Танцующий с луной, бегущий с волками

Если тюрьмы предназначены для того, чтобы из отъявленных негодяев делать добропорядочных членов общества, то в случае мистера Сириуса Ориона Блэка Азкабан явно не справился со своей целью: за более чем десять лет на острове его характер по его собственному мнению сделался еще более скверным, и уж, конечно, планы по медленному убийству Питера не делали ему чести. Если же предназначением тюрьмы было оградить общество от психопатов, которые не просто готовы, но и хотят убивать — с этим Азкабан справился еще хуже. Начать хотя бы с того, что Сириус не был виновен, что бы там ни решил суд, и, конечно, нельзя было упускать из вида его нашумевший побег, выполненный с оглушающей простотой, из-за чего эксперты так и не смогли понять, как же он это провернул. В сущности, это было довольно просто: он исхудал настолько, что в какой-то момент обнаружил, что еще чуть-чуть — и сможет в облике пса протиснуться сквозь прутья решетки, если их не будет защищать магия. Дальше дело оставалось за сущей безделицей: он день за днем методично гнул один из прутов, расширяя пространство между ним и его соседом, и, когда дыра стала достаточного размера, уселся на пол и стал ждать. Ему пришлось просидеть так почти полтора года. Он ждал, когда кто-нибудь из его блока отдаст душу богу — или дьяволу, или дементору, как повезет — и тогда, чтобы забрать труп, защита снималась со всех двенадцати камер, находящихся в ряд, и это был его шанс. Так и произошло: однажды утром по коридору начали заспешили люди в униформе, оттесняя дементоров прочь, и сотрудники Азкабана сняли защиту. Лязгнул замок одной из крайних камер слева. Сириусу было нечего больше ждать: его тряпье было свалено в кучу в углу, набитое соломой, словно он еще спал, и он обратился. Собакой он не был давно, но лапы привычно держали, и, сделав круг по камере, позволяя себе привыкнуть к новому телу, Блэк подошел к решетке. Он был тощ, словно гончая, но все равно ободрал себе все бока, выбираясь наружу: ему пришлось на минуту задержаться подле решетки, стирая с нее кровь и остатки шерсти, заметая следы. А потом он бросился бежать по лабиринту коридоров. Он выскочил наружу через черный ход, и как раз вовремя: из ворот вышли четверо, несущие на носилках белый мешок, и дементоры с утробным воем ворвались обратно, черными тенями проносясь по тем самым коридорам, по которым только что бежал сам Сириус. Он дождался, пока последний из жутких стражей окажется внутри, а затем бесшумно вошел в темную ледяную воду. Он проплыл ярдов триста, стараясь не издавать ни звука и не упуская из вида лодки с покойником, которая вслед за ним отчалила от берега, но была на порядочном расстоянии позади. Когда отрыв стал существенным, а силы стали оставлять Сириуса, он развернулся и намеренно громко молотя лапами по воде поплыл навстречу лодочке. Конечно, его заметили. — Он что, доплыл отсюда с самого берега? — удивленно пробасил один из людей в лодке, рослый и плечистый. — Смотри-ка, да он весь продрог. Ну, приятель, ну, до берега уже рукой подать, давай! — Джон, — окликнул товарища второй человек, — нельзя его тут оставлять. Втащи-ка его в лодку, отвезем его назад на берег. В Азкабане не нужны собаки. — Берт, — заспорил было тот, кого называли Джоном, но его собеседник нахмурил брови, и громила тяжело вздохнул, потянулся и за шкирку вытащил Сириуса из воды. Тот задрыгался и попытался было снова сигануть в воду, но Джон крепко ухватил его за загривок. — Не рыпайся, парень, — посоветовал Берт, белесыми глазками поглядывая на собаку. — Чего это ты? Сириус завыл, словно самый настоящий пес, забил хвостом и, вырвавшись из рук волшебника, сделал еще одну попытку прыгнуть в воду. — Да что ж такое!.. — Джон ухватил его обеими ручищами. — Э, да ты глянь, он худой, как смерть. Не иначе, его хозяин сидит у нас, а животинка к нему рвется. Что, может.? — Не положено, — строго ответил Берт. — На берегу отпустим. Так