонь от стоячей, с гнильцой воды, затянутой тиной на несколько футов вперед. И это воды Пробуждения? Если это вообще они. Но Джеймс был крайне взбудоражен: он постоянно подгонял их, не обращая внимания на то, что и его собственные ноги стоптаны в кровь, которую уже не отстираешь с портянок; что он сам стал суше и смуглее — солнце немилостиво сжигало его кожу, клочьями слезавшую с покрасневших плеч. Мария натягивала куртку на голову, спасаясь от удушливого жара, идущего от неба и от воды — такого никогда не случалось в эльфийских землях, и Васа доселе благоволила им.       Вскоре на горизонте замаячил лес — все еще слишком далеко, до него было еще несколько дней пути. Но он был виден: высокие, как секвойи, деревья с пышными кронами — Мария вспомнила рассказы лаиквенди о первых домах на деревьях у тех самых Вод. Разумеется, дом на секвойе и дом на обычном буке или дубе — разное дело. Но когда Джеймс разглядел темно-зеленую дымку впереди, снова резко свернул на восток, перестав подчиняться направлению, заданному Марией (она все еще надеялась встретить авари на другом берегу). Но что-то отталкивало его, как магнитную стрелку компаса, и неизменно заносило в сторону. И им ничего не оставалось, как идти по его следам.       Там-то вскоре и произошла долгожданная встреча.       Они не знали названия этому краю — бугристой моренной равнине, пропитанной запахом солёного океана. Он был совсем близко — и это отнюдь не были ни залитый солнцем Таргелион с крепостью на берегу небольшого озера; ни зеленые долины Хитлума, и не искристые отблески озер Ивринь. Не Семиречье, не Дориат. Это была бедная, по сравнению с Белериандом — бесплодная земля. Но усеянная хижинками — наподобие тех, которые они видели в Таур-им-Дуинат, более редкими шатрами ближе к югу; наполненная людьми.       Они стояли на вершине холма, слишком изможденные, разморенные солнцем и долгой дорогой, неизбывной потерей, чтобы, наконец, сказать: вот оно. То, что мы так долго искали. Родина? Сородичи? Их раса. Мария видела, что Джеймс всей душой рвется вниз. Она же не чувствовала ничего, кроме зудящих ног и пустоты в области сердца. Дорогу оправдывала лишь дорога, предъявившая их компании счет лишь в середине пути, и предложившая в итоге продемонстрировать им, кем они являлись на самом деле. Трусами. Трусами, побоявшимися леса. Сбежавшими сюда. Куда?       Эльза сжала её руку — у неё была совсем сухая, мозолистая ладошка с очень горячими пальцами. Эльза ей улыбнулась: веки распухли от солнца и недосыпа, покраснели от какого-то раздражения или от слёз, которые она временами лила по ночам. Тем ярче на их фоне блестели ярко-золотые глаза. Мира стояла поодаль и щурилась, приложив руку козырьком ко лбу. Её бесцветное лицо изрядно обгорело, а перчаток с рук она давно не снимала при свете дня. Волосы истончились совсем, став почти прозрачными. Им требовался долгий-долгий отдых. Но сначала — почти забытые формальности.       К ним уже кто-то поднимался. Отряд мужчин — должно быть, из регулярно патрулировавших границы, укутанные в грубую полотняную ткань, наподобие тоги или туники — прообраз настоящей одежды. Впрочем, были какие-то допотопные ремни и медные застежки. Мария осознавала, насколько иначе выглядят они — такие же, нестареющие (она истерично хохотнула) люди.       