Звёздный Предел

      Время разбилось хрустальной чашей и зависло блестящими осколками в остановившейся вечности.       Канафинвэ давно устал от красивых эпитетов и метафор, но мир продолжал творить свою дикую и безумную песнь, свивая струны из его души и безжалостно их терзая. Отстраивая свою крепость во Вратах, названных его синдарским именем, он отстраивал самого себя, возводил огромную каменную стену внутри своей fea, ограждая сердцевину своего огня, из которого рождался его дух. Что-то до того маленькое и хрупкое, что возьми его чужая рука — оно изойдет черной кровью и тенью.       Он никогда не знал болезней. Он гладко обтачивал камни своей крепости — закладывал камни вместе со своим народом, чувствуя, что должен, как хозяин и господин, приложить к этому руку. Как и Феанаро когда-то, вложивший в Северную Крепость последние лучины своей тлеющей души.       Был ли отец по-настоящему жив, после того как создал Камни? Должны ли его сыновья сделать или сотворить что-то такое, чтобы застыть кристаллически неизменным изваянием в вечности?       Вечность. Здесь, в Средиземье он начинал понимать окончательный смысл этого понятия.       Что он должен делать, окончательно достроив свою неприступную крепость, расположившуюся прямо меж стыком холмов Химринга и скалистых изножий Эред Луин — во что вложить свою душу? Посвятить себя музыке?       Нет, стать ею.       Вскользь оброненные за прощальным пиром слова третьего брата о увековеченной в песнях и преданиях славе посеяли в душах ядовитый плевел, который уже давал первые всходы.       Макалаурэ плотнее намотал поводья на руку, остановив коня. Над головой кричала птица.        — Это ты. Это всё ты, Миднайт. Ты спустилась со своей звезды в Арду и привнесла смятение в мою душу.       Он приручил не сокола и не ястреба — ворона, что Турко всенепременно окрестил бы или неправильным выбором, или очень странным. Впрочем, Канафинвэ было плевать. У птицы был всего один глаз и мощный черный клюв, которым он рвал мясо убитой охотниками лани.       Ворон даже не посмотрел на Линто, отнимающего его еду, смерив его простым прямым взглядом единственного глаза. Но следующей после охоты ночью Макалаурэ проснулся от настойчивого стука в плотные ставни. Сумасшедшая, безумная птица! Пришлось впустить.       Он тогда не спал — работал до самой поздней ночи, а после кормил ворона теплым мягким мясом, служившим начинкой для пирога. Имя ему дала Миднайт, и Макалаурэ оценил горькую иронию (или же насмешку), после того, как она перевела имя с её родного наречия. Витунн, Зрящий. Миднайт никак не пояснила свой выбор, обронив лишь, что ворон будто бы и не глядит на них своим единственным глазом — значит, в другую сторону, но всё же смотрит.       Витунн беспокойно захлопал крыльями над головой хозяина и опустился на протянутое предплечье, впиваясь острыми когтями в толстую тисненую кожу наручей. Издав утробный звук, ворон умолк, уставившись единственным глазом в самую гущу лесной чащи.       — Думаешь, нам стоит углубиться? Оторно, ступай, — гнедой жеребец упрямо мотал головой, беспокойно роя копытом землю. — Не хочешь? Тогда мне стоит спуститься и идти самому.       Буйная поросль, не знавшая ни рук целителей, ни земледельческого орудия, жестко пружинила под ногами. Нолдо обдало дурманным, сладким запахом неспешной жизни — до того сладким и манящим, что за ужином, стало быть, и не потребуется вина. Витунн оглушительно каркнул, отрезвив его разум вместе с ниоткуда взявшимся пронзительно свежим ветром, унесшим все сладкие запахи. Ветром с Севера.       Его Врата — просторная пологая равнина, поросшая долгоцветом и горькой полынью — здесь нет таких густых и неприступных лесов; от заката к северу стягивались ало-синие знамёна. Но перед тенью Севера мёрк даже величественный Анар — золотые жилы тонули в грядущей черноте.       Лорд Маглор распахнул глаза и резко сел на смятой постели.       Никогда еще Ирмо Лориэн не слал ему таких снов.       Ему не снились сны с самого Исхода семьдесят пять лет назад.