Сириус попал с острова на сушу, где, повыв для вида с четверть часа на чернеющий вдали Азкабан и съев предложенную ему миску с рагу, в конце концов скрылся в перелеске. Он бежал, бежал, бежал… Его лапы — кости, обтянутые кожей — были стоптаны в кровь, и болезненные мозоли ныли даже в те краткие часы, когда он давал себе отдых. Он приблизительно представлял, где именно должен находиться Лондон, и ориентировался по солнцу. Он ел сырые грибы, обгладывал ягодные кусты, жрал какие-то травы, и бежал, бежал, бежал… Пульс бился где-то в горле, сердце стучало быстро-быстро, лапы кровоточили, но он все равно продолжал бежать, далеко выкидывая вперед худые передние лапы. Он миновал Тингуолл, Финстаун, Керкуолл, Ламбхолм, на пароме перебрался из Бервика до Строма, оттуда — до Джон о’Гротс. Весь о том, что Сириус Блэк бежал из Азкабана, настигла его через пять дней после побега, когда он обивался возле замка Бухоли, подкармливаемый добрым стариком-сторожем, который, ко всему прочему, залечил ему и бока, воспаленные уже к этому дню, и лапы. — Ишь, как всполошились, — ворчал он. — Небось, он уже не первую неделю, как убег, а они только сейчас бросились трубить об этом. Эх, ищи ветра в поле! Он, поди, уже в Норвегии, или, того гляди, в Исландии. Хотя, наверное, парень уже давно утонул, чего уж там. Ох, старые мои кости!.. Сириус пробыл у старика в доме четыре дня, пока не зажили его раны, а кожа не отошла от костей хотя бы немного, и ранним утром пятого дня — десятого с момента побега — снова пустился в путь. И снова он бежал, бежал, бежал, пока не отказывали лапы, а сознание не грозило вот-вот оставить его. Вдоль побережья он добежал до Инвернесса, где стащил украдкой штаны, рубашку, куртку, ботинки и немного маггловских денег, а затем углубился внутрь острова, спеша скорее оказаться ближе к Лондону. У озера Лох-несс, где магия неуловимо перемешалась с природой, он остановился ненадолго в маггловской деревушке, обратившись человеком и сняв комнату у одинокой вдовы, живущей у самого края поселения. Годы в тюрьме не пошли на пользу Сириусу. Если в школе его можно было справедливо назвать красивым, то теперь от привлекательности и лоска остались лишь бледные воспоминания. Он был худ настолько, что это оставляло за собой нездоровое впечатление, его кожа стала землисто-серой, зубы пожелтели, а местами даже и почернели, борода и волосы колтунами свисали вниз. Он скалился совершенно по-звериному, шарахался темных теней, и вполне понятно, почему хозяйка не хотела оставаться с ним наедине ни одной лишней секунды. А Сириуса до сих пор не покидала нереалистичность всего вокруг. Он нигде не задерживался надолго: люди, даже те из них, кто не знали его лица, которое рычало и скалилось с каждой колдогазеты, сторонились его, и он чувствовал себя одиноким, как никогда, и это подгоняло его бежать снова и снова, до изнеможения и алых капель, которые он схаркивал на землю. Он избегал магических деревень, передвигался больше ночью, селился в самых глухих маггловских деревушках, пробираясь предгорьями, в обход крупных дорог, к югу Шотландии. По ночам он жег костры из еловых веток, которые почти не давали огня, но на которых можно было зажарить подбитую птицу или пойманного зайца. Он смотрел на звезды, избегая взглядом созвездия Большого Пса, и снова бежал, бежал, бежал, пока не падал, полумертвый. В пригородах Глазго ему повезло: какой-то мужик в белой робе поманил его, придирчиво осмотрел, а затем посадил к себе в повозку и увез с собой. По вечерам мужчина и его попутчики, люди в таких же робах, ехавшие в таких же повозках караваном, сидели у огня и пели длинные печальные песни, а искры взлетали вверх. Они пели о древних сказаниях, о волколаках, о печальных русалках, которые не могут из-за волн подплыть к берегу, о великанах, скрытых от глаз людей в горах. Сириус слушал их, лежа на своем месте, окруженный другими животными, и его собачьи глаза печально провожали в небо искры. Он