Мужчина был почти так же смугл, как и Джеймс — но его лицо сплошь заросло густым жестким волосом, и видны были только темно-карие глаза. Он смотрел на них несколько секунд, и пока он смотрел, пришельцы смогли разглядеть его и его спутников подробнее. Приземистые, но плотно сколоченные, мускулистые, с сетью отчетливых шрамов на оголенных участках тел. У них было плохое оружие — но оно было, а Джеймс не спешил вытягивать собственный односторонний клинок из искусно сделанных ножен в ответ на направленное в их сторону копье. Мария спохватилась первой (пусть и стояла за спиной Халпаста): она подняла руки, продемонстрировав пустые ладони и растопыренные пальцы, но, видно, их не поняли.       — Кажется, нам стоит придумать легенду, — шепнула она Джеймсу в спину, но он даже не взглянул на неё. Запоздало мелькнула мысль, что и речи своих (дальних) сородичей они не поймут, как Халпаст разыграл свой козырь, делавший его таким таинственным последние годы.       Он с ними заговорил, и люди опустили оружие. И Мария, и Мира с Эльзой были потрясены. Джеймс повернулся к ним и успокаивающе улыбнулся, взяв Марию за руку и огладив её загрубевшей подушечкой пальца.       — Всё в порядке. Нас не тронут. Но мы должны идти — мы, наконец, нашли то, что так долго искали.       — А другие?! Другие здесь были? — Эльза воскликнула отчаянно и с мольбой повернулась к смуглому предводителю с его настороженным карим взглядом. Он бросил что-то на своем каркающем языке и указал вниз, на дорогу, петляющую к поселению.       — Не знаю. Мы должны идти с ними, — Джеймс встретил её просьбу извиняющейся улыбкой. — Может, там всё и разузнаем.       Он легко потянул Марию за собой. И она пошла, ступая легко, как по облакам, даже если ноги стали резко деревянными и негнущимися — как у послушной, но сломанной куклы на веревочках.       Селения они достигли только глубокой ночью — холм оказался достаточно крутым и высоким, а у подножия их ждала телега, запряженная громоздкими, неповоротливыми быками. Им, женщинам — предоставили место, подвинув мешки, от которых шел стойкий грибной запах. Мария свесила ноги и откинулась назад, пользуясь недолгой передышкой. Она с удивлением ловила ощущение, как она движется, не передвигая ног. Эльза спала, свернувшись калачиком и стиснув в объятиях сестру, когда та вцепилась в руку Марии — последней не спалось. На небе высыпали редкие звёзды и она полулежала, заведя руки за голову, и считала крохотные точки над головой. Созвездия были здесь совсем другими.       …Интересно, такие же они над Валинором, или там совсем другие звёзды? Мечтали ли когда-нибудь эльфы подняться на просторы Ильменя — и если поднялись бы — встретились ли бы там, с людьми?..       …На заре Эпохи Джеймс рассказывал, что там, за атмосферой Арды льются разноцветные звёздные — млечные — реки, по которым души покидают Чертоги Эру. Возможно, они спускались сюда. Возможно, уходили дальше. Если Миднайт с Ригой и Ирмой ушли, замолвят ли они слово в Чертогах Эру за своих брошенных товарищей?       Её глаза были сухи. Мария нарочно, раз за разом, поворачивала существующий только в её голове нож в затянувшейся ране и ощущала, как ворочаются осколки костей, мясо, сочится тонкой струйкой кровь — но боли будто не было. Только дискомфорт, ощущение инородного тела в груди. На голову на миг опустилась рука Джеймса, ступавшего рядом со скрипящим колесом: он вполголоса беседовал со смуглым мужчиной, которого звали Эска.       Селение мало было назвать просто «селением». Это мог бы быть целый город, если бы у него была инфраструктура, улицы и стены. Это было больше похоже на стан кочевников — всюду были палатки, хлипкие хижинки, хижинки-мазанки, которые они уже встречали раньше. Роскошные редкие шатры (хотя и далеко не такие роскошные, как, например, простые эльфийские палатки), даже землянки. Люди ходили здесь укутанные то в шкуры, то в куски простого полотна: однотонного и полосатого. Женщины покрывали головы, нередко скрывали и лица. Большинство людей были смуглыми, как настоящие южане. Эска обронил мимоходом что-то о том, что к западу от их края живут светлокожие и светловолосые, как Мария. Был и какой-то лесной клан, обитавший где-то на севере, в лесах. На землях Кшетра — так называл их смуглокожий народ — не было королей, но был совет старейшин, которым и предстояло решить судьбу чужаков.       