Про собак

Гермиона пьет. Пьет много, часто, с упоением и совершенно точно не собирается прекращать. Ее утро начинается «не с кофе», а с полного до краев бокала красного вина, который Гермиона выпивает почти залпом, уже привыкшая и не глотающая рвотные позывы от слишком большой и резкой дозы алкоголя. Ее дом похож на послевоенный полигон. Повсюду бутылки, стекла, остатки заказной еды, которую девушка даже не доедает. Желудок почти перестал принимать пищу, а нервная система требует только больше и больше вина. Любого. Начинала она с дорогих бутылок, спрятанных в погребе семейства Блэков, но те быстро закончились и Гермиона без тени сомнений перешла на дешевые магловские пакеты, стоившие меньше банки печеных бобов. Это «вино», прости Мерлин, пахнет спиртом, имеет пошлый красный оттенок из-за дешевых красителей и сильно дает в мозг. От него приходит жуткое похмелье, разрывающее голову, но девушка его не замечает, не успевает заметить, потому что с утра пьянеет сразу же, как проснется. После войны, еще когда слишком юные (черт, слишком юные, чересчур, слишком, слишком, слишком) герои не успели начать отстраивать Хогвартс, когда трупы товарищей еще не были захоронены, когда запах крови не выветрился из пронизывающего грудь воздуха, радостный Рон посмотрел прямо в глаза своей подруге и сказал, что любит ее. Сказал, что хочет прожить с ней жизнь, что она лучший человек на свете. Рон встал на одно колено, протянул руку к руке и сделал это дурацкое, бессмысленное предложение. Гермиона посмотрела в его карие, добрые глаза и согласилась, даже не натянув улыбку. Рон тогда решил, что дело в усталости, в потерях и боли. Он твердо решил, что залечит раны той, которой был готов отдать все, что у него было. А именно: любовь, надежду и верность. Рон – пес. Он золотистый ретривер. Искренний и надежный, наивный, любящий и честный. Рон носится за Гермионой, будто за кинутым мячиком и даже не замечает, что кидают его с неохотой, лениво поднимая руку и не прикладывая усилий или хотя бы энтузиазма. Рон вылизывает дочиста кости, которые ему кидает Гермиона, изредка целуя в макушку, губы или поглаживая его по руке. Он спит, почти свернувшись калачиком рядом с ней, прислушиваясь к дыханию, пытаясь отогнать ее ночные кошмары. Всегда наготове, чтобы разбудить от криков, чтобы напомнить, что война кончилась. Не нужно больше сражаться, воевать. Давай лучше побегаем за палкой по лесу, обнажив ноги, путаясь в высокой траве, а потом полностью голые залезем в ближайшее озеро и будем смешно отряхиваться от воды. Давай будем счастливыми и беспечными. Вот, что говорит сердце Рона, когда видит боль будущей жены и хвост весело машет, а глаза наполняются светом. Гермиона тоже собака. Усталая, дряхлая и измученная. На любой выставке про нее бы сказали, что такая молодая сука еще не должна быть такой ленивой и тихой. Собаки ее возраста должны носиться вокруг самих себя, ловить хвост зубами, лаять и прыгать от восторга, когда люди ее гладят. Наверное, болеет? Надо сводить эту собаку к врачу. Гермиона думает, что лучше бы ее усыпили. И радостное виляние хвоста Рона не вызывает даже раздражения, оно ничего не вызывает. Вокруг лишь сухая пустота, внутри которой дышать невозможно, но почему-то все не получается задохнуться насмерть. Не интересуют ее и мячики, и охота, и зеленая трава, царапающая голые ноги. И щенки. На щенков плевать особенно сильно, и не хочется приводить их в мир. Долго, невероятно долго Рон пытается вылечить Гермиону. Он заботится, носится вокруг, лижет ей сердце в поисках той самой кровоточащей раны, пока однажды не понимает, что от сердца то осталось одно кровавое месиво, червивая каша и угольки. И даже тогда верный пес старается влажным носом дотянуться до них, расшевелить, зажечь огонь. Но девушка только смотрит вдаль отсутствующим взглядом и кажется, что не в пустоту глядит, а сама ею является. Какой-то темной бездной, в которой нет ни конца, ни края. И становится по-липкому