сбежал от этих странных людей около Бирмингема. Они поворачивали к Уэльсу, он — к Лондону, и Сириус тихо спрыгнул через край повозки, и, не оборачиваясь, нырнул в ближайшие курсы. Было раннее утро. Он снова бежал, выплевывая легкие, все чаще и чаще прячась в придорожных курсах и за стволами деревьев от глаз прохожих. Через полтора месяца после своего освобождения, пробежав почти через всю Великобританию, он оказался наконец-то в столице. В облике Бродяги он бродил по Лондону, и город, который он не видел столько лет, казался ему совсем незнакомым и чужим, зловещим, недружелюбным. Он слонялся по улицам, прислушиваясь к разговорам, читая вчерашние газеты на мостовых, и слышал, как испуганно перешептывались волшебники, предавая из уст в уста его собственное имя. Впрочем, это интересовало его не так сильно. Он хотел найти Гарри и Ремуса. Он был почти уверен, что Лунатик забрал мальчика себе — у них всегда была своя, особенная связь. Сириус мечтал увидеть друга и ребенка Джеймса и Лили, обнять его, их обоих, убедить Люпина, что он, Сириус, не убийца и не предатель. А потом найти Питера и убить его, убить также, как Хвост убил Поттеров. Как-то он увидел июньскую газету, где на обложке тот же час приметил крысу, знакомую ему с юношеских лет. Он оскалился, взвыв, и тот же час получил сильный пинок сапогом под ребра, который заставил его заскулить и поспешно бежать. Но это, впрочем, было не так важно: главное было то, что теперь Сириус знал, где искать Питера Петтигрю. Это, однако, тоже могло подождать. Главное было найти Ремуса и мальчика… Но по городу ползли слухи, что Дамблдор из-за побега Сириуса забрал Гарри раньше времени в школу, что на поиски беглеца отправлен сам Аластор Грюм со всем его отрядом, что Блэка видели в Плимуте, Дублине, Дюнкерке, Нью-Йорке, а он ходил, бездомный пес, по улицам, ища хотя бы какой-то знак. Люди бранили его, замахиваясь и норовя ударить по хребту. Никто, кажется, не знал доподлинно, где жил Гарри одиннадцать лет до школы и где скрывался теперь. В начале июля он нашел в телефонном справочнике адрес Ремуса и, замирая от тревоги и надежды, набрал из уличного автомата номер. Гудки шли долго. Трубку взяла женщина. — Кто это? — она закашлялась, и Сириус успел два раза глубоко вздохнуть, успокаивая сердцебиение. — Мистер Люпин дома? Мне нужно говорить с ним, — он перехватил трубку удобнее, краем глаза отслеживая, не появилось ли на улице посторонних. — Кто спрашивает? — проскрипела еще раз старуха. Новый приступ сухого кашля скрутил ее. — Меня зовут Альфард, — после минутного колебания назвался он. — Я старый знакомый мистера Люпина, но долго был в отъезде. Я хотел бы встретиться с ним. — Сожалению, мистер Люпин уже три недели как пропал, — сообщила женщина. — В тот день, когда сбежал этот ужасный маньяк, Блэк, к мистеру Люпину пришел какой-то мужчина в странном черном плаще, они поговорили, и мужчина ушел. А утром мистера Люпина не было в комнате, хотя все еще вещи были на местах. Разумеется, мы подали заявление в полицию. Лично я уверена, что этот странный мужчина убил его. Ради денег, конечно. — А мальчик?.. — с замиранием сердца спросил Сириус, не замечая, что сжал трубку до белых костяшек. — Какой мальчик? — переспросила женщина, и в трубке что-то зашуршало, словно она отложила ее. Снова раздался приглушенный кашель. — Лет тринадцати, худенький, в очках. Волосы темные, глаза зеленые… С ним был мальчик? — Нет, сэр, мальчика не было, — озадаченно сообщила женщина. Она говорила что-то еще, но Сириус уже не слушал. Он уронил трубку и, пошатываясь, вышел из кабинки на улицу. Из этого разговора он узнал три важных вещи. Во-первых, магглы тоже уже знали о нем, и теперь он не мог быть в безопасности нигде. Стоило забыть о том, что у него было человеческое лицо, лучше было оставаться собакой. Во-вторых, Гарри Поттер не жил с Ремусом, по крайней мере, в последнее время. Это ставило Блэка перед новой загадкой, кто был опекуном