Тогда Мария задумалась — могло ли случиться такое, что зло уже проникло в умы, считай, новорожденных? Да и кем могли быть старейшины? Люди, старше двадцати лет? Хотя нет, не пробудились же они совсем младенцами… Сорок-пятьдесят лет или около того. Вокруг почти не было детей, а может, просто попрятались.       Эска, оказавшийся одним из старейшин, принимал их у себя, предварительно наказав своим женщинам вымыть гостей и дать им новых одежд, а затем потчевал их дичью и простыми лепешками — видно, здесь это считалось хорошей едой. Мария не жаловалась, с благодарностью принимая теплый прием. Но на душе скребли кошки.       Джеймс отмалчивался о своем новоприобретенном даре понимать незнакомый ранее язык, но переводил слова хозяина шатра, пояснявшие другим гостям, как нашли своих сородичей на вершине Окраинного холма. Как выяснилось из разговора, гряду холмов Кшетры никому не дозволялось покидать. Лишь самым сильным и зрелым мужчинам дозволялось объезжать границы, не более того.       — Почему так? — Джеймс нахмурился. — Разве за холмами опасно? Мы пришли оттуда, и на много миль никого.       — Может, сейчас оно и так, — другой мужчина, брат Эска — Эффа, огладил бороду. — Но едва мы пришли в мир, здесь было темно, а в темноте плодились ужас и кошмары. Но именно здесь мы увидели Рассвет.       Эффа замолчал, в то время как мужчины обменивались многозначительными взглядами и важными кивками — вид у них был, как мудрейших, учителей, наставляющих юную поросль. Они смотрели с долей снисходительности, но и осторожно: проверяя тех, кто пришел из-за пояса холмов.       Но также они то и дело сыпали вопросами: об именах и значениях их имен (в этом они были схожи с эльдар); откуда они пришли (говорили — из-за гор); и кто их Бог. Тут Мария чувствовала холод, идущий по спине вверх. И тут Бог… Никуда от него не деться. Что же, люди во все времена были склонны его искать и не находить никогда. Разве могут люди, пробудившиеся в одном месте и не так давно, уже разделить одного Бога на нескольких? И если первичный Бог всегда воплощал благо и свет, то кто второй — противник? О противнике, самом очевидном, думать не хотелось.       — Не подумай превратно, господин, — продолжал Эска, передав чашу какого-то напитка по кругу. Каждый едва касался грубой чаши губами — после чаши они были алыми. — Ты носишь на себе странные одежды… богатые, шитые золотом — я вижу это хорошо, ибо сам имею такие. Но они слишком дороги, а потому я ношу их нечасто. Но вы, как видно, богаты этим добром: неужто Владыка Света столь щедр к вам?       — Возможно, мы знаем вашего Владыку под другим именем, — Джеймс был осторожен, приняв чашу. Он едва коснулся его губами: напиток внезапно оказался горьким, с отчетливым привкусом металла. Он передал его хозяину. — Мы называем его Творцом, ибо это очевидно. Он создал Свет, он создал Землю.       Мужчины закивали вновь, и шатром на какое-то время вновь овладел одобрительный гомон.       — Мы также называем его Приносящим Дары, ибо пришел он к нам на заре мира, прекрасный и яркий, как огонь в ночи, и сказал, что не должно нам, несмышленым, быть без Наставника. Что мир полон богатств, и что мы не знаем и сотой доли его. Что скудны мы умом, скудны и пищей, которой питаем наши тела. Что мы наги, а должно носить нам одежды и украшать себя золотом и самоцветами.       