страшно, становится больно и щемящее чувство внутри Рона растет. Он все шепчет ей о нагом купании в озере, о зеленой траве, вертит хвостом, а Гермиона только гладит его за ухом и молчит, пока о в один из таких разговоров не находит в себе остатки еще каких-то человеческих чувств (любви?) и говорит ему, что нельзя связывать живым свою жизнь с мертвыми. Говорит Рону, что смерть заразна как чумка и почти не лечится. Рон воет всю ночь, когда она уходит. Он мечется по кровати в поисках человеческого тепла, уже такого привычного и нужного, но замирает, когда понимает, что без Гермионы кровать даже стала теплее. Будто она действительно ходячий мертвец, у которого кровь не бежит по венам. И от этой мысли должно было бы стать спокойнее, ведь действительно, если она мертва, то и здорово, что он не связал свою жизнь с усопшей. Но радость не приходит, легче не становится. Любить больно. Особенно любить того, кто еще при жизни перестал источать свет. Тем более, что раньше она делала это постоянно, озаряла своим светом любой мрачный угол мира. Смерть делает мир меньше. Мир Рона сузился до космической песчинки и сам он стал совсем маленькой, одинокой собакой. После их разрыва девушка пришла к старому другу и попросила ключи от еще более старого дома. Сказала, что сейчас ей нужен какой-то приют, что нет денег и сил искать свой собственный. Соврала, что сердце болит от расставания так сильно, что невозможно дышать. Притворилась, будто вот-вот утонет в собственных слезах. Гарри поверил, обнял подругу и протянул ключи. Живи сколько хочешь и приходи в себя, дорогая моя подруга, я так сильно люблю тебя и Рон такой идиот, что ушел. Все наладится, всем больно после войны. Он зря испугался ночных кошмаров. Гарри – добрая дворняга. Умная и находчивая, прыткая, ловкая и совершенно бесхитростная. Люди, пинающие на улице, шлепки, упреки и крики не озлобили его. Блохи не выпили кровь, а лишай не лишил внешней такой простой привлекательности. Мальчик – который – смог – не зачерстветь вырос, возмужал, окреп. И теперь он на лучших, самых закрытых выставках всегда получает голубые ленты, первые призы и зрительские симпатии. Но самое прекрасное в Гарри то, что ему совершенно плевать на это. Он до сих пор видит себя в зеркале простой дворнягой, радуется поглаживаниям за ушами и верит всему, что ему говорят. И гоняется за солнечными зайчиками надежд вместе с Джинни, которая носит под сердцем его щенков. На площади Гриммо Гермиона впервые за долгое время начинает что-то чувствовать. Переезд дается легко, вещей немного, помогает Гарри. Они мило беседуют на кухне в день ее заселения, пьют чай. Друг улыбается, видя оживление на лице девушки, ее горящие глаза, ее виляющий хвост и думает, что она радуется обретению своего угла после тяжелейшего разрыва. Мальчик – который – верит – всем – и – во – все – хорошее рассказывает, что ничего не менял в библиотеке, что Кикимер давно уехал к другой семье, а окна, которые теперь не нужно зашторивать в поисках безопасности, пропускают солнечный свет. Вскользь упоминает о винном погребе, о котором сам узнал только недавно, потому что раньше взрослые не хотели посвящать буйного подростка в мир алкоголя. А потом на секунду опускает глаза и произносит одно (дурацкое, не надо было, зачем, Гарри? Боже, зачем?) имя и пугается, и не знает, что делать, куда бежать, каким врачам отправлять патронус. Гермиона сначала резко поднимает глаза на Гарри, потом ее зрачки сужаются и амок отражается на ее лице. Эмоциональное оцепенение сходит, оковы спадают и все, что было так глубоко похоронено внутри вырывается наружу, сметая реальность с лица мироздания. Она кричит, бьется, плачет, падает на пол и хватает руками руки, почти до крови вонзается короткими ногтями в ладони. Она смеется, пускает слюни, мычит как раненное животное, как подстреленная собака, и все повторяет имя. Это уже теперь жуткое имя, которое навсегда сцепилось внутри Гарри ассоциацией со страхом. А Гермиона