мальчика, и пока что он не знал, как разрешить ее. В-третьих, и это было главное, три недели назад, в тот день, когда магглам объявили о побеге Сириуса, какой-то человек в черной мантии явился за Ремусом, и тот в ту же ночь пропал. Кем был этот человек? Другом? Врагом? Может, кто-то из последних Пожирателей, кто хотел через него добраться до Гарри, или, возможно, люди Грюма, которые подозревали Люпина в помощи школьному товарищу? Ответов у Сириуса не было. Он три дня ошивался около дома, где раньше жил Ремус, но не нашел ничего. Он отправился к дому Фрэнка и Алисы, думая, что Люпин мог бы остановиться у них, но и там нашел запустение и разруху, многолетний слой пыли и древнюю фотографию, где стоят они все — молодые, красивые, живые. Волшебник воровато оглянулся, а затем вытащил фото из рамки и пихнул себе за пазуху. Через волшебника-пьяницу, полуслепого и почти не соображающего, кто с ним говорит, которого Сириус встретил на улице и подкупил, сделав своими глазами и ушами, он узнал, что Алиса и Фрэнк были замучены Беллатрисой и уже много лет находятся в Мунго, что Мэри погибла в месяцы смуты после падения Темного Лорда, что сама Беллатриса много лет была его соседкой в Азкабане, что Нарцисса и Люциус смогли откупить и даже не растерять свои титулы и влияние, что никто не знает, где именно находится Гарри Поттер и куда делся Ремус Люпин. Выяснив факт дружбы Гарри с сыном Молли Пруэтт, Сириус хотел было отправиться в ее дом, расположенный в небольшой деревушке, однако вовремя спохватился, вспомнив, что вся ее семья — включая проклятую крысу — находится в Египте. Им скорее двигало отчаяние, чем надежда, когда она отправился в тихую часть Англии, на чинную улицу, где стоял такой же чинный и чопорный дом Петуньи Эванс, сестры Лили. Они были тут как-то с Джеймсом: наверное, это было следующее лето после их выпуска, и Эванс привела своего жениха знакомиться с сестрой. Сириус увязался за ними сам, но, стоит сказать, когда Сохатый — не нарочно, разумеется — довел жирного муженька Петуньи почти до припадка, именно Блэк был тем, кто обнимал и утешал плачущую Лили, пока Джим, которого она видеть даже не хотела, покаянно пытался поймать маггловское такси. Дом совсем не изменился за пятнадцать лет. Сириус просидел на детской площадке неподалеку целый день, почти неподвижный, словно ожившая тень, лишь изредка отмахиваясь хвостом от назойливых мух. Он сам не знал, чего ждал: возможно, Петунья с мужем давно переехали, возможно, они развелись, возможно, он даже напутал адрес. Он сидел, глядя на аккуратно подстриженный газон, на белые занавески на окнах, сидел, погружаясь в воспоминания, как у этого самого крыльца много лет назад горько плакала Лили, утыкаясь лицом ему в плечо, а Джеймс, расстроенный не меньше своей невесты, пытался разобраться, как поймать автобус или вызвать такси. Сириус так увлекся, что совсем не заметил, как стало вечереть, как в окнах домов стали зажигаться желтые огни, как к дверям стали подъезжать машины. И вот тогда-то он наконец-то и увидел Гарри. Ему показалось, что он бредит: мальчик был точь-в-точь как Джеймс в этом же возрасте, только еще более худой, и, пожалуй, с менее встрепанными волосами. Если бы собаки могли плакать, как люди, Сириус бы заплакал. Гарри вышел из двери дома навстречу приехавшему дяде, тот что-то сказал ему, Поттер кивнул. Он взял у опекуна один из пакетов, которые тот вытащил из багажника, и они прошли в дом, и, даже дверь уже давно закрылась, Бродяга продолжал сидеть, глядя туда, где он видел своего крестника. Теперь он знал наверняка: Гарри Поттер жил в маггловской семье, вместе с Дурслями. И он остался жить подле их дома еще на несколько недель Семейство магглов Сириусу, признаться, не очень нравилось. Петунья казалась ему излишне любопытной, придирчивой и хмурой, Вернон — угрюмым и злобным, а на их сына так вообще было жалко смотреть: у ребенка было, вероятно, ожирение. В то же время Блэк