Джеймс честно вполголоса отрабатывал перевод. Мария прикрыла глаза, замечая и то, как стала разделять отдельные слова: само собой, к пониманию это её не приблизило. Но какой наставник, какой бог станет говорить подобное о своих творениях? И пусть Валар были ненамного лучше, предложив эльдар Куивиэнен много лучшие земли на Западе… Но может, они просто чего-то не знали. Не понимали. Сам ли Эру, как его зовут нолдор, приходил к людям в Арду, позабыв о Перворожденных?       Она так же тихо, шепнула свою мысль Джеймсу. На что он отозвался, раздраженно поведя плечом:       — А когда слова нолдор стали истиной? У них была своя правда, да и всё. Что они знали о людях до нас? Ничего. И пусть мы не те люди, которых мы видим перед собой. У них правда другая. Я бы прислушался на твоем месте.       Мария отодвинулся. А Эска, выждав еще пару мгновений, вновь повернул к ним лицо. Джеймс выпалил:       — И где же он теперь?       Эска расхохотался. Другие мужчины-гости подхватили его смех. До чего было странно видеть человеческие лица! Юные, с пушком на верхней губе, зрелых, с развернутыми плечами, старых — с проседью в волосах. Совсем дряхлых здесь не было. Как и совсем юных.       — Он велел построить Дом на холме. Должно быть, ты видел, как много камней гружено в наших телегах. Но недолго осталось ждать! Вскорости мы воздадим должное Владыке Света, и у него будет лучший Дом на нашей земле. Мы будем приходить туда и молиться.       — О чем? — высоким голосом поинтересовалась Эльза. — Переведи им, Джеймс.       Он зло сощурился, но перевел: Эска уже обратил на неё внимание.       — О чем вы будете молиться? Разве вы будете ждать, пока Владыка принесет вам ткани, золото и пищу? У вас есть всё это; у вас есть время учиться; вы живете, чтобы познавать мир, называть его и радоваться тому.       Её — а точнее, Джеймса — выслушали очень внимательно. Впрочем, и самому Халпасту был интересен ответ на вопрос. Эльза попала в яблочко, пусть и весьма невежливо.       Народ посмурнел. Эффа расчесывал бороду пальцами, на которых тот тут, то там поблескивали кольца: где грубо сработанные, медные; где изящно-золотые, и Джеймс с неверием мог признать в них эльфийскую работу. Эска прихлебывал из своей чаши и смотрел в огонь, что горел в центре шатра. Дым поднимался в отверстие над самыми их головами. Эска смотрел так, словно в дыму — как какой-нибудь шаман — видел ответы.       — О спасении, — наконец вымолвил он. — О том, чтобы никогда вновь на нас не падала Тьма. Разве вы не молитесь Ему об этом?       Эльза нахмурилась, но за неё вдруг ответила Мира:       — День создан для трудов и познания мира, ночь же — для отдыха и познания себя. Если солнце будет светить вечно, то всё быстрее утомится и сгорит. Разве, нагреваясь, вода не исчезает из котла?       — Ты говоришь мудро, белое дитя, — сказал Эска. — Но мы бежим от другой Тьмы: от Голоса, что хочет пожрать нас всех, и вытянуть за пределы мира. По его вине мы умираем, хотя разве не созданы мы для того, чтобы жить?       Они хотят жить вечно. Они думают, что созданы бессмертными, Марию озарило. Но это не так. Не так…же? Она повернулась к Джеймсу. Он, сжав губы добела, вцепился в ворот рубашки. Нет, не в ворот — то, что было под ним. Металлическую цепочку. Что она для него значит? Он слушал Эску с каким-то болезненным пониманием на лице.       — Откуда возник этот Голос? Разве говорил он так? — Джеймс усмехнулся, но тут же спрятал улыбку. — Прости, Эска, но разве станет чудовище так безыскусно запугивать. Нет, мне кажется, он бы попробовал вас соблазнить, заставить доверять ему.       — Разумные вещи ты говоришь, выходец иного народа. Но как будто ты не знаешь того, что знает всякий человек; что ж, посему открою тебе: Голос этот называл себя нашим Отцом, и обещал эти земли в дар. Что мы пришли сюда, чтобы владеть ими — и не только этим клочком земли, но и горами, что на востоке, западе и юге, и землями, что лежат по ту сторону гор. Но Голос этот редко отвечал нам, и позабыл нас, и не захотел учить. Разве так поступают родители? Нет, он пообещал нам всё, и не дал ничего.       Эска отставил чашу со звоном на пол, и дал понять, что более говорить о Голосе не желает. Эффа же тихо сказал:       — Мы заговорили о нем, ибо ты не знаешь об этой опасности, и мы, как родичи, должны были предупредить тебя. Но знай: мы не упоминаем о нем всуе. Ибо Владыка Света разгневается, и лишит нас всего. Мы поклялись служить ему и будем; будут и наши дети… Но где же ваше племя? Почему вас пришло так мало? Или же они идут позади?       — Наше племя истреблено, — Джеймс искусно опустил уголки губ вниз. — Мы шли от Голубых Гор на восток, а потом на север, минуя лес. Кто не погиб в пути, того съели леса. Одежда — то трофей, который мы сняли с убитых врагов.       — Должно быть, и женщины твои держат оружие? — произнес Эска с неприятным оттенком в голосе. Мария тоже отметила, что она с сестрами Скайрайс были единственными представительницами женского пола в этом шатре. Мужчины пялились на них так, словно впервые видели женщин, время от времени что-то одобрительно-недоверчиво бросая на своем языке. Джеймс, если и слышал, то не вел и ухом: он был полностью поглощен разговором с хозяином.       — Если охотятся на всех — охотятся на всех, — Джеймс выдержал его взгляд. — Женщин, детей… Стариков, кто уже одной ногой в могиле…       — …мы знали от наших праотцев, которые слишком рано отправились в путь, что люди пришли с востока, и мы вернулись назад в поисках остатков нашего народа. Там, где мы были, оказалось небезопасно.       — А где безопасно? — житейски мудро отозвался Эффа. — Только здесь, под защитой Господа. Он оградил эти земли от Тьмы. Оставайтесь с нами: здесь хватит места для всех, и Он охотно примет вас под крыло, и спасет вас, если послушаетесь Его. Будет большой праздник: мы достроим Дом. И, возможно, он снова придет к нам, и принесет больше даров.       Джеймс улыбнулся и поклонился ему: как и был, сидя, коснувшись лбом земляного пола. Девушки же только склонили головы, удивляясь подобному подобострастию: впрочем, их переводчик должен был знать хозяев куда лучше. Интересно знать бы, откуда.       Марию, Миру и Эльзу забрали в женский шатер — он был куда больше, но и беднее обставлен, и обитавшие в нем женщины не бездельничали, а работали без отдыха. Были ли они женами Эски и Эффы, сестрами или матерями — было неясно, ведь они были молчаливы. Помогли отмыться, и хорошо. Потом же Марии вручили огромную бадью с одеждой, которую стоило выстирать; Миру подсадили к совсем молодым девицам, перебиравшим и толокшим зерно; Эльзу же отрядили к ткацкой работе, хотя и старшая женщина ругалась на неё, ибо та не знала, что делать с веретеном. Объяснить, что она целитель, так и не удалось. А может, тут и вовсе их не было.       