смеется, смотря на замершего Гарри и говорит, что ей так больно, так плохо, так здорово (что?). Говорит, что помнит, когда в последний раз чувствовала хоть что-то. Шепчет, не вытирая слезы и слюни про арку, про жизнь, про смерть. И эта истерика длится слишком долго, Гарри, вышедший из оцепенения, кидается к ней, в этот кошмар, обнимает, прижимает к себе, не дает рвать волосы и просит остановиться. Гермиона благодарит его за имя, за эти чувства, за этот дом и просит только не выгонять ее. Говорит, что наконец ожила, просит не пугаться и довериться. Она говорит, что теперь то уж все будет хорошо. А парень, прижимающий ее к себе, тихо проговаривает слова прощения. Он не знал, не знал. Он и представить не мог, что она была влюблена в… Что так сильно любила. Спустя еще какое-то слишком долгое, почти невозможно долгое время она начинает успокаиваться, а потом совсем приходит в себя и Гарри так по-щенячьи рад тому, что амок закончился, что Гермиона улыбается, что сам не может сдержать улыбки. Только сейчас он понимает, что не помнит, когда она улыбалась в последний раз. Она на радостях предлагает выпить и несется, пока еще Гарри не успевает опомниться в погреб, и стрелой возвращается с двумя бутылками неизвестного им обоим вина. Бокалы наполняются, улыбки становятся шире и звучит тост о новой жизни. О любви. О памяти. И они снова плачут, но не так горько, а просто деля боль потери друг с другом. Боль от потери большого черного пса, который тоже очень сильно любил вино. Гарри уезжает, а Гермиона остается на Гриммо, радостная и счастливая, ощущая, что возможно сможет здесь наконец задохнуться. Она начинает пить, пить много и без остановки, пить каждый день. Просит Гарри не приходить, выдумывая предлоги, а потом и те не становятся нужны, ведь Джинни приводит наконец на этот глупый, глупый и бессмысленный свет ребенка. И дворняга полностью погружается в свое новое семейное гнездо, окутанный заботами и такими приятными тревогами. Он покупает кровать побольше, чтобы их теперь уже не совсем маленькая семья могла засыпать вместе, прижавшись друг к другу теплыми спинами, как любящая стая. Жизнь делает мир больше. Мир Гарри становится таким огромным, что не за что ухватиться. Но это здорово, это классно, это интересно и приятно. Хвост Гарри не перестает двигаться даже во сне. Но он все равно вспоминает о подруге, пишет ей письма, в ответ получает вежливых сов, кормит их печеньями, читая все еще аккуратный почерк. Ловит радостно каждый лживый мяч, верит в рабочие проекты, завал с исследованиями и проснувшийся интерес к жизни. Он все думает, как же так вышло, что Гермиона полюбила того черного пса, пахнувшего вином семейства Блэков, но не решается спросить, надеясь, что однажды она сама все ему расскажет, тактично не теребя старые раны. Гермиона собирается в кучку только буквально несколько раз в месяц, когда прилетает сова, так похожая на Буклю и приносит новое письмо с расспросами и приглашениями в гости. Старый друг зовет ее выбраться из рабочего завала, которого на самом деле нет и в помине, посмотреть на новую жизнь, так быстро растущую и уже держащую голову самостоятельно. Он пишет о каких-то таких простых и как раз подходящих для дворняги штуках вроде погоды, бытовых хлопотах, книгах, которые обязательно надо прочитать. Гермиона тихо посмеивается, потому что знает, что нет такой книги, которую бы читал Гарри, но не читала она и бежит глазами по письму дальше. Там Рон, его новая семья, гнездо Уизли. И все они ждут, и золотистый пес так хочет увидеться, и скучает, и совсем – совсем уже не питает романтических чувств, просто хочет увидеться. Потому что переживает, волнуется, жаждет поделиться своим счастьем. Гарри пишет, что Рон спрашивал его, ожила ли наконец Гермиона. Он что, знает про черного пса? Ваши пути из-за этого разошлись? Девушка сглатывает слюну, только надеясь, что Гарри не додумается обсуждать эту тему с ее бывшим женихом. Еще не хватало, чтобы этого такого