допускал, что, возможно, его отношение к тете и дяде мальчика могло быть предвзятым в связи с тем, что ему бы хотелось видеть рядом с ним совершенно другую семью. При взгляде на Гарри он невольно погружался в воспоминания, видя вместо него отца, и все-таки не мог не заметить, что Джим был совсем другим, нежели его сын. Сохатый был резким и импульсивным, неугомонный и шумным; он всегда шутил и улыбался, вокруг него был вихрь и праздник, и никто не мог оставаться безучастным, если Джеймс Поттер находился рядом. Уже в тринадцать он тренировался по четыре-пять раз в неделю, и привычка ловить снитч, отрабатывая движения кистью. В то же время Гарри, хоть и был внешне копией папы, унаследовал от матери и плавность движений, и застенчивую скромность, совершенно несвойственную Джеймсу, и мягкую улыбку. С каждым днем Сириус чувствовал, как все сильнее и сильнее — совсем по-собачьи — привязывается к парнишке. Был душный летний вечер, когда аккуратная идиллия дома внезапно оказалась нарушена. С громким треском распахнулась входная дверь, послышались визг и крики, что-то большое показалось в проходе. Сириус вскочил на лапы, напряженно вглядываясь в происходящее. А, между тем, какая-то женщина, круглая, будто шар, вылетела в дверь, а следом за ней выскочил и Вернон, и его жена, и сын. Женщина кричала, плакала, переворачивалась в воздухе, поднимаясь выше и выше, и Вернон уцепился за нее, словно бульдог, но и он стал отрываться от земли, смешно дергая и болтая в воздухе ногами. Это было до того уморительно, что Сириус зашелся лающим смехом, который, будь он в облике человека, непременно был бы хохотом. Из все еще открытой двери дома на лай Блэка вылетела маленькая комнатная собачка, одуревшая от криков и громких звуков, дезориентированная и перепуганная, и взвыла, выражая этим своим воем всю глубину своих чувств. Оглядевшись, ища виновника всех происходящих напастей, собака выбрала своей целью единственно возможную мишень — дергающихся ноги жирного Вернона. Зарычав, будто она была львом, собака в прыжке настигла щиколотку маггла и вцепилась в нее зубами. Дурсль заорал не своим голосом, его жена завизжала, надутая женщина принялась пуще прежнего верещать. Собака не разжимала челюстей, продолжая болтаться на щиколотке мужчины. Закончилось все тем, что Вернон разжал руки и рухнул в кусты, чудом не придавив собой храброго пса, женщина, не прекращая кричать и крутиться вокруг своей оси, улетела куда-то в небо, а Сириус еще несколько минут задыхался от смеха, вспоминая комичную картину. Однако он растерял все веселье, когда из двери дома, распахнув ее едва ли не с большим грохотом, чем давеча несчастная маггла, почти выбежал Гарри, таща за собой чемодан и клетку с совой. Побеги из дома никогда не были в стиле Джеймса. Не стоит врать, говоря, что он никогда не ругался с родителями — были и ссоры, и скандалы, однако он никогда не достигал крайности. Не были побеги и в стиле Лили: у нее тоже было все с семьей не слава богу, но именно она была тем человеком, который всегда пытался наладить отношения и помириться. Но вот их сын, их Гарри, сейчас сердито топал прочь от собственного дома, хмурясь и шипя под нос ругательства, и чемодан то и дело наезжал ему на пятки. Гарри бежал от дома, совсем как когда-то сам Сириус. Наверное, он сильно напугал мальчика, когда появился перед ним. Поттер едва не ударил его чемоданом, а потом и того хуже, направил палочку и от неминуемого проклятия Блэка спасла только неуклюжесть пацана и появление Ночного Рыцаря. Не желая показываться на глаза магам, Сириус скрылся в спасительных кустах, и только теперь понял, что его буквально трясет. Мальчик был для него потерян. Теперь перед Сириусом Блэком стояло две задачи: Гарри Поттер и Питер Петтигрю. Сириус не был дураком, и поэтому ему не потребовалось много времени, чтобы понять, где он сможет найти обоих. Теперь его путь лежал в Хогвартс — место, куда его тянуло, и которое в то же время до ужаса пугало