В шатре было темно, и от монотонной мелкой работы вскоре заболели не только руки, но и глаза. Эльза даже почему-то боялась шевелиться, хотя нож за поясом да кинжал в сапоге должны были прибавить в себе уверенности. Но Джеймс настойчиво велел не показывать «рога и клыки», и раз уж его послушалась Мария…       — Ты плохая жена, плохая! — сказала ей однажды одна из женщин. По большей части жестами, но Эльза была уверена, что существительное понимала правильно. Оставалось только удивляться: чья жена? А потом, когда оказалось, что мужчины здесь берут по несколько жен, вопросы отпали сами собой. Она только надеялась, что зачислена в «жены» Джеймса, а не Эски или Эффы, еще чего. Наверное, свободной женщиной здесь быть воспрещалось, но это она оставила на потом.       Халпаст же и вовсе пропал до самого праздника.       На это ушел еще где-то месяц. Пока девушки свыклись (Мария — нет, Эльза — тем более, а Мира, с тех пор, как узнала, что она стала чьей-то женой, перестала разговаривать), обзавелись местной примитивной одеждой, попутно безуспешно попытавшись показать преимущество рубашек и брюк, Дом уже был достроен. Отовсюду к холму сносили цветы и ткани, над которыми пряхи и ткачихи, сгорбленные, трудились ночами до стертых пальцев.       Мария про себя решила, что как только узнает, Эру сюда приходит или нет, то сразу же покинет это место. И Джеймса убедит вернуться обратно. Но с каждым днем, что она не видела Джеймса, или видела — краем глаза в мужском шатре, когда начала, подобно рабыне, подавать еду — понимала, что надежда та не имеет под собой опоры. И долго ждать, к счастью или к худу, им не пришлось.       Старшая из женщин, Варайга, велела всем облачиться в лучшие свои одежды. И даже для троих пришелиц, так и не влившихся в местный женский «коллектив» открыла свой сундук и достала три отреза ткани, когда-то хорошую, но пожелтевшую от времени. Мария ощущала себя, как в саване. Даже Джеймс, едва увидел её в таком виде — а он, в темно-зеленой и коричневой тоге выглядел не в пример лучше — только и сказал:       — Плохо. Ты должна переодеться.       — У нас есть только рабочая одежда да та, в которой мы пришли, — Джеймс кивнул.       — Тогда надень старую. Головы покройте этим и спрячьте лица, — он протянул отрез хорошей ткани. Такой, что женщины всегда отдавали мужчинам. — Здесь хватит на три части. Не медли.       В костры кидали смолу, чтобы Приносящего Дары приветствовали не только его подданные, но и хорошие ароматы. У этих людей было плохо с чувством вкуса и меры — но это Мария уже довольно хорошо знала, спрятав нос под тканью сооруженной маски. Она держалась вблизи Джеймса, не выпуская сестер Миднайт из виду. Тем временем она крепко держала в уме необходимость начистоту, с глазу на глаз поговорить с Халпастом и вытрясти из него, наконец, все тайны. Ибо это уже начинало её пугать. А в той белой ткани… посреди женщин, обряженных в торжественные темные цвета с полосатыми узорами, она чувствовала себя ягненком Авеля, не меньше.       К тому же, и алтарь был готов. Если Бог человечества — её родного человечества, коему она обязана появлением на свет, был жесток даже с собственноручно избранным народом, и со всеми праведниками, и с церквями, дарами и скрижалями неминуемо превратил Землю в Ад, то почему этот Владыка Света должен быть милостивей, пусть бы это был и сам Эру? Ведь даже тот добрый «Иегова» или «Эль» предпочел закланное животное, а не плод многолетних трудов Каина, да после простил братоубийцу, а их родителей выгнал из Сада без суда и следствия за какой-то плод… Марию что-то душило. Суждено одному рассыпаться в прах, троим — в агонии путь в бессмертье. Двоим не найти спасения — ни на том берегу, ни на этом. Последний остается смотреть и молить о смерти. Кажется, так говорилось? Что же, троих они потеряли. Но вряд ли там имелось в виду то бессмертие, который обладали эльфы… Или же они просто чего-то не понимали... Снова.       