замечательного и чистого человека поломала мысль, что его никогда не любила та, которую он отчаянно пытался спасти. Гермиона врет в своем ответе о работе, о занятости, просит прислать колдографию малыша и ни за что на свете не говорить с Роном о том, о чем говорить нельзя. Она молится всем богам лишь о том, чтобы занятый Гарри не додумался навестить ее внезапно, сюрпризом или не попросил бы ее уехать из этого дома. Сова получает печенье, бумажный конверт и уносится вдаль, а девушка заливает в себя еще несколько бокалов вина. И так по новой. И снова, и снова, и снова. Но если бы бог слышал молитвы, то не было бы войны, мир бы не сужался, черные псы бы не падали в арки смерти, растворяясь в них навсегда и унося за собой еще одну жизнь. Дети бы не падали на поле боя от непростительных заклинаний, пораженные в сердца зелеными лучами. Не смеялись бы психопатки, пытая чужих родителей, перемешивая палочкой их внутренности в омлет, не задыхались бы в крови невиновные. Бог глухой, у него нет ушей. Бог слепой, у него нет глаз. Еще не отрезвевшая Гермиона проснулась от громкого и навязчивого стука в дверь, кто-то так сильно хотел попасть в ее дом (в его дом. Это всегда был и будет его дом), что тарабанил в дерево изо всех сил. Может рекламщики? Христианские фанатики? Плевать, она никого не ждет и никогда никого не звала, а значит и открывать не будет. Пусть себе стучат, пусть стараются. Скоро уйдут. Но сон уже не шел к девушке обратно и, выругавшись, Гермиона спустила ноги с кровати. С высокой кровати, с фиолетовым балдахином. Прошла по комнате, в направлении двери и перед выходом оглянулась. Спать в чужой комнате, наверное, не слишком вежливо, но есть ли разница, если ее владелец уже давно умер? Нет, никакой. Так что и на вежливость плевать. Ей нравилось зарываться в подушки, на которых когда-то спал бывший владелец дома и представлять, будто на них еще остался запах кожи. Хотя, по правде, выветрился даже запах вина и сигарет, но их Гермиона заменила своим собственным шлейфом. Внизу девушка обнаружила двух испуганных собак. Золотистый ретривер дворняга с голубой ленточкой на груди смотрели на нее, не моргая, поглощенные ужасом, стыдом и виной. Рон случайно наступил на осколок, из его ступни тонкой струйкой текла кровь. Долгий, чудовищно долгий и нудный разговор о правде, о заботе, о доверии о любви (да что они знают о любви), о принятии смерти и прочем дерьме заставили девушку не на шутку разозлиться. Пришли без предупреждения, начали читать проповеди и притворяются, что понимают ее? Смешно, нелепо, лицемерно. Надо улыбаться и делать вид, что все хорошо, что это просто разовая акция, нет никакой системы, волноваться не о чем. Она в порядке, работает, развивается, совсем не пытается вызывать у себя отказ печени, задыхаясь в подушках черного пса. Но Гермиона видит, что «не прокатывает». Они не верят, только смотрят по-щенячьи преданно и жмутся, боясь сказать лишнего. Из ленивого вранья ее выводит только угроза Гарри о том, что он выселит ее из этого дома, если она не перестанет делать с собой то, что делала последние несколько месяцев. Гермиона снова начинает молить. Только не бога, как тогда, когда арка поглотила ее сердце, а проще, честнее и человечнее молить дворнягу о втором шансе. Она кричит, что исправит все, начнет лечиться, выльет вино в раковину, отрежет себе руку если соврет. Она обещает все, что угодно лишь бы получить желаемое, лишь бы остаться внутри своей темницы и продолжать медленно гнить внутри нее. А потом Рон называет имя и Гермиона понимает, что он знает. Он знает и все равно не злится, все равно хочет помочь, все равно любит. Это так невыносимо больно, что хочется завыть. Это стыдно, этого совсем не хотелось. Ей безмерно жаль. Гермиона считает слишком высокой платой одно разбитое сердце за другое. Гарри помогает Гермионе убирать дом. Рон ушел куда-то, но сказал, что скоро вернется. Они выносят бутылки, собирают осколки, вытирают липкие пятна