его, в первую очередь тем, что там когда-то он был невыносимо счастлив, и теперь он страшился увидеть, как его было счастье лежит осколками по всему замку. Однако ради своей цели — ради мести предатели и ради встречи с крестником — он был готов, чтобы его воздушный замок стал могильной плитой. Проблема была в том, что никто не сказал бы Сириусу доподлинно, где находится школа. Она была где-то в горах Шотландии, скрытая от магглов древним колдовством, которое уступало и позволяло увидеть далекие крыши Хогсмида и башни замка лишь в дни, когда красный поезд проезжал по железной дороге к станции у школы, но более конкретного адреса не знал, наверное, никто. Трансгрессию можно было отследить, поэтому этот вариант тоже отпадал. Конечно, оставалась каминная сеть: теоретически Сириус и так был уже осужден на Поцелуй, поэтому, если бы он совершил вооруженное нападение на магазин в Косом Переулке, отобрал бы мешочек Летучего Пороха и отправился бы через камин в Кабанью Голову, хуже себе он бы не сделал, но Сириус не хотел рисковать. Он не сомневался, что Грюм пустил все силы на его поимку, и, стоило бы ему переместиться куда-то, через час сотни мракоборцев прочесывали бы местность. Нет, цель была слишком важной, чтобы рисковать так сильно. Оставался только Хогвартс-экспресс. Попытка сесть в Лондоне была бы форменным самоубийством, и поэтому Сириус снова побежал. Поезд делал всего две длительные остановки в дороге, в Манчестере и Глазго, и безопаснее всего было бы сесть на второй из них, и поэтому, после длительной дороги от Азкабана к Лондону, Сириус пустился в обратный путь. Он снова бежал, бежал, выплевывая легкие и сбивая о каменные римские дороги лапы в кровь. Лето брало свое: днем стоял такой зной, что язык пересыхал почти сразу же, стоило Блэку раскрыть пасть, а москиты отчаянно кусали, принося жуткие мучения. Он пил тухлую воду из застоявшихся озер, он жевал, словно корова, засохшую траву, он смотрел по ночам на звезды, не останавливаясь даже, чтобы передохнуть. — Ты всегда так спешишь, что того и гляди упадешь от усталости, — сказала как-то Лили, когда Сириус, первый из своего выпуска, принес Дамблдору заявление на вступление в Орден Феникса. Ему тогда было едва-едва восемнадцать, и Лили, узнав о его решении, порядком разозлилась. Она отчитала его, как отчитывала когда-то в школе, а на следующий день растерянный Джеймс сообщил, что она тоже подала заявление. Иногда, когда жажда железным обручем пережимала горло Блэка, он падал, полуживой, почти не в силах больше шевельнуться. Он лежал, судорожно дыша, и его глаза застилал бред, и в это бреду он видел десятки лиц, десятки волшебников, десятки судеб. Кружили перед глазами лица Джима и Лили, сливаясь в одно — лицо Гарри; кружилось лицо Ремуса, печальное и мудрое; кружилось лицо Питера, доброго и милого Питера, которое вдруг обращалось злобной маской, хохочущей Сириусу прямо в глаза. И он снова вставал, совершая невозможное, и снова бежал, словно от своей собственной тени, бежал многие часы, пока вновь не падал от истощения и жажды. Как-то вечером, когда анимаг уже миновал Бирмингем и приближался к Бертон-апон-Тренту, он вновь увидел заунывную процессию людей в белых робах, которые все также караваном тащились по пыльным дорогам. Он проследовал за ними, надеясь перехватить кусочек мяса или рыбы, и вечером, когда люди встали на ночевку подле Дерби, неслышно прокрался почти к самому костру. Ему действительно удалось ухватить кусок куриной ножки, и, спрятавшись вместе с добычей за деревьями, Сириус слушал, как странные люди пели вновь и вновь древние песни о гномах, скрывающихся в пещерах гор, о драконах, которые сторожат клады, о морских змеях, вьющихся вокруг килей кораблей. А искры от костра летели выше, выше… Он ушел еще до рассвета. Он снова бежал, быстрее и быстрее, а в голове его играли странные песни, рожденные, должно быть, еще раньше, чем появилась старушка-Англия. Он пробирался окольными путями