Они пробрались вперед, где стояли только самые богато обряженные, с подобострастными лицами. У входа в Дом Господень пылало пламя, но не было никого. Первым их заприметил Эффа (Варайга стояла неподалеку от него, и только презрительно смерила взглядом их старые наряды):       — Что же! Время праздника! Каждое хозяйство должно представить дар нашему Господину. Вы же будьте моими гостями — Господь весьма милостив к моей семье, раз именно мой брат повстречал вас.       — Подобает ли нам стоять рядом с вами? — усомнился Джеймс. — Мы не знаем ваших обычаев. И, боюсь, не такого высокого рода.       — Твой праотец и мой когда-то были братьями, — сказал другой мужчина, Эффа. — И пусть память наша не так крепка, но кровь помнит всё. Ты черноволос, как я; черноглаз, как я — почему же ты иной крови? Ты наш вновь обретенный родич, и это великая радость, что кровь нашла наконец дорогу к родной крови! К тому же, ты говоришь разумно и мудро: ты столь же зрел, как и я. И прошел даже больше битв. Отчего ты считаешь себя ниже? Вот они, — Эффа указал подбородком на толпу, что сгрудилась позади, с трепетанием и страхом взиравшая на Дом, — они — да. Они более животные, трусливые и немощные. Им не стоять вровень с нами. Даже твои женщины сильнее их. Поверь, в этом я знаю толк.       И тогда пришел Он. Он ступал, облаченный в одежды из золотой ткани и серебряной нити, шитая рубинами, изумрудами и алмазами. В черных волосах его была корона из же черного металла, искристая, из-за бликов сияющих камней. От его легких шагов по земле расползались тысячекратно умноженные тени — змеиными языками они ласкали голые ступни и щиколотки, и в залитой чернильной тьмой земле гасли блики самоцветов.       Мария поспешно отвела взгляд. Он обдал их замораживающим, презрительным взглядом, и холод его речей разлился над теплотой последней летней ночи:       — Вы — Мои, и должны быть покорны Мне. Есть еще те среди вас, кто слушает Голос Тьмы, и потому Она подходит все ближе. Выбирайте! Можете избрать своим Господом Тьму, или — Меня, — его голос был полон силы. Он был звучен, завораживающ и прекрасен. Люди не могли так говорить. Только боги. Мария чувствовала, как тяжел Его взгляд, смеряющий толпу, и как дрожит всё её естество. Эльза вцепилась в её руку острыми ногтями, приводя её в чувство. Золотой взгляд обжигал не хуже света, льющегося из черной короны. И этим взглядом она испепеляла Джеймса, не опустившего головы. Он стоял вровень с Эской и Эффой, пусть и вид его не был столь раболепен.       Повелитель Людей тем временем продолжал:       — Вы признали Меня Господом и ныне поклянетесь служить Мне. Но у Меня немало иных обиталищ и царств, и мне не нужны те, кто поклоняется Иному. Но Я принес вам Дары: теперь же настал ваш черед. Ибо многим обязаны вы Мне, и самое ценное что есть у вас, принадлежит Мне.       Эска не выдержал и воскликнул:       — Ты — наш Господь, иного у нас никогда не было! Тебе одному будем служить. Отрекаемся мы вовек от бесплотного Голоса, ибо Ты — единственный наш повелитель и Отец Мира!       Нет, Мария сжала веки, едва взгляд Его опустился на Эску. А ведь они стояли совсем рядом — слишком иные, слишком не-фиримар, не те Последыши, коими должны быть… Но Он, казалось не заметил. Нет. Ты не он. Не Эру. Ты некто другой… Нет. Горячая ладонь Эльзы удерживала её по эту сторону сознания. Саму Эльзу держал только гнев. И Мария начинала понимать, что она не будет одна.       А что же дары? Варайга тем временем подала знак.       По виду совсем не люди — белоснежные свертки, укутанные в саваны. Повелитель будто бы исчез, но на его месте горел высокий столб пламени — прямо узнаваемое обличие Бога. Мария боялась смотреть. Но все смотрели. И она не могла отвернуться.       