от вина с полов, открывают окна. Впускают свет. Девушка притворно улыбается, лишь продумывая как бы ей сейчас вывернуться получше и как бы реалистичнее изобразить, что жизнь изменилась, что теперь то все пойдет по-другому. Нужно лишь разыграть правильный спектакль, потом запереть за любимыми до сих пор псами дверь, подняться наверх и задохнуться уже наконец в той невероятно широкой кровати, забыться уже теперь навсегда. Лишь бы ей дали это сделать, лишь бы поверили, лишь бы все можно было бы прекратить именно в его доме. Гарри наконец решается и спрашивает у подруги как вышло то, что вышло. Спрашивает о начале истории. Говорит, что не осуждает и просто хочет стать ближе, разделить, помочь с грузом боли хотя бы немного и убеждает, что некоторые секреты просто нельзя нести в одиночестве. Гермиона скукоживается от страха, но чувствует руку на своей руке, поднимает глаза и видит полную, безоговорочную любовь. И начинает говорить. Она рассказывает о вечерах в библиотеке, о любви двух людей к художественной литературе, о ее обсуждениях. Она говорит о первой предложенной теперь уже мертвым, но тогда еще таким невероятно живым, даже после тюрьмы, человеком сигарете. Рассказывает смешное и трогательное о случайных прикосновениях, смущенных взглядах, о вине. О разделенной боли шепчет, о подаренных воспоминаниях говорит еще тише. Просит не рассказывать Рону о первом поцелуе, а потом о желании отвадить ее от себя, о поисках слов, чтобы убедить, что ей это все не нужно. О том, как легко она смогла переубедить. Добавляет, что того, кто сам не хочет отказываться, убедить легко. Говорит о тайных письмах, о редких встречах, о скучании, о надеждах. О планах, которые были грустно и беззлобно высмеяны, о том, что тогда не понимала еще почему. И резко замолкает на арке. И опускает глаза. Гарри спрашивает ее, соврала ли она, когда сказала, что планирует все исправить, изменить. Что теперь точно начнет жить, принимать прошлое, что теперь перешагнет его и пойдет дальше. Но Гермиона больше не может врать и потому не отвечает совсем ничего. Только сжимает и разжимает руки, пытаясь найти где-то воздух или же наконец не найти его совсем. Дворняга тоже опускает глаза и старается не расплакаться от отчаяния, не зная, как он может помочь. Дверь открывается резко и без стука, без стука же останавливается сердце Гермионы, когда она видит Рона, держащего на поводке большого, черного пса. Собака бежит к девушке, начинает лизать лицо, виляет хвостом и весело смотрит в глаза. А она все смотрит на него, смотрит и руки начинают трястись, и так страшно становится, и что-то внутри шевелится, раздирая шрамы, пуская кровь в вены, которые так долго не грели тело. Черный пес большой и добрый. Он взбалмошный, немного кривой и совершенно сумасшедший. Он не поддается никакой дрессировке, никого кроме Гермионы не слушается, сносит все на своем пути и бегает как угорелый по парку, когда Гермиона выводит его на прогулку. Черный пес скалится, если девушка только подумает сходить в магазин за вином, будто читая ее мысли. Его не сломил приют, узкая клетка сделала жажду жизни лишь шире. Лапы царапают когтями, когда тот запрыгивает на хозяйку (боже, он же такой большой, а ведет себя как щенок, ей же тяжело!), но Гермиона совсем не против и гладит собаку по голове, чешет за ухом, и улыбается. Днем девушка работает в министерстве, помогает тем, кому нужна помощь, спасает жизни. А потом приходит домой и ее спасает большой черный пес, вылизывая старые раны, даря новые чувства. Они слились в единое, прекрасное и живое целое. Гермиона берет собаку с собой, когда приходит в гости к друзьям. Он облизывает лица детей Гарри, Рона. Носится вокруг, играет, позволяет кататься на себе и трепать за уши, никогда не огрызается. В шутку все называют его крестным отцом. Гермиона назвала своего большого черного пса Сириус. Сириус никак не назвал Гермиону, он просто полюбил ее всем своим глупым собачьим сердцем. И мир стал больше.