все дальше на север, и как-то в самом начале августа, когда на него накатила волна удушающего бессилия, он забрался на холм и завыл, запрокидывая голову к небу, как воют волколаки из древних песен и легенд. Это было в горах на востоке от Шеффилда. Его вой, печальный и обреченный, разнесся по окрестностям, и где-то вдалеке звоном рассыпалось эхо. Сириус продолжил свой путь в ту же ночь, не дожидаясь рассвета, и, минуя Хаддерсфилд с востока, стремился добраться до Глазго к двадцатым числам августа. Солнце стало более желтым, трава высыхала под его лучами, горные ручьи бежали весело и быстро. Передвигаться по горам было тяжело, но зато здесь не было людей, которые могли бы ударить пса, как десятки раз били в городах, или, того хуже, опознать в нем беглого заключенного. И он бежал, бежал, бежал… Вечерело, когда внезапно Сириуса догнал протяжный, пронзительный вой. Волколаки давно считались легендой: уже много десятилетний волшебники не встречали их, и они стали мифом, чем-то, что растворяется на страницах учебников истории. Они были чем-то сродни оборотней, но в то же время — чем-то совсем иным. Уже рожденные в теле волка, они не были людьми, но уже и не были совсем зверьми; они сбивались в стаи и бродили по нехоженым землям, тенями скользили по лесам, болотам, горам, пустыням. Волколак возник перед Сириусом так внезапно, что он бы испугался, если бы не был так смертельно измучен, так истощен. Желтые глаза с вертикальным зрачком — почти что змеиные — не мигая смотрели на Бродягу. А затем со всех сторон стали появляться и другие. «Почему ты совсем один? Где твоя стая» — волколак не спросил ни о том, кто он, что забыл в древних лесах, и Сириус удивился, потому что разобрал каждое сказанное слово, хоть вслух не было сказано ничего. «Их нет» — ответил он. «Куда ты идешь, тот, у кого нет племени?» — звери стояли неподвижно, только носами втягивали запахи, словно пытались понять, кто находится перед ними, но не проявляли никакой враждебности. На секунду ему показалось, что перед ним Лунатик. И он сказал. Не все, разумеется: сказал о том, что ищет Школу Чародейства и Волшебства, что не может позволить себе, чтобы его поймали люди, но что у него нет выбора. Что ему обязательно нужно попасть туда. Волколаки долго молчали. «Замок с острыми крышами на берегу черного озера, от которого до самого горизонта идет магический лес. Его ты ищешь?» — раньше этот волколак молчал, но он выглядел больше других, его шесть лоснилась. «Да» — ответил Сириус, и ничего больше не добавил. «Мы проведем тебя, брат» И больше Сириус не бежал один. Стая двигалась бесшумно, огромными прыжками передвигаясь, принюхиваясь к запахам, за многие мили обнаруживая присутствие людей, и поначалу человек в теле пса отставал, ступая неумело и шумно, оступаясь, и слишком доверяя, как и любой из сынов Адама, глазам. Но вскоре он заметил, что и сам стал меняться. Его движения запружинили, больше он не поворачивал на звук голову, прислушиваясь лишь ушами, и — может, ему показалось? — больше чернота ночи не была столь непроглядной. Он бежал бок о бок с волколаками, древними и мудрыми, и он видел, как они читали, словно открытую книгу, следу на земле и звезды на небе, как они выбирали из корней те, которые давали больше сил и которые не вызывали жажды, следил, как двигаются их мышцы под кожей. Они спали по очереди, грея друг друга боками, они вместе искали воду, они ждали ослабших и тихо выли, найдя место для привала. Теперь Бродяга не спал урывками всего несколько часов, как раньше, не изнывал от жажды, но и двигался куда быстрее. Стая вела его, и он шел вместе с нею, учась слышать запахи и чувствовать звуки, видеть магию, читать язык леса и гор. Он чувствовал, как его собственные шаги становятся длиннее, как он становится больше зверем, чем когда-либо, как просыпается глубоко в груди нечто утробное, вечное, древнее, как сам мир. В ночь полнолуния, когда август уже перевалил за половину, волколаки