Свертки выволакивали из толпы — это были не только девушки, но и мужчины — из той толпы, которую Эска назвал «зверьём». Пламя ревело, предвкушая добычу.       — Нет! — тихо воскликнула Мария, но никто не заметил её слабости. А Эльза твердо повернула её голову и сказала:       — Смотри. Это то, с чем нам предстоит бороться.       — Не могу.       — Как ты можешь не смотреть? — тихо подала голос Мира. — Ты ведь столько лет убивала людей. Почему это зрелище столь невыносимо?       На их месте могли быть мы, Мария с болью посмотрела на Джеймса. Он знал, ведь почему иначе он велел снять те белые одежды? Знал, и ничего не сделал. Возможно, он даже принял в этом живое участие.       Не смерть чужого была невыносима. А её близость — она дышала ревущим от безумия нигилизма огнем прямо в лицо. Вот что это было. Тотальное разрушение во славу Ничего. Вот кем был этот Бог-самозванец. Моргот. Её колотило от одной только мысли, что она видела его вживую, в десяти шагах от себя.       Люди выкатили барабаны — единственные свои музыкальные инструменты. Били ритмично, гулко, но на бесконечно один лад. Эска ушел к самому Дому — видно, он не только направлял постройку, но и был чем-то вроде первого служителя, жреца. Именно он стоял сейчас между жертвами и жертвенным алтарем. Рядом с ними остался только Эффа, брат его, но и его пламенеющий взор был направлен на играющий яркими бликами Дом.       Рука Джеймса, внезапно сжавшая другую ладонь Марии, была мокрой от пота. Сама Мария сконцентрировалась только на ногтях Эльзы Скайрайс, удерживающих её сознание до крови.       Эска простирал руки к пламени и говорил, напевал. Сзади его слова понемногу подхватывал нестройный хор голосов. И под эту нестройную, диссонансную песнь, пустую и звучную, людей пожирало пламя. Они кричали, кричали так же громко, как и её пленники — когда-то давно. Так же визжали, как орки, которых она пытала в корнях горы Рерир, а Карнистир смотрел с отвращением — на неё. Мария отвернулась.       — Восславьте своего Владыку! — прогремел голос. Джеймс продолжал машинально переводить, но Мария пропускала слова мимо ушей, уставившись назад, на лица людей: все до единого напуганные невиданным доселе зрелищем, первым разделением на жертву и жреца, но и велением, шедшим из самой глубины, и пусть она не знала языка, она понимала суть. На их глазах люди возвели своих людей на алтарь.       А посреди ревущего костра, воняющего кровью и плотью, вновь стоял Он, упиваясь. Яркий и пустой, и камни в его короне только приумножали его сияние. Люди склонились перед ним, согнули спины от мала до велика. Эска распластался у его ног, а земля дрожала от набирающей силу мессы.       — Это он, понимаешь, Мария, это он… Это Он исказил меня, это из-за Него мы все здесь… Ты понимаешь, Мария? — шептал Джеймс, но Мария уже выпустила его потную руку.

Разорвав пелену молчания

Голос Твой указал нам путь.

Путь за врата незнания

Путь, что лежит сквозь тьму.

Дар Твой был Осознание

Что скорбны мы и наги.

Прими нас, Господь, в объятия

От Голоса нас сбереги.

Одари же, Господь, нас светом

Твое Имя отметило всех.

      Люди… Целое море людей колыхалось в ночи, как лепестки вокруг огненного, пылающего ядра. Там высоко вздымалось пламя, вылизывая гладкие, черные стены Дома.       Рой голосов — не-эльфийских, мелодичных и высоких, а разномастных, низких и гулких, хриплых, детских и взрослых, кричащих в агонии — пел. Мария беспомощно, в последний раз, огляделась на Джеймса — его зрачки стали почти оранжевыми, поглотив отсветы жертвенного огня.

Мы то, что приходит следом

А следом приходит Смерть.