остановились на большой поляне, устеленной светлыми цветами, и, усевшись на собственные хвосты, завыли. Сириус не мог этого знать заранее, не мог предугадать, однако внезапно и сам сел на хвост, и, еще до того, как общий зов вознесся к луне, тоже запрокинул голову, плача о безысходности волчьей судьбы вместе со своими товарищами. Они выли, а луна величаво слушала их молитвы, а затем они поднялись на лапы, и, пока на востоке не зажглась заря, они скакали по поляне, ловя друг друга и шутливо сражаясь, не доводя одного боя до конца и уже ввязываясь в следующий. Это могло бы показаться игрой, вот только Сириус чувствовал, как что-то глубинное и сакральное скрывается в нехитрой забаве зверей. Он и сам прыгал, ловил, убегал, боролся, выгибаясь всем телом и подскакивая на несколько футов, так, словно был тоже одним из волколаков. Луна, гордая и своенравная, наблюдала с высоты неба за тем, как исполняли священный танец ее сыновья. Утром они снова тронулись в путь, бесшумные и практически невидимые в тенях. На закате одного из последних дней августа они достигли вершины горного хребта, и внизу, словно на ладони, увидели величественный замок, возвышавшийся над озером и лесом, безмолвный в эти последние дни лета. У Сириуса перехватило дыхание. Он улегся в эту ночь рано — утром ему предстояло одному отправиться вниз, и дальше действовать уже в одиночку. Стая не смела ступить в долину, по которой буквально струилось волшебство. «Вот ты и здесь, брат. Зачем тебе это?» — рядом с ним улегся один из волколаков, совсем еще молодой, не старше самого Сириуса. Он уместил голову на лапы, глядя на товарища своими желтыми змеиными глазами. «Я должен разобраться здесь с кое-какими делами» — уклончиво ответил Блэк, устраивая хвост вдоль лап. «Ты совсем один» — напомнил ему волколак. «Один» — эхом подтвердил Сириус. «Ты мог бы стать частью нашей стаи. Ты наш брат. Ты слышишь ветер вместе с нами» — с другой стороны к Блэку подошел другой зверь, и тоже улегся рядом. «Нельзя быть одному» — добавил первый. «Я один, потому что тех, кого я любил, убили» — ответил Бродяга, глядя на башню Гриффиндора, такую знакомую ему, такую родную. «Убил тот, кто сейчас находится в замке?» — волколаки подняли головы, тоже глядя на каменные своды готического строения. «Да» — ответил Сириус. «Они были твоей стаей?» «Да» — и он снова увидел перед глазами Джеймса, Ремуса, Лили… Тех, кого уже никогда не сможет увидеть и обнять в этой жизни. И ему подумалось, что на самом деле люди в своей жестокости куда страшнее волков. Люди убили его стаю — не волки. Больше его не спрашивали ни о чем, только волколаки придвинулись ближе, согревая своего брата своим теплом. Они молчали, и, хотя могло бы показаться, что они спят, все они не сомкнули ночью глаза, и утром, когда Сириус встал бесшумно, точно волк, они провожали его взглядом желтых глаз с вертикальным зрачком. Вслед за уходящим в сторону замка Блэком струился волчий запах. Он двигался плавно, грациозно, словно настоящий зверь, и его лапы, хоть они и шел по острым булыжникам, больше не кровоточили, а легкие, хоть он и двигался стремительно, не горели огнем. Волколаки смотрели вслед своему уходящему товарищу, пока он не скрылся за каменной грядой, а затем бесшумно скрылись в расщелинах скал, словно их и не было. Словно не они выли в последнее полнолуние лета так надрывно и отчаянно. А Сириус шел к Хогвартсу, и кто бы мог сказать, кто он теперь. Человек?.. Верный пес, который ищет встречи с тем, кого любит?.. Безжалостный волк, который перекусит горло тому, кого неутомимо разыскивает?.. Волколак — существо из древних легенд, нечто большее, чем просто человек или просто волк? Черные тени дементоров кружили над башнями, но больше Сириус не боялся их. Они были просто вампирами, теми, кто пьет души и истязает невинных. Они были в своей сущности не страшнее, чем люди. Что они могли сделать тому, кто знал, как